Эшли
Музыка — Ellie Goulding «Hanging on»
Раньше мне никогда не приходилось сталкиваться с подобным родом мужской агрессии, ни в Бесстрашии, ни тем более до перехода, и, конечно, я никак не ожидала, что мой первый раз окажется таким безобразным. И дело даже не в самом лишении невинности — совершенно не мерзко заниматься сексом с тем, кто тебя привлекает как мужчина, для кого ты желанна, кто осторожен и в первую очередь заботится о твоем комфорте. Только Эрика не волновало, хочу ли я. Готова ли к этому. Не страшно ли мне, не больно. Получаю ли удовольствие. Им правило лишь желание использовать, ничего не давая взамен, выместить злобу и все опоганить. Я всегда была уверена, что в подобной ситуации смогу постоять за себя, но когда Эрик меня схватил, я буквально впала в ступор. Если раньше он пугал как жестокий инструктор, надменный, суровый командир и желчный, раздражительный человек, то в этот момент передо мной оказался совершенно непонятный мне Эрик. Чужой и страшный. Его какой-то отстраненный, звериный вид лишал воли, парализовывал сознание, запирая все разумное и логичное под огромный замок. Мысли путались, рвались на клочки, метались беспорядочно, создавая в голове тревожную неразбериху, а вместе с тяжелым ощущением неотвратимости в душу вполз животный ужас. Проскользнул змеей, сплетаясь тугим скользким комом в животе, рассыпая по телу оцепенение. И взгляд… этот темный, мрачный взгляд, словно у его обладателя нет души, просто пригвоздил на одном месте, не позволяя толком сопротивляться. Я смотрела, будто со стороны, как он схватил меня за шею, чувствовала словно сквозь пелену, как он вторгался, даже почти не испытывая боли от шока. Осознание происходящего все никак не могло пробиться сквозь толщу недоумения, непонимания… Боль пришла потом, когда он, смерив меня брезгливым взглядом, исчез из душевой, а я осталась оттирать с ляжек кровь, задыхаясь от омерзительного унижения. Руки дрожали и не слушались, ноги вообще отказывались подчиняться, и первые несколько минут не выходило подняться с пола, чтобы хотя бы смыть с себя следы обидчика. Только и оставалось реветь взахлеб от страшного отчаяния, оттого, что в этом мире все так грязно и неправильно. Зачем нужно было так… так… будто я бездушный кусок мяса или вещь. А еще лидер! Разве у Бесстрашных принято насиловать? Сукин сын он бессовестный, решивший, что высокий статус и сила дают ему право делать все, что вздумается. А как обидно оттого, что там, в поезде, в том самом чертовом вагоне, у меня сердце обмирало от поцелуев этого монстра в человечьем обличье, и коленки подрагивали, потому что мне нравилось. Потому что этот мужчина вызывал не столько опасения, сколько интереса и желание его узнать, заставив захлебываться калейдоскопом новых ощущений и эмоций. Теперь же от этого осознания стыд сжигает прямо изнутри, травит своим пущенным по венам ядом, и самой от себя становится противно. Дура. Не было никакого и намека на симпатию, которую может испытывает парень к понравившейся ему девушке, ни притяжения, ни страсти — я все себе надумала по глупости и неопытности. Какая же дура! В моем мире все казалось простым до невозможности и понятным: если парень тебя целует, то не потому, что хочет унизить, обидеть или сделать больно, а Эрик… Повел себя, как распоследняя сволочь, просто воспользовался и ушел, кажется, даже не сообразив, что для меня это было впервые. Горячие струи бьют по лицу, а я тру щеки, словно не себя касаясь, и жалобно всхлипываю, пока вода не приводит меня в чувство. Вытеревшись полотенцем, осматриваю себя в зеркало, пугаясь собственного отражения: затравленный, разнесчастный взгляд, а на шее багровые отпечатки, оставленные пальцами Эрика. Будто меток наставил. В груди снова поднимается что-то склизкое, заставляющее меня скрутиться в бараний рог и захлебываться от разом нахлынувших удушья, паники и дрожи в сердце. Как вытравить из себя всю эту въевшуюся мерзость? Как собраться по кусочкам обратно из разбитого состояния? Как забыть то, что врезалось в меня не хуже битого стекла? И как под командованием Эрика дальше проходить инициацию, когда у меня от одного только имени его все внутренности будто в узел стягиваются?! Ослабленное тело вновь перестает слушаться, покрываясь испариной. Губы немеют, становясь чужими… привалившись к холодной стене, я пытаюсь продышаться, напоминая себе о том, что нужно одеться и скрыть все следы случившегося, пока ребята не вернулись. Никто не должен ни о чем догадаться! В сознании так мутится от мысли, что если кто-то узнает… Катастрофа. Все же пальцем показывать будут, как на… всеобщее посмешище. Какой из меня боец после такого? Как оплеванная ходить буду с позорной славой. Какая же я Бесстрашная, если и себя защитить не в состоянии? Только и могу судорожно трястись да скулить. А хуже всего, что собственные воспоминания будут преследовать, лишь подтверждая мою слабость, ломать, вынуждая опустить руки и признать своё поражение. Такое чувство, будто я на краю пропасти и вот-вот шагну вниз. Сдохнуть мне, конечно, очень захотелось, чтобы не сгореть от мучительного стыда, но только образно. А если и по-настоящему, то все равно до пропасти сил дойти не осталось. Неловко ступая из-за болезненно-тянущей пульсации между ног, я кое-как забираюсь в кровать и закутываюсь одеялом до самого подбородка, погружаясь в сумрачное марево поганых мыслей, от которых отмахнуться не так просто. Как и от снова подступающего ощущения чужих пальцев на шее.***
Последующие дни проходят в зализывании ран и не слишком удачных попыток взять себя в руки, что плохо сказывается на инициации. Я загоняю себя до седьмого пота, чтобы в голове к ночи ни одной мысли не оставалась, однако в раздрызганном состоянии, когда каждый раз спускаясь в Яму боишься наткнуться на лидера, сосредоточиться на тренировках не получается. — Эй, да что с тобой такое? — пихает меня локтем Кристина, когда нас отпускают на обед. — Вчера еле ноги переставляла, сегодня на ринг после каждого удара валишься… Так и до красной зоны недалеко. — Эшли, ты не заболела? — раздается участливый голос идущей позади Трис. Меня, признаться, так и подмывает сказать какую-нибудь гадость, чтобы избежать расспросов, но я сдерживаю свое «ядовитое жало». Девчонки же не виноваты. Они пытаются растормошить, заметив, что у меня все из рук валится. — Может, тебе стоит в лазарет сходить? А то выглядишь… усталой. — Нормально всё со мной, — отчаянно отвираюсь я, стараясь казаться не такой унылой. — Просто задолбалась. — Врешь! — уверенно заявляет Кристина. — Я хоть и бывшая Искренняя, но ложь от правды еще могу отличить. Давай, рассказывай, что случилось? В каких облаках ты витаешь? — Скажешь тоже, — я тут же подбочениваюсь, чтобы отогнать от себя всяческие подозрения. — Что тут может случиться? Тренировки, тренировки, и снова тренировки — не продохнуть от постоянной муштры. Я уже забыла, когда последний раз куда-то выходила. Просто так, развеяться, а не по приказу. — Так ты сама с нами на зип не пошла. И, кстати, многое потеряла! Отличное было испытание на храбрость, — укоряет меня Кристина. Я отворачиваюсь, чтобы она не видела моего лица, беспомощно кусая губы. Знала б тогда, какое испытание мне предстоит — впереди всех на тот зип бежала бы! Но сообщать им об этом я, естественно, не собираюсь, усердно демонстрируя беспечность. Получается не слишком правдоподобно. Все время так и тянет нервно отшатнуться от случайных прикосновений, как от возможной опасности. Это еще в первый день заметил Эдвард и недоуменно поинтересовался, что на меня нашло. Поинтересовался, выслушал мои неловкие отмазки, настороженно осмотрел и рыкнул: — Украшения откуда? И в виду он имел совсем не те синяки, что были заработаны на ринге. На тренировке под куртку себя не спрячешь, а я не учла, что передо мной бывший Эрудит, который все видит и подмечает. Расцветшую отметинами шею Эд точно увидел, потому его физиономия приобрела весьма гневное выражение. — Нейростимулятор на игре схватила, — вторая попытка отбрехаться безуспешно разбилась об его непреклонность. — Ты кому по ушам ездишь? Думаешь, я совсем идиот и не могу отличить прокол нейростимулятора от следов удушения? Кто это сделал? Кто-то из наших? — Чего несешь, совсем очумел? — ахнула я, не забыв изумленно хлопнуть глазами. — Да и попробуй кто из ребят мне что-нибудь сделать, я бы что, отпор не смогла дать? Говорю же, на игре заработала! — Любопытно, и каким же образом? — нахмурился Эд, продолжая наседать. — Пыталась вздернуться из-за проигрыша? — И как только догадался, — не в силах сдержаться, огрызнулась я на его иронию с праведным негодованием. — Мне ж больше заняться нечем. — Тогда можешь ты по-человечески сказать, что произошло? — утомившись от моих отвираний, рявкнул он в итоге так, что я от неожиданности подпрыгнула и некстати подумала, что не очень-то с таким милягой забалуешь. — Хватит орать. У маяка вчера с контейнера слетела и лидер меня не очень удачно поймал. Все, разобрались? Теперь ты удовлетворен? — Я ничего не понял, — поскучнел Эдвард, задумчиво почесывая макушку. — Это что, Эрик? А выглядит так, будто тебя придушить пытались. — Ну и фантазия у тебя, знаешь ли! — И как это настолько правдиво вышло возмутиться? Но плакаться Эдварду, и тем самым стравливать переходника-новобранца с лидером было бы настоящим свинством с моей стороны. — Я бы голову себе разбила, если б он не подоспел! Так что синяк по сравнению с этим — сущая мелочь, — и разве что ногой не притопнула от отчаяния. Дожила, еще и выгораживаю этого мерзавца! — … скажи спасибо, что лидер про нас забыл, — продолжая болтать, вырывает меня из задумчивости Крис, мечтательно добавляя: — Вот бы он хотя бы еще на месяц куда-нибудь свалил, дав нам спокойно закончить инициацию! Да уж, спасибо… Однако сам же Эрик, словно подарив мне передышку, вот уже третий день не появляется на наших тренировках, так что поначалу, кроме изумления, я ничего не ощущала. А потом до меня дошло, что ему, видимо, самому противно — ну как же, он ведь гордый, важный лидер Бесстрашия, весь из себя крутой и непробиваемый, и вдруг запятнал свой авторитет. Немыслимо. Как это возможно?! Впрочем, несмотря на то, что вся основная жизнь неофитов проходит на тренировочной площадке, в штаб-квартире Бесстрашия еще полно мест, где можно пересечься с лидером. И одно из них — столовая, где случайно столкнувшись с Эриком, я едва не опрокидываю на себя поднос с едой. Он разговаривает с одним из Бесстрашных, мельком поглядывая на снующую вокруг толпу людей, вроде и никого не замечая вовсе. Только даже от вскользь брошенного взгляда пронзительно-холодных глаз я спотыкаюсь на ровном месте. Горсть липких мурашек расползается по затылку, а горло будто сдавливает в тисках — дыхание становится неровным и сиплым. К большому облегчению Эрик не обращает никакого специального внимания на моё присутствие. Не смотрит, не заговаривает, не предпринимает попыток приблизиться, исчезнув еще на несколько дней, и меня начинает попускать вместе с неприятными болезненными ощущениями в теле. Насущные проблемы отвлекают от переживаний, инициация продолжает идти своим чередом, занимая практически все время, только кошмары все так же приходят под утро, когда ещё не рассвело, заставляя просыпаться в холодном поту. Кусать подушку в бессилии и уговаривать себя потерпеть, тоскливо ожидая рассвета. Передышка хоть и приносит свои плоды, но, увы, не может длиться вечно, и сегодня лидер, как ни в чем не бывало, объявляется в Яме, взяв неофитов на себя вместо Фора. В первую секунду у меня сердце хлопается в пятки, и я едва удерживаюсь, чтобы позорно не сбежать с тренировки, но представив себе, как буду трястись, боясь увидеть в его взгляде откровенное злорадство, или прятаться от него по углам, лишь бы ничего не сказал и не обидел… От этой мысли становится гадко. Нет уж, не дождется! И выждав момент, когда лидер оказывается в непосредственной близости, я сама — не знаю, как духу-то хватает, — шагаю к нему, забыв страх и отчаяние, чтобы просто посмотреть в глаза. В которых не заметно ни стыда за содеянное, ни волнения, ни сожаления. А самое удивительное, что такой ожидаемой издевательской насмешки там тоже не присутствует. Ни намека. Эрик смотрит прямо, не теряя самообладания, однако нервно дернувшаяся щека выдает, что и непробиваемому лидеру бывает не по себе. «Тошно тебе, правда? Твоему таланту быстро брать себя в руки можно только позавидовать, но я вижу, что тошно! И ничем твой поступок не оправдать, ни алкоголем, ни злостью: подлость, она в любом случае подлость, что совсем не подобает лидеру». — Тебе особое приглашение нужно? — Мастерски делая вид, что ничего такого между нами не произошло, он вопросительно вскидывает пирсингованную бровь и указывает мне в сторону тира, куда отправил всю группу. — Живее шевели задницей. Расправив плечи, я топаю в заданном направлении, а чтобы мое взвинченное состояние осталось никем незамеченным, стараюсь больше даже не смотреть в сторону Эрика. Тем не менее находиться в его обществе сущая пытка, он все равно неумолимо перетягивает взгляд на себя, сводит к себе все внимание, и это раздражает так дико, что я едва выдерживаю до конца занятий.***
«Бывают такие моменты, когда жизнь проверяет тебя на прочность. Когда она бьет исподтишка как можно сильнее и наблюдает, улыбаясь, ждет, как ты ломаешься. И если не будешь стискивать кулаки и идти вперед через «не могу», проиграешь наверняка. Слабым не место в Бесстрашии, оно их перетирает в порошок». Так я говорю себе каждый раз, когда ищу внутренние силы. Так я твержу все последние дни, чтобы избавиться от проклятого чувства собственной беспомощности и отчаяния, которые собрались комом прямо над солнечным сплетением, не находя выхода. Держать их внутри нестерпимо, куда из себя деть — не знаю. Тренировочная площадка уже опустела из-за позднего времени, а я все продолжаю остервенело колотить по старой груше, вкладывая в удары всю ярость, всю свою боль в ожидании долгожданного облегчения. Ничто ведь не закаляет так, как жесткая школа жизни Бесстрашия, разве нет? Тогда почему снова выть хочется? Да что ж такое… Сбитые под спортивными бинтами костяшки пальцев горят огнем, начиная кровить, но я стараюсь не думать о том, что завтра моим рукам будет ой как несладко, вообще ни о чем не думать, потому что сразу столько чувств и горечи обрушивается на душу, что сложно выстоять под их натиском. Но надо. Надо. Выдохнувшись, я прислоняюсь лбом к снаряду, обхватив его руками, и какое-то время просто стою с закрытыми глазами. Взмыленная, взведенная как пружина, с гулко колотящимся сердцем и неуправляемыми эмоциями. С предательски дрожащих губ срывается всхлип. — Все смотрю и не могу понять, ты жалкая или просто смешная в своей глупой истерике? — голос раздается так неожиданно, что до меня не сразу доходит смысл услышанных слов. Внутри что-то обрывается, и сразу сдавливает горло. Повернувшись, упираюсь взглядом в него. Эрика. Черт, принесло же придурка. — А у тебя что, время поднятия самооценки путем унижения неофитов?! Ой, я забыла, ведь оно у тебя всегда такое! — слова слетают с губ быстрее, чем я могу среагировать. Мозг густо затуманен, и, прежде чем успеваю подумать о последствиях, подлетаю к Эрику и изо всех сил толкаю его плечом. Черт, будто в каменную стену врезаюсь. Стоит, ухмыляется, говнюк. Стереть бы эту презрительную ухмылку навсегда с этой надменной рожи к чертям! — Тебе мало тренировок, неофит, энергии излишек? Ну что ж, добро пожаловать на ринг. — И все та же идиотская ухмылка. У этого человека вообще есть хоть что-нибудь наподобие, не знаю, совести, что ли? Ему мало меня унизить, растоптать, надо еще и покалечить? Бросив на него самый презрительный взгляд, на который только способна, карабкаюсь на ринг, не ожидая от этого боя ничего хорошего. А хуже все равно уже и не будет! Может, он убить меня задумал… так и пусть. — Мерзкая в своей попытке вызвать жалость, слабая и ничтожная, — цедит сквозь зубы Эрик, а мне удивительно. Заклинило его, что ли, чего ж тогда член свой ко мне потянул? Принимаю стойку, смотрю, как он вальяжно направляется ко мне. Пистолет бы сюда, хоть бы даже и пневматический… Подходит, берет мою руку, разматывает окровавленные бинты, небрежно отшвыривает их на пол и аккуратно заматывает новые, крепко перетянув на разбитых костяшках. Вторую тоже. Даже не знаю, что меня больше повергает в недоумение — наличие у него чистых бинтов или то, что Эрик. Сам. Мне. Их. Наматывает. — У нас тренировка, верно? — не ожидая от меня ответа, он становится напротив и складывает свои руки за спиной. — Нападай! Я стою и не очень понимаю, что же все-таки происходит. Он что, предлагает использовать себя в качестве груши? — Нападай, неофит. Это приказ, слышишь? Ну… если это приказ… Собираюсь с духом, бью его в живот. Блин, что надо сделать, чтобы накачать такой пресс? Бить Эрика — все равно, что колотить по стене, любая груша отдыхает. — Слабо. Бьешь слишком хило. Работай корпусом, кулак держи ровнее. Говорит спокойно, безо всякого раздражения, руки всё так же держит за спиной. — Не мог бы ты все-таки ставить блоки? Вряд ли мне когда-либо придется бить человека, у которого руки связаны за спиной. — Если ты все-таки станешь Бесстрашной, в чем я лично сомневаюсь, тебе придется это делать чаще, чем ты думаешь. — Голос его вкрадчивый, но твердый. Однако и говорить не надо, что от брошенного намека о моем вылете из фракции внутри аж возмущенно клокочет, как в перекипающем чайнике. — Нападай, подключай ноги и отключай голову. Все приемы должны выполняться на автомате. Ну! А сам напросился! Провожу серию ударов по корпусу и чувствую, что мне начинает нравиться такого рода тренировка. Голова становится легкой, все мысли куда-то испаряются, остается только физическая нагрузка, просыпающийся азарт, и удары сыплются уже уверенно. Один за одним. Смачные звуки при соприкосновении моего кулака с телом лидера неожиданно ласкают слух. Эрик отчего-то так и не думает сопротивляться, иногда только поворачиваясь ко мне то левым, то правым боком, отшатывается и снова встает на исходную позицию. Вкладывая в удары всю свою скопившуюся агрессию и ярость, я вдруг понимаю, оказывается, испытывать превосходство… приятно. От этой мысли становится противно, что сразу же отражается на качестве ударов. — Корпусом, неофит! Теперь с разворота. Сильнее! Быстрее! Мощнее! Теперь колено, подключай локти, что ты как размазня, смотреть противно! Ты воин или тряпка? — Почему бы тебе не заткнуться, Эрик? — в запале чуть задыхаясь, бью его в лицо с ноги, и, кажется, ломаю ему нос. Черт, в кого я превращаюсь? Но! Мне кажется, или он чуть не упал? Огромный, как скала, непобедимый, ужасный и вселяющий в окружающих страх Эрик пошатнулся? И позволяет мне и дальше вымещаться на себе? С ума сойти. Просто долбануться можно! Соблазн отыграться за причиненную им боль становится так велик, что адреналиновая волна заполняет каждую клеточку моего тела, голова совсем отключается, я на время забываю, что передо мной живой человек — руки, ноги действуют автоматически, независимо от меня. И в какой-то момент осознаю, что тела передо мной нет. С удивлением опускаю взгляд и вижу, что Эрик лежит на ринге. — Вот это другое дело, неофит. Другое дело, — бормочет лидер и медленно поднимается, садясь. Рук из-за спины он не убирал на протяжении всего боя. Лицо в крови, губа рассечена в двух местах, нос набекрень, а он… лыбится? Только посмотрите на него, ему весело! — Тебе в лазарет надо, — говорю тихо, как дальше вести себя не знаю. Сбегать и оставлять «поле боя» первой стыдно. Чего он хочет донести? Что ему жаль? Абсурдная, конечно, мысль — Эрик не из тех, кто признает вину, даже если она его гложет, и не похоже, что он видит в этом какую-то необходимость, — но и других объяснений у меня не находится. Внутренний голос бьется в смятении, однако я с удивлением осознаю, что злюсь на лидера не так, как раньше. А еще появляется странное чувство, будто… он отчего-то подпускает меня к себе чуть ближе, чем всех остальных: пришел, забинтовал руки, устроил показательное выступление… Что это было? Не знаю. Знаю одно. Нет больше той изнуряющей боли и досады! С каждым ударом злость, ненависть, обида за унижение уходили, и если не ушли окончательно, то… возможно, они на пути к этому. Отдышавшись, я сажусь рядом с лидером на ринг, утирая взмокший лоб. — Ты псих конченый, — вместо всех обвинений. — Ты это знаешь? — Знаю. И что? А ты слабачка, — с неприятным хрустом вправив себе нос, не остается Эрик в долгу, будто сообщая мне самую очевидную вещь из в принципе возможных. — Но смелая. Если еще мышцы подкачаешь, будет то, что надо. Удар у тебя крепкий, кстати. И растяжка хорошая. Не прекращай тренировки, работай, и у тебя будет шанс. Поверить не могу в то, что слышу. И вообще, какого черта Эрик мне это говорит? Он сумасшедший, он просто ненормальный. Рушит и ломает не задумываясь, словно не осознает, что делает, но, оказывается, есть в нем и что-то человеческое. Чтобы совсем не запутаться, беру полотенце, вытираю кровь с его лица. Эрик смотрит внимательно за моими действиями, и от этого усталого, без привычной насмешки взгляда меня захлестывает необъяснимое чувство. — Ну что, стало легче? Ныть больше не будешь? — Не буду, — и зачем-то мотаю головой, как в подтверждение. С губ чуть не срывается, что и ему, кажется, тоже требовалось все из себя выплеснуть, но я вовремя себя сдерживаю. Он не перестает меня пугать: в Эрике живет жестокость и какая-то неведомая сила, сквозящая из самого нутра, которая заставляет даже бывалых Бесстрашных подспудно его опасаться. Чего уж обо мне говорить. Но в данный момент от него не исходит никакой угрозы, и я не испытываю того липкого ощущения, как страх запускает свои щупальца в тело, сковывая его тугим оцепенением. Невидимое давление исчезает с сердца, даже дышится свободнее. — Легче стало. Только… не делай так больше. Страшно бить беспомощного человека… — Бесстрашные ничего не боятся. А если и боятся — побеждают свои страхи. Любой беспомощный человек может быть врагом, а испытывать жалость к врагам — значит, сдаться без борьбы. — Ну надо же, и сейчас без нравоучений не обходится. Я невольно фыркаю, а Эрик крепко берёт меня за подбородок пальцами и заставляет посмотреть себе в глаза. В холодную радужку, так похожую на блеск стали. И продолжает: — Бесстрашные никогда не сдаются, ясно? Не вынуждай меня больше это повторять, — а потом наклоняется и, прежде чем я спохватываюсь, неожиданно целует меня. Вот так просто. Сперва довольно напористо, грубовато, так, как он, наверное, только и умеет, но лицо больше не удерживает, словно хочет показать, что я полностью контролирую ситуацию и это все происходит по моей воле. Натуральный дурдом! Потеряв все ориентиры, я давлюсь комком противоречивых чувств, и даже возмутиться не выходит; все происходящее неправильно, потому что, черт возьми, Эрик уже сделал мне больно, растоптав то, что зарождалось в моей душе по отношению к нему, но он дурно на меня влияет, бесцеремонно сломав выросшую между нами преграду своим внезапным откровением. Сердце дико колотится, трепыхаясь в горле. Внутри меня растет и множится путаница из непрошенных ощущений, перемешиваясь с ужасным осознанием, что когда Эрик ко мне прикасается по моему позволению, то это уже не отвратительно, почти не страшно, а волнительно и… Одна часть меня хочет этого, другая пребывает в полной сумятице и неразберихе чувств, а мне кажется, что я перехожу какую-то невидимую черту. Я будто срываюсь куда-то в бездну, лечу, и окончательно упуская, что сейчас происходит, позволяю завладевшим мной эмоциям увлечь себя, нарочито осторожно отвечая на поцелуй тому, кого должна презирать и ненавидеть. Серьга в языке тихонько звякает, касаясь его зубов. Дыхание становится судорожным и сбитым. Вместо того, чтобы упереться ладонями в его твердую, выкованную годами тренировок грудь и оттолкнуть, я просто кладу их Эрику на плечи, чувствуя, как он обхватывает меня поперек поясницы. Горячая ладонь ложится на мою спину, поглаживая и притягивая ближе. Ненормальный, точно ненормальный! А я — не лучше. Время от времени в голове вспыхивает навязчивая мысль, что меня куда-то не туда затягивает, тем более, что я даже не собиралась целовать Эрика, но как вспыхивает, так и гаснет, и в результате я пропускаю тот момент, когда мое благоразумие окончательно истаивает.