Эрик
Музыка: Zack Hemsey «See What Iʼve Become»
Тьма, мгла, сумрак, чернота… Как ни назови — это уродство нагоняет ужас всегда одинаково: приближается медленно, наступает неотвратимо, и я отчетливо осознаю, что бежать некуда. Оно, как проклятье, чума, наводит панику перед беспомощностью и безысходностью. Оно все ближе, его щупальца касаются моей ноги, пробираются выше, проникают под кожу, сжигают изнутри. И я ничего не могу сделать, кроме как принять свою участь, не имея возможности даже закричать…
Тело пробивает такая сильная дрожь, что я едва не падаю с кресла. Стакан, выпав из руки, катится далеко под стол и скрывается из вида. Это первое, что я понимаю, продрав глаза. Ориентируюсь в основном по ощущениям — в комнате темно, только тусклый свет пробивается из коридора, да в окно проникает слабое сияние неполной луны. С досадой отмечаю, что вырубился, сидя в максимально неудобной позе, и теперь тело мстит мне нещадной болью в мышцах. Воздух в помещении сперт и влажен, ко всему прочему пропитан алкогольными испарениями и дымом от папирос. Тянусь к столешнице, на которой валяется пачка, заглядываю туда и удивляюсь — за сегодняшний вечер я скурил почти все. Оттого и голова такая дурная, хоть пил я не фруктовый самогон из Дружелюбия, а заныканное Бесстрашными виски. Иногда меня пробивает на иронию — разве это не символично, что штаб-квартиру Бесстрашия организовали в подземных складах древнего алкогольного завода города Чикаго. Даже если ты не в силах побороть свой страх, то тебе поможет стакан хорошего виски. И нет проблем! И все же не было у меня в планах сегодня напиваться, но расклад этой гребанной игры с уродским флагом внес свои коррективы в мое воздержание от алкоголя. Я иногда думаю — Фор не такой дурак, каким хочет казаться. Он знает, что я выбираю в команду мощных игроков, ориентируясь в основном на силу и выносливость. Да взять тех же моих командиров — Вайро, Джойс, Бартон — все они обладают отличной мускулатурой, могут пройти весь Чикаго вдоль и поперек… И часто эти качества необходимы на вылазках. А вот головой своей они пользуются редко, не могу этого не признать, хотя вот Ворон — та еще хитрожопая сука. Но этот наблюдательностью берет, да чутье у него паучье, что он не раз доказывал. Однако Фор выбирал по принципу не кто сильнее, а кто умнее, и не прогадал. Устаканившиеся было не слишком светлые эмоции снова поднимаются из глубин сознания, разливаясь удушающим раздражением в груди. У нас были все шансы выиграть. Мы неплохо вели, и никогда бы они не поняли, где флаг — ни разу еще его не прятали наверху. По правилам игры свет флага не должен быть приглушен, скрыть под камень или за пазуху нельзя. И его всегда находили — ведь куда ни схорони на улице, видно за милю. Чаще всего разведке другой команды хватало на поиски пять минут, потом начиналась битва, и тут уж выигрывал тот, кто лучше стреляет и сильнее физически. И на этот раз у нас были все шансы. Они должны были потратить не меньше получаса на поиск флага, и мы успевали перебазироваться так, чтобы взять их в кольцо, когда они подошли. Но они появились неожиданно, и не все, а только часть. И все пошло по пизде. Фор опять меня обошел. Рывком подняв отказывающее нормально двигаться тело, направляюсь к окну, тяну старую дребезжащую раму на себя и впускаю прохладный свежий воздух в помещение. Мир за окном выглядит замершим и пустым; полная незримых звуков темнота вызывает чувство безотчетной тревоги и усиливает обостренное чутье. Но сильнее всего я сейчас ощущаю слепую ярость, до помутнения рассудка, до звона в ушах. Как вязкая черная жижа, она сдавливает грудь, вытесняет все человеческое, поглощает, стягивает обручем голову, вышибая разум и заставляя терять контроль. Тряхнув головой, чтобы избавиться от наваждения, затягиваюсь папиросой, вдыхая оттенки вкуса сгорающего табака, и выпускаю тонкой струйкой сизый дым, провожая его взглядом. В глотке снова и снова скребется вскипающее раздражение, отчего ноющая головная боль становится совсем уже невыносимой. Опять второй, сука блядь, в который ебанный раз! Эта игра словно какая-то насмешка над всем, чего я добивался, к чему стремился. Хотел быть лидером, а стал нянькой у неофитов, которые ни во что меня не ставят. Гребанной марионеткой в руках старших лидеров, которые только шпыняют и дергают за ниточки. Разве я к этому стремился, этого хотел, когда пробивался на вершину не жалея ни себя, ни других? Лидер Бесстрашия… Самому-то не смешно? Где и в каком месте ты лидер, если все, кому не лень, вытирают об тебя ноги! Все, начиная с Джанин и заканчивая гребанными неофитами! Виски, что я опрокидываю в себя прямо из бутылки, уже не помогает, только обжигает горло и туманит рассудок. Изнутри режет ощущение слабости так, что терпеть это становится невозможно. В глазах темнеет, сердце бешено колотится, а челюсти сжимаются до скрипа в раздражении, щедро разбавленном алкоголем и горечью поражения. Сминаю между пальцами очередную папиросу. Уже ничего не помогает — ни усиленные физические нагрузки, когда избиваешь снаряды до рассаженных в мясо костяшек, ни пробежки на несколько километров, когда кажется, что еще немного и можно будет убежать от самого себя. Последнее время все ни к черту, ни сна, ни покоя. Ты всегда проигрываешь. Всем и всегда. Вечно на скамейке запасных! Не этого ты хотел, нет, не этого… И рядом с ублюдочным Фором ты всегда будешь всего лишь второй. Какому дьяволу этот придурочный Стифф продал душу? Как ему удается обойти меня на всех поворотах? Допустим, во время инициации ему помогла дивергенция. А что теперь? Где я проебался? Отворачиваюсь от окна, выбросив недокуренную папиросу, и чувствую, как осенний воздух холодит разгоряченную кожу, немного остужая голову. Но сердце все равно колотится, и очень хочется сделать хоть что-нибудь, чтобы рвущийся наружу гнев не разорвал на части. Надо бы как-то забыться, но сегодня у меня не получается. Я хотел сделать так, чтобы эти долбаные ублюдки, что называют себя Бесстрашными, действительно таковыми были! Хотел сделать фракцию Бесстрашие сильнее, сука, мощнее! Но ничего не выйдет, если не быть жёстким, и даже жестоким. И казалось бы, я уже на верном пути, но все равно из раза в раз проигравший, будто заклейменный незримой меткой, и даже неофиты меня ни во что не ставят. С тех пор, как я перешёл в Бесстрашие, столько раз прощался с жизнью на выездах и рейдах, сколько они за свою не дрочили, но все равно… Твою мать! Они зубоскалят у меня за спиной, награждают всевозможными прозвищами, выдумывают истории, одну страшнее другой об издевательствах над неофитами прошлых лет, моей жестокости и отвратительном характере. А у меня ебать какой премерзкий характер, но я могу себе это позволить, потому что я боец, солдат, а они все идиоты уебищные, ущербные в своей слабости и страхе передо мной! Особенно одна из них — мелкая, противная девка. Слабачка. Коротышка. Эшли, мать ее, Финн. Бутылка летит в стену, звонко разбиваясь и осыпая ровный каменный пол россыпью стекляшек. Нет, не приносит это облегчения, только бухло теперь окончательно и безвозвратно проебано… Как и твой авторитет из-за чертовой идиотки, бесконечно тупой, но при этом вечно лезущей на рожон, выставляющей тебя дураком перед всеми! Она нарывается, играет с тобой в свои сраные игры! Она слабая. Упрямая. Непокорная. Ужасно раздражающая своим безрассудством, выводящая из себя своими выходками. Постоянно трясется от страха, но при этом у нее море упрямства в глазах, перерастающее в яростное упорство… Но упрямство не равно смелость. Таким, как она, не место в Бесстрашии. Из-за слабаков фракция превращается в сборище слащавых ублюдков, во главе с ублюдочным Фором, целующим их в задницы. Чем больше слабаков, тем слабее фракция! Нам нельзя быть слабыми, мы просто не можем себе этого позволить! Надо было сразу избавиться от нее, когда ты почувствовал, что с ней не все так просто. В этом потоке все девки мутные, но эта… Что-то с ней не так, и я должен выяснить, что именно. Там, в поезде, я уже был готов к сопротивлению, но ее внезапная покорность, будто она не ожидала, но совершенно не испугалась меня, а скорее, удивилась — просто подкосила, обычно девки реагируют на насилие по-другому. Она боялась, но перечила мне. Она обмирала от страха, но почему-то все равно ответила на поцелуй. Она заставила меня почувствовать желание, а потом нагло перехватила инициативу. Ты должен раз и навсегда указать её место, чтобы не думала выебываться больше! Она жалкая, мерзкая, но занимает все твои мысли, делает тебя слабым. Ее надо проучить. Ее обязательно надо заткнуть, растоптать, унизить… Какого хрена я знаю, что она пахнет чем-то свежим, и этот ее запах сводит с ума? Сны о ней заставляют просыпаться в горячечном поту, и ничего не помогает прийти в себя, ни душ, ни кофе, ни другие девки. Когда и как она могла превратиться из раздражающего фактора в проблему? Отчего именно на нее всегда натыкается взгляд, когда ты оказываешься перед толпой неофитов, а в столовой видишь непременно именно ее, приваливающуюся на плечо какому-нибудь идиоту и расточающую всем улыбки своими вечно разбитыми губами? Да, просто до чертиков бесит, когда вокруг нее табунами вьются другие парни. Она притягивает взгляд, как магнитом, на нее и ее идиотские поступки невозможно не обращать внимания! Ты должен, просто обязан прекратить все это! Нет в ней ничего, чего нет в других девках, такая же тупая дура, как и все. Ты должен доказать себе, что это так, чтобы невозможно было злиться на нее! И вообще испытывать какие-то эмоции, кроме безразличия! Во всем виновата эта девка. Комната наполняется звуками, источник которых я не могу найти. Скрежет, словно стены, мелко вибрируя, сдвигаются, и пространства становится все меньше и меньше. Шорох и треск осыпающихся камней, и шелест, что стоит в ушах, ввинчивается в мозг: «Уничтожить… растоптать… сломать». Сжав зубы, пытаюсь вдохнуть поглубже и понимаю, что не могу, воздуха нет, а стены все ближе, и комната все уже. Сквозь угасающее сознание, я осознаю, что надо спасаться. Как оказываюсь в коридоре — не помню, только вспышками, будто у нас перебои с электричеством, я вижу серые стены, ступеньки, проход в Яму и снова уходящие вниз ступеньки. Наконец я понимаю, что оказался в подвале неофитов, а также то, что могу нормально дышать. Перед глазами стоит мутный туман, а очертания мебели подрагивают рябью, и я не сразу соображаю, что причина этого — пар из душевой. Я знаю, что она там, чувствую на уровне интуиции. Да и видел, как она отделилась от группы, что отправилась на зипы. Иду ближе, прислоняюсь к косяку и рассматриваю ее тщедушное тело сквозь белую пелену пара. Она сейчас в наиболее уязвимом положении — как минимум должна смутиться, представ передо мной в чем мать родила. Обернувшись, она замечает меня и, стараясь не показывать своего испуга, тянется за полотенцем. Одновременно оборачивая тряпку вокруг тела, выключает воду и смотрит выжидательно, хлопая глазами. — Что-то случилось, лидер? — первой нарушает она тишину, разбавленную только редким капаньем из крана. — Обычная проверка. — Стараюсь говорить тихо, хотя внутри все клокочет, и раздражение вперемешку с яростью рвется наружу. — К тому же мы не договорили. — Я готова продолжить разговор, — она отвечает осторожно, чем удивляет меня безмерно, ведь обычно каждое ее слово — шпилька, — но хотела бы для начала одеться. — Я чувствую, что контроль отказывает мне, хотя в последнее время это бывало нечасто, и понимаю, почему она боится. Но ей просто не повезло. Сегодня не её день. — А я хотел бы, чтобы ты сидела сейчас в Дружелюбии и пела песни под банджо. Но что ж делать. — Я перешла в Бесстрашие, и это моя фракция… — Это еще под вопросом. — Я отлепляюсь от косяка и делаю несколько шагов вглубь душевой. Девка не отступает и не отшатывается, лишь смотрит настороженно и все больше комкает полотенце у себя на груди. «Растоптать… унизить… Уничтожить!» — В этой фракции не выжить, не замарав руки, а ты, ничтожная, мерзкая дрянь, пачкаться не хочешь. Но рано или поздно тебе все равно придется, как бы ты не строила из себя святошу, как бы не пользовалась своими слабостями, всем и каждому намекая на свою немочь и карликовые размеры. Как бы не влезала в дерьмо, наивно хлопая ресницами. Я. Готовлю. Убийц. На случай, если кто-то захочет напасть на нас или попробовать разрушить наш мир. И тебе нужно будет доказать, что ты Бесстрашная, а когда ты не сможешь, я выкину тебя отсюда к ебаной матери! Она молчит, пока я все это говорю. Но, когда я разворачиваюсь и готов уже уйти из подвала, мне в спину летит дерзкое: — А если я смогу?! — Медленно поворачиваюсь обратно, остановившись на полпути. — Что, если ты ошибаешься? — Я вижу тебя насквозь! — сквозь зубы угрожающе вышептываю я, подходя к ней почти вплотную. — Ты жалкая, низкорослая дрянь и ты никогда ничего не сможешь мне доказать! — Может, тогда дело не во мне, а в тебе? — она смотрит на меня снизу вверх, и в ее взгляде больше нет ни капли страха. Ты всегда проигрываешь! На меня снова обрушивается застилающая сознание чернота, не оставляя ничего рассудочного. В груди давит от нехватки воздуха. Сам от себя не ожидая, я хватаю девку за горло и швыряю к стене, судорожно сжимая пальцы на тонкой шее. — Нет уж, крошка, дело как раз-таки в тебе! Я чувствую. Влажную кожу под своими пальцами. Сладкий аромат мыла. Вижу, как вода редкими каплями падает с коротких волос на плечи. И наконец — мелькнувший во взгляде страх. — Отпусти, — вышептывает непослушными губами. Тряпка, в которую она куталась, упала в тот момент, когда я кинулся на нее, и теперь валяется у ног, словно последняя преграда, все еще державшая меня на расстоянии. Я чувствую витающий здесь страх, отражающийся в глазах девки, которая, не мигая, смотрит на меня. Его аромат дразнит ноздри, впитывается в легкие, и внутри просыпается нечто звериное, не имеющее отношение ни к чему сознательному. Монстр, сильный и беспощадный, вот-вот вырвется на свободу, и я ничего не могу с этим сделать. Она слишком близко. Слишком беззащитна перед ним. Уничтожить. Сломать. Она просто… Когда я впиваюсь в ее губы грубо, почти кусая, проталкивая в ее рот язык, она замирает на миг, явно для того, чтобы усыпить мою бдительность, а потом начинает вырываться, отчаянно борясь за неприкосновенность своего тела. Мотает головой, стараясь избавиться от моих губ, и успевает простонать: — Пожалуйста, не надо так… — Заткнись. — Сжимаю пальцы вокруг ее шеи сильнее, перекрывая доступ воздуха, что заставляет ее хрипеть и на некоторое время ошеломленно замереть, прекратив сопротивление. — Не дергайся и не вздумай орать, иначе придется сделать тебе по-настоящему больно. Второй рукой лихорадочно шарю по ее телу, в то время как продолжаю целовать ее жестко, словно уже трахая своим языком, отчего крышу сносит окончательно. Разум весь стек ниже пояса: если оставались какие-то рациональные мысли в голове, то сейчас испарились и они. — Не делай этого… — мелко мотая головой, умоляюще всхлипывает она, пытаясь если не вырваться из моей хватки, то хотя бы отстраниться. Похоже, и впрямь память у девицы слишком короткая, раз простейших вещей она не понимает. Иначе бы и не дергалась: с первого раза бы запомнила, что не самая лучшая идея — пытаться вырваться не просто не имея для того достаточно сил, но только больше распаляя и окончательно напрашиваясь, чтобы ее выебали. — Нужно было просто дать мне уйти, — шиплю ей в лицо, чувствуя полную власть над ней, и точно знаю, что меня уже ничто не остановит. Рывком подхватываю девчонку под бедра, усаживая на старую тумбу. Она скулит так, что от этого звука член рвет ширинку, а в горле рождается глухой рык. Пробует ёрзать, но все попытки тщетны, я крепче стискиваю ее горло, прижав спиной к кафельной стене, почти полностью обездвиживая. Запах страха становится просто невыносимым, удушающе манящим, действуя как спусковой механизм. Она таращит полные паники глаза, пока я расстегиваю молнию на своих брюках, и вновь дергается с невесть откуда взявшейся силой, болезненно приложившись затылком о стену. Но так и не сумев оказать очередное бессмысленное сопротивление, зажмуривается, ощутив бедром прикосновение налившегося кровью члена. Грубо протиснувшись между ее ног, я одним рывком всаживаюсь в нее, получив себе в награду полный муки всхлип. Че-е-ерт, какое же освобождение! Не убирая одной руки с ее шеи, второй ближе притягиваю девку к себе за бедро, силой вынуждая для себя раскрыться, и глубже вдвигаюсь в тяжело, но одуряюще приятно принимающее меня тело, упиваясь моментом. Крепко обжимающие мышцы и ощущение физического обладания делают удовольствие невыносимо-острым. Она брыкается в моих руках, задыхается, давясь собственным скулежом, но алкоголь, кураж, адреналин туманят мозг, сорвав все стоп-сигналы, и я игнорирую попытки сопротивляться, быстрее ускоряя темп. От самоконтроля не остается и следа, и сил нет сдерживать грубые, зарождающиеся в глубине груди стоны. Отчаянно пытающиеся сжаться бедра под моей ладонью, ловящие пустой воздух пальцы и растерянный, застывший взгляд. Я отпускаю ее горло и слышу, как она жадно хватает ртом воздух, больше не оказывая никакого сопротивления. Но и без того беспорядочные мысли прерываются едва уловимым болезненным стоном, откинув голову назад, я чувствую, как накатывающий в паху жар достигает какого-то сумасшедшего пика, пропуская по мышцам долгожданное наслаждение. Сделав еще несколько сильных толчков, я кончаю с хриплым стоном, ловя каждую волну удовольствия. Ты не проиграешь, только не в этот раз! Эйфория вытряхивает из головы все эмоции, сменяясь спокойно принимающей меня пустотой. Едва восстановив сбившееся дыхание, я одним движением отпихиваю ставшее ненужным тело и поправляю свою одежду. Склонившись над ржавой раковиной, открываю кран, чтобы смыть выступивший пот. Холодная вода возвращает мыслям привычный ход, и когда я поднимаю взгляд, меня выкидывает в реальность мерзким выворачивающим ощущением, резко выталкивающим из горла застрявший воздух. Зверь. Он смотрит из глубины темного зеркала напротив моими глазами. Он усмехается в отражении кривым уродливым оскалом, получив свою жертву. Сыто облизывается мне прямо в лицо, заставляя внимательнее вглядываться в неподвижное тело под моими ногами, где никчемная сломанная кукла оттирает между своих бедер кровавые, смешанные со спермой подтеки. — Ты… — слова застревают в горле. Дальше «ты» дело не идет. Охрипший голос не хочет подчиняться. Не нужно, совершенно не нужно на нее смотреть. Меньше всего хочется сейчас оказаться под прицелом этих обвиняющих глаз, в которых ничего хорошего для меня быть не может. Но я все равно смотрю, сжав челюсти и напуская на себя надменный вид, снова глумливо ухмыляясь. Но там, на дне двух шоколадных озер застывает гремучая смесь тоски и обиды. От страха не остается и следа, зато появляется еще только начинающее зарождаться разочарование. Хочется впечататься в стену головой, чтобы ничего не видеть, не слышать, не ощущать. Первый? Я был у нее первый, блядь. Просто охуенно! Вот только я ли? Зверь, поглотивший сознание, играющий мной, как марионеткой, был у нее первый. Ебаный, жадный до крови, страха, унижений зверь. Не я, а он теперь первый, и от этого еще паскуднее. Если я когда и применял насилие, то с единственной целью унизить, напугать, заставить подчиняться. А теперь… Есть вещи непоправимые, от последствий которых приходится особенно тщательно отмываться, и кажется, я сейчас сделал одну из них.