Небо, что увидим завтра

Цуну уже достал этот костыль, хоть он и появился у него только два часа назад. Его выводила из себя эта обстановка, в которую он невольно стал втягиваться, и это бесило больше всего. Цуна уже начал сомневаться, что сможет без последствий вернуться к прошлой повседневной жизни, стать тем нищим неудачником, который вечно балансировал на грани исключения из университета, довольствуясь случайными заработками. Он постучал в дверь комнаты Кёко. Та тут же отворилась, и на пороге возникла улыбающаяся девушка. — Я думала, что ты будешь раньше, — заметила Кёко, пропуская его в комнату. — Ага, я тоже, но разговор затянулся, — вздохнул Цуна. Дохромав до кровати, он развалился поперёк. Костыль со стуком упал на пол. Кёко, покачав головой, подняла костыль и отставила в сторону, усаживаясь рядом с любимым. — Цуна-кун, тебе же на самом деле нравится быть с ними? Савада вздрогнул, словно ему отвесили пощёчину. Сасагава оказалась очень проницательной. Пришлось просто согласиться, кивнув головой. — Кёко-чан, я убил трёх человек. Кёко моргнула, осознавая только что сказанное. Побледнев, она решила выслушать, что скажет Цуна. — Недавно это был киллер, он хотел меня убить, — прикрыв глаза, немного дрожащим голосом начал Цуна. — Я просто хотел выжить. Инстинкт самосохранения — ничего больше. Но я снова непреднамеренно убил человека… Кёко стало грустно. Лицо Цуны было немного осунувшимся, меж бровей залегла морщинка. Она давно решила принимать его таким, какой он есть. Со всеми странностями и недостатками. Просто он того заслуживал. — Цуна-кун, расскажешь мне? — попросила Сасагава, снимая с ног туфли и забираясь на кровать. Её рука коснулась густых, некогда каштановых волос, и начала нежно перебирать мягкие пряди меж пальцев. Он остановил её руку, накрыв ладонями, и рассказал, что произошло двенадцать лет назад, когда их с Хару похитил грабитель: — Он притащил нас в душную, дурно пахнущую квартиру, закрыв дверь на множество засовов и цепочек, — заговорил Цуна. В голосе отчётливо проносились нотки тоски. — Нам было так страшно с Хару, мы не знали, чего от него ждать. Оба уже готовились к смерти. Он привязал Хару к стулу… Она плакала, так плакала, что потеряла сознание от усталости… — На мгновение замолчав, Цуна нервно облизал немного потрескавшиеся губы. — И потом ему не понравилось, как я смотрел на него…       Этот сумасшедший потащил меня в другую комнату. Начал меня бить, жалуясь, какой он несчастный — брат и сестра всегда называли его никчёмным, ни на что не способным… Он решил доказать, что это не так, решив ограбить банк, но всё пошло наперекосяк… Этот придурок не рассчитал, что полицейский участок близко, и полиция приедет быстро…       И тут подвернулись мы с Хару. Такие похожие на них — его брата и сестру. И что-то во мне тогда переклинило, — у него перехватило дыхание, но он решил продолжить, впервые решившись рассказать кому-то о произошедшем, что непосильной ношей давило все эти годы, — в меня словно бес вселился, я говорил и говорил, соглашаясь с его семьёй. Он слушал, как восьмилетний сопляк говорит ему о тяжести жизни, о голоде, о том, как скучает по маме, как надоело соседство с тараканами в маленькой квартирке. О том, что у него нет папы, как маме тяжело, что она работает на износ, но они счастливы.       Что он, грабитель — ничтожество, у которого не хватает смелости и мужества найти работу и начать жизнь заново, с чистого листа. И он на моих глазах повесился… Цуну трясло. Воспоминания накрыли его с головой, возвращая в тот день. Кёко прижалась к нему, пытаясь прогнать наваждения. И они отступили. Цуна уснул. Кёко же осталась в некотором роде неудовлетворённой — сегодня характерной близости между ними не было. — Цуна-кун, тебе нужна опора… — прошептала она, мимолётно касаясь щеки Цуны губами. — И я стану твоей опорой. Ты больше не будешь один. Никогда.

***

Сновидений в этот раз не было. Цуна проснулся около десяти утра. Кёко в комнате не наблюдалось. — М-да, хорош любовничек… — фыркнул Цуна, понимая, что вырубился посреди разговора. Неловко касаясь рукой волос, он во весь рот широко зевнул и потянулся. Ногу сильно тянуло, и эта ноюще-тянущая боль ещё надолго останется при нём. «Ладно уж, где наша не пропадала», — приободряясь, решил для себя Цуна и спустил ноги на пол. — Ты проснулся? — Раздался детский голос совсем рядом. Повернув голову, Цуна увидел Реборна — тот читал газету, несколько несоразмерную с его комплекцией, что, впрочем, не мешало ему переворачивать страницы. И вид такой важный-важный. Впрочем, пусть тело у Реборна было детским, но смотрел и действовал он совсем не как ребёнок. Цуна, столкнувшись с какой-то паранормальной подоплекой в мире мафии, вполне допускал, что и не ребёнок тот вовсе. Связанный с психологией и психиатрией, он вполне допускал, что мафии известна какая-то новая технология, и сам Цуна не может объяснить тот странный жёлтый свет из-за недостатка информации. Мир — одна большая загадка. — Кёко пошла в библиотеку. Обиженная, — сообщил Реборн, насмешливо поглядывая на Цуну. Тот хмыкнул. А то он не понимал этого. — Во сколько ждать гостей? — вновь зевнув, спросил Цуна. — Должны подойти к двенадцати, так что время есть привести себя в порядок, — отозвался Реборн. С кряком Цуна слез с кровати, дохромал до костыля и пошёл к себе в комнату принять душ и переодеваться. К двенадцати они с Реборном сидели в кабинете Емицу и сербали излюбленный итальянцами кофейный напиток, дожидаясь хозяина. — Всё же, в Италии готовят великолепный эспрессо, — с наслаждением потягивая выше упомянутый, сказал Цуна. Пенка мягко обволакивала рот и горло, а сам напиток точно согревал сердце и разносился приятным ароматом по кабинету. — Хоть кто-то имеет вкус в этом бедламе, — усмехнулся Реборн. Они замолчали, отхлебывая эспрессо. —…Зачем вы позвали меня? — Донёсся до них из коридора чей-то голос. — Это травоядное умерло, меня больше это всё не касается! Дверь распахнулась, и в кабинет вошли Емицу и два подростка: один в накинутом на плече гакуране, а второй держал на руках на манер мягкой игрушки лохматого кудрявого ребёнка в костюме коровы. — Ламбо, не вырывайся! — закричал парень с ёжиком то ли седых, то ли крашеных в пепельный цвет волос. Цуна в который раз отметил, что компашка у Юсея была колоритной. — А то тебя экстремально неудобно нести! — Ламбо-сан не хочет здесь быть! Пусти! — заплакал ребёнок, Ламбо, вырываясь из рук. Цуна с удивлением наблюдал за гостями из-за краёв чашки. Ему, как довольно обычному среднестатистическому японцу, было необычно наблюдать за подобным поведением других японцев. А этот Ивасава Рёхей (вспомнились данные из досье на Юсея) выглядел весьма специфично. — Это ещё кто? — странно сверкнув серыми глазами, спросил второй подросток. — Интересный парень. Я забью его до смерти… Цуна чуть не подавился эспрессо, услышав такое приветствие. Да уж, Хибари Кёя оказался таким, как и было в досье. Невыносим и высокомерен. Ох уж эти дети, но что с них взять? Цуна выдержал тяжёлый взгляд из-под свисающей по самые глаза чёрной чёлки. Он видел вещи и пострашнее, а такими детскими играми его не запугать. — Цуна, надень, — Реборн протянул Цуне небольшую синюю коробочку. В таких обычно лежали ювелирные украшения. Савада, отставив чашку, взял коробочку и открыл её, обнаружив на бархатистой подушечке перстень с гербом Вонголы. Бросив взгляд на Реборна, он прикусил нижнюю губу. Ему всё ещё ничего толком не объяснили. Цуна только знал, что это кольцо — не просто знак семьи, а нечто большее, связанное с таинственными силами и пламенем. Нахмурившись, он передёрнул плечами и надел на средний палец правой руки перстень. — Это кольцо Вонголы, что ли? — поинтересовался Цуна, разглядывая голубой камень. Вопрос был скорее риторический. Фотографии он видел. Пока Цуна думал над тем, что было написано в досье на Юсея о том, что кольцо Вонголы приняло его брата, а Занзаса, наоборот, отвергло, Хибари Кёя — хранитель Облака — затрясся в предвкушении и желании подраться. — Погоди, Хибари, — хмыкнул Реборн, когда тот хотел броситься на Цуна. — Цуна, примерь. Присутствующие, не мигая, наблюдали за тем, как Реборн протянул Цуне Х-перчатки, которые принадлежали некогда Юсею, после его смерти так и не вернувшиеся к своему первоначальному виду варежек. — Что ты пытаешься провернуть, Реборн? — насторожившись, спросил он. — Просто надевай уже, — в голосе Реборна мелькнуло раздражение. Цуна решил не испытывать терпение этого странного ребёнка. И ребёнка ли? Ему не нравилось происходящее, а интуиция предупреждала о чём-то грядущем, но, тем не менее, Цуна надел перчатки, внезапно пришедшиеся ему впору. — Теперь-то я могу забить его до смерти? — осведомился Кёя, уже с трудом держа себя в руках. Парень с внешностью Савады Юсея вызывал трепет, в нём чувствовалась сила. Кёя всегда умел отличать сильных противников, и этот незнакомец, уж точно не являющийся тем травоядным, которое так глупо умерло, явно был далеко не слабаком. — А что тут происходит? — растерянно спросил Ивасава Рёхей — Хранитель Солнца. — Конечно, Хибари, он твой, — усмехнулся Реборн, превращая своего хамелеона в зелёный пистолет. — Мне хоть кто-нибудь объяснит, что здесь сейчас происходит? — нахмурился Цуна, оглядывая присутствующих хмурым взглядом. Его раздражало это безразличие к его вопросам. В тот миг, когда хранитель Облака, оттолкнувшись от пола и выставляя перед собой одну из тонф, бросился на Цуну на глазах его отца и тех, кто находился в кабинете, раздался выстрел. Кёя с удивлением встретился с красно-оранжевыми, точно само пламя, глазами. Рука в перчатке держала стальную тонфу, блокируя удар. И тут внешние стороны перчаток засветились, и на глазах у всех римская цифра «X» сменилась на «XI».