В игре

Все меньше народа остается. Совсем скоро начнется третий раунд. Смотрю на чистое голубое небо, прикрывая глаза от солнца рукой. Пока ничего. Но лучше поторопиться. Перевожу взгляд на Стертый город. После небесного умиротворяющего полотна картина кажется слишком уж плачевной. На улице зверствует чума, названная игрой. На экране устройства моргает цифра. Почти половина. Дальше будет тяжелее. Район кажется заброшенным. Мало кто остался тут после второго раунда, после разлома. Только самые смелые. Еще бы самые глупые, но они уже давно мертвы. Отхожу от дома на приличное расстояние и слышу неподалеку выстрелы. Считаю. Стреляют трое. В одного попали. В девушку. Она кричит. Еще один выстрел. Вопль обрывается. Сворачиваю в тени домов и крадусь мимо. У меня из огнестрельного только «магнум» остался при патронах, но лучше приберечь их для опасности пострашнее. Перестрелка остается далеко позади, как и дом. Обыскиваю тела, попадающиеся на пути, но все они уже пусты. Кто-то лежит здесь едва ли не с самого начала игры. Чувствуется по запаху. Выстрелы нагоняют меня. Приятного мало, мне сейчас точно не до детишек. Укрываюсь в полуразрушенном магазине, жду, пока погоня пройдет мимо. Трое парней гонят по городу девчушку, достаточно милую, чтобы понять их мотивы. Переждав, выхожу на улицу. Темнеет. Держась теней, прохожу еще один квартал. Вижу на порушенном здании кривой темно-зеленый крест. Буквы из световой надписи «Аптека» валяются на асфальте разобранные и разбитые. Толпа детишек вряд ли может так покорежить город. Видимо, ради атмосферы, Стертый город перед началом игры слегка «подготовили» и придали чуть более устрашающий вид. Не могу не похвалить. Внутри аптека уничтожена. От ненависти ударяю по прилавку левой рукой, и тот валится на пол, на обломки и рассыпается в щепки. На полу свежая кровь. Не заметив сразу, наступаю в нее ногой, и след отпечатывается следующие несколько метров. По пути нахожу затоптанную пластиковую упаковку. В ней когда-то было три иглы. Судя по кровавым отпечаткам, кто-то пытался повторить подвиг Рэмбо и зашить себя сам. Наивные идиоты. Смельчака нахожу в складском помещении, где все порушено и поломано, лекарства рассыпаны прямо на полу, труп лежит в углу. Иголка у него в животе вместе с отрезом нити. Ради интереса толкаю его ногой, и покойник валится на спину. На животе глубокая продольная рана. Нож, скорее всего. Шил умник через край, как старые штаны. Ругаюсь на выдохе, вырываю иглу у него из кожи, избавляюсь от нити. Иголку можно в спирте подержать, сгодится. Все равно вряд ли найду что-то лучше. Стягиваю с плеч покойника рюкзак. Внутри обнаруживается консервная банка фасоли, поясной патронташ (что еще раз говорит о его умственных способностях) и грязный виток нити. Разглядываю ее ближе. Викрил. Синтетика. У Лукаса точно есть сильнейший покровитель, потому что вряд ли можно найти что-то лучше викрила для его случая. Пинцет найти так и не удается. Решаю доставать пулю пальцами. Покричит, ничего страшного. Пусть хоть подушку диванную съест. Главное – спасти этого придурка. Разворачиваюсь и иду к выходу. Под ботинком что-то хрустит. Подбираю пластинку таблеток, переворачиваю, читаю название и невольно вскидываю брови. Надо же. Вот чертов везунчик. Хороший анальгетик, Лукас почти ничего не почувствует. В голове мелькает шальная мысль о том, чтобы выбросить таблетки и шить по живому, но здравый смысл перевешивает. На улице все еще стреляют. Оглядываясь и петляя, возвращаюсь домой. Лукас лежит на диване белее мела. Увидев меня, он просиял. Недоумок, думал, что брошу? Странно, что не бросила. Он что-то спрашивает, не слушаю его. Достаю из рюкзака таблетки и бросаю ему. Умудряется поймать, читает название. Хмурится. - Жуй. Три штуки. Размышляя, не может ли это оказаться ядом, перебарывает себя и закидывает в рот три таблетки. Мучения начинаются, дорогой. От горечи он кривит лицо и сдерживает рвотный позыв. - Держи себя в руках, - фыркаю, достаю из рюкзака остальное, - Как подействует, приступим. Лукас смотрит на нить и на то, как я опускаю иглу в горлышко бутылька, как сижу с ним на полу, болтаю остатки спирта внутри. Потом бросаю туда же нить. - Ты когда-нибудь делала это раньше? Нет. - Да. Не люблю врать. Но лучше так, чем он узнает, что оперировать его собралась хирург-недоучка, которую отчислили с третьего курса «меда» потому что отказалась заходить в морг и лицезреть вскрытие. - Онемело, кажется, - он шевелит руками, сводит лопатки вместе. Все-таки дебил. Обрушиваю на него поток ругани, потом беру себя в руки. Командую ему снять майку и лечь на живот. Снова засматриваюсь на его тело. Все-таки год в капсуле и окружении лишь голоса, от которого до сих пор бросает в жар, сказался на гормонах. Смотрю на открытую, кровоточащую рану. Хотя, молодец, что разбередил. Теперь пулю доставать будет гораздо проще.

***

О косметическом шве можно забыть, но сама себе ставлю пятерку по зашиванию мужчин на живую. Мы сидим у полуразрушенной стены дома, смотрим на ночное небо и разговариваем. Когда зашивала его, сняла с себя куртку, и все это время он терпеливо выжидал, чтобы спросить. - Что с рукой? - Под бомбежку попала, - хорошо, что обдумала ответ миллион раз. Хмурится, но верит. - Ты в игре? - Нет. Спроси еще сотню раз и получишь еще две сотни одинаковых ответов. Сидим совсем рядом. У каждого по банке консервированной фасоли и по кучке тараканов в головах. Лукас нервно теребит пальцами свой кулон-ключ, думает. А потом благодарит меня и улыбается. Конечно без меня ты бы сдох. Но услышать это было приятно. Мы оба резко поворачиваемся, услышав шаги. К дому подбирается игрок, с такой высоты не могу разобрать его пол, он же не видит нас. Лукас мгновенно перехватывает мой «магнум», лежащий между нами, целится и стреляет. Игрок падает. - Зато я в игре. Он все еще держит пушку на вытянутых руках, взглядом разъяренного зверя вглядывается в ночь. Клянусь, это самое жуткое и самое сексуальное, что я когда-либо видела. Игрок внизу умирает не сразу, потому что только сейчас на экране наручного устройства изменилась цифра. 550. До половины еще 50 человек. Воют сирены. Они изменили правила! Третий раунд должен был начаться с половиной смертей. Гады. Они решили немного усложнить жизнь всем, включая задир. Лукас ругается как сапожник, быстро натягивает куртку, смотрит через разлом в стене на небо и пытается что-то понять. Я тоже одеваюсь, натягиваю на плечи рюкзак и собираюсь спуститься этажом ниже и забрать остальное, но Лукас ловит меня за руку и крепко ее сжимает. - Опасно, - он почти рычит, потом подтягивает меня к себе ближе. Дома осталось слишком много лекарств и еды, с собой же практически ничего и нет. Но он меня не отпускает. После третьего протяжного сигнала начинается бомбежка. Ровно через секунду с землей встречается первый снаряд. Здание пошатнулось, нас швыряет назад, и мы оба валимся на пол. Лукас продолжает браниться, морщится от боли. Я падаю на механическую руку, и детали впиваются в кожу на боку и в ребра. Падает вторая бомба, за ней третья. Дом шатается, с потолка сыплется каменная крошка. На улице внизу все усеяно обломками зданий. Рушится многоквартирник, приютивший нас. Его правая часть вместе с лестницей складывается как карточный домик. Мы на шестом этаже, чуть выше моего дома, где остались все лекарства и еда. Пол осыпается вниз, остаются только голые железные пруты. В суматохе не различаю момента, когда Лукас встает на ноги, но он уже стоит надо мной, глядит своим изучающим взглядом, потом наклоняется, прихватывает за здоровую руку и шепчет: «Держись». Хватаюсь за него, и слишком поздно понимаю, что он творит. С разбегу мы выпрыгиваем из окна. Те несколько секунд в полете не могу думать ни о чем, кроме приближающейся земли, а потом понимаю, что в каменном тумане не увидела раскидистое, горящее дерево. Лукас знал, что оно там. Знал, что мы не умрем, если выскочим. Острые горячие листья хлещут по лицу и рукам, полосуют щеки, цепляются за одежду. Дважды я врезаюсь в ветки, на одну из них больно падаю животом. Потом мешком валюсь на землю и смотрю на белоснежные самолеты, крошечными точками зависшие в небе, с которых сыплются бомбы. Лукас поднимает меня, на нем дымится куртка, у меня тлеют штаны и кончики волос. Он взваливает меня себе на плечо и тащит подальше от гибнущего района. Мой дом медленно превращается в пыль.