***
Ее Величество Иоланда Венгерская, супруга Хайме Первого и милостью Божьей королева Арагона, наблюдала за разворачивающимся пред ее сиятельными очами безобразием. В отличие от европейских армий, привыкших везти за собой длинные обозы, монголы не тащили следом за строем тяжелую осадную технику, предпочитая не терять преимущества мобильности. Вместо этого с собой они везли инженеров и набор всех необходимых, наиболее сложных в изготовлении металлических деталей, а также блоки и веревки. Но, исходя из отчётов разведчиков, с начала осады варвары уже собрали некоторую осадную технику. Используя как основу для балок и досок местные деревья, а для выполнения работы в рекордные сроки — круглосуточный труд рабов. Впрочем, подчиненные сходились во мнении о том, что этих приспособлений все еще недостаточно, чтобы разбить стены города. Но на этом их согласованность кончалась. — …поэтому при всем уважении, Ваша Светлость, ваш план самонадеян! — в конце своей речи Ришар д’Брю был вынужден повысить голос, дабы перекрыть поднявшийся в зале заседания ропот. — Любому лично сражавшемуся на стене становится понятно, что постоянными нападениями противник пытается подорвать боевой дух наших солдат. В то же время, как только доходит до прямой конфронтации, монголы отступают перед рыцарями! Мы уже отбрасывали нападающих со стен не единожды. Я полагаю, внезапная атака ночью — акт отчаяния. Варвары поняли, что их время кончается, ведь вскоре сюда подойдет войско Франции. — Вот именно, граф, никак не умаляя ваших боевых свершений, хочу заметить присутствующим, что мы до сих пор успешно отбрасывали нападающих именно потому, что находились на стенах. Их магическое оружие, по всей видимости, является стрелковым, и в условиях осады они, используя свой «гром», испытывают те же трудности, что и при использовании обычных луков. В результате даже бесовская магия не дает им значительного преимущества над нами, так же как и их численность. Но преимущество, как и, со всем почтением, ваша излишняя уверенность, развеется, стоит нам, следуя предложенному плану, принять сражение в поле. Не разумнее ли будет действовать с гарантией успеха, дождавшись прибытия союзной армии? Несмотря на то, что в кои-то веки заседание выдалось интересным и Шарлотте удалось урвать ночью несколько благостных часов сна в подсобке до того, как её нашли и погнали работать, а двое мужиков, казалось, сейчас прекратят орать и начнут попросту бить друг другу благородные лица, она спор не слушала. В конце концов, пара студентов рядом прилежно скрипели перьями, так что все необходимое будет записано и без нее. Несравнимо более интересным представлялся ей клочок бумаги, расправленный указательным и большим пальцем на столешнице и прикрытый от посторонних глаз собственным предплечьем. «На основе осмотра полагаю, что смерть сэра Жовера произошла не от грома, а от кусочка железа, извлеченного медиком из раны погибшего в моем присутствии. Что никак не объясняет, коим образом этот кусочек туда попал». Скомкав записку и сунув ее в рукав к предыдущей, Шарлотта оторвала от нижнего края недописанного протокола заседания узкую полоску пергамента и, взяв перо, старательно вывела как можно более миниатюрным почерком: «Вы сами сказали Магистру, что это стрелковое оружие. Думаю, это утверждение — истинно. Судя по описанию ранения в предыдущем послании, прямая, словно колотая рана, в конце которой находился кусочек железа, застрявший в кости, весьма похожа на канал, отмечающий траекторию движения снаряда. Тем более, ее начало совпадает с отверстиями того же диаметра в рубахе, подкольчужнике, кольчуге и латном нагруднике погибшего…» Закончив записку, Шарлотта некое время старательно на нее дула, мысленно отметив себе, что, кроме изготовления заправляемого Пера, она должна будет изобрести состав чернил, сохнущий хоть немного быстрее. Когда надпись, по ее мнению, перестала так мокро блестеть, калдуния для верности посыпала ее тонким белым песочком из чашечки, стоявшей на столе рядом с чернильницей. Сдула песок, затем скомкала записку в маленький комочек, запихнула комочек в длинную трубочку и, подгадав момент, когда никто на нее не смотрел, развернулась и резким выдохом послала снаряд в Роджера Бэкона, сидевшего в напоминавшем амфитеатр зале через стол на ступень выше нее. Сделав дело, Шинра обернулась к выступающим рыцарям и прикинулась прилежным тружеником. — В отличие от вас, Магистр, я со своими воинами уже сталкивался с пугающим вас магическим оружием и во вчерашнем сражении. А в открытом поле мы противостояли вооруженному магией врагу еще во время нашего прибытия, в ходе которого, как вы помните, я с отрядом всего в восемь сотен прорвал оцепление неприятеля, несмотря на все их подлые ухищрения! Тем более, что извергающих гром палок от силы несколько сотен, а их скорострельность несравнимо ниже, чем у луков. На практически прямое обвинение в трусости на скулах командира тамплиеров проступили алые пятна. Тем не менее он сдержался, не выдав гнев ничем, кроме голоса: — Со всем уважением, Ваша Светлость, но под «противостоянием в открытом поле» вы подразумеваете краткое столкновение, когда в ночной темноте в лесу в полной неожиданности для себя наехали на передовой лагерь неприятеля и, на полном скаку миновав его по касательной, ускакали под защиту стен Монспессулануса? И в том, и в последующем столкновении многие ваши воины, Граф д’Артуа, уже пали, убитые колдовским громом, от которого не спасают ни щиты, ни тяжелые латы, способные если не отклонить арбалетный болт, то хотя бы ослабить ранение. Варварам не нужна высокая скорострельность при такой эффективности. В открытом поле враг наш целенаправленно истребит с расстояния рыцарей, а потом растопчет лишившихся командиров пеших копейщиков своей конницей… Шарлотта почти увлеклась перепалкой, не зная, за кого больше болеть! С одной стороны — Магистр тамплиеров, несмотря на сороковник — мужик очень даже ничего: стройный, жилистый, высокий, в латах, отмеченных множеством сражений, поверх — сюрко* и плащ строгих линий и сдержанных цветов, из украшений — лишь большой медальон на груди, символ его положения. Волосы черные, стянуты на затылке. Лицо гордое, твердое, со впалыми щеками и благородным серебром на висках. Лоб высокий, меж бровями волевая складка. К тому же Ришар здесь явно умнее. С другой стороны — Граф Роберт, писаный красавец, этого у него не отнимешь. Этакий золотой лев в своих богато инкрустированных доспехах и пурпурном плаще, небрежно наброшенном на плечи. Брат короля вдобавок, а может, и вовсе король Франции, если Людовик в монгольском плену уже скопытился… А главное: вот ведь зараза! Глядя на спорящих рыцарей, Шинра не могла отделаться от чувства, что у обоих волосы лучше и гуще, чем у нее! Конечно, оба — птицы высокого полета, и у какой-нибудь миловидной молоденькой прачки шансов обратить на себя господское внимание реально больше, но с азартом болеть попеременно за обоих никто не запрещал. Ей бы еще сушеную рыбку и пиво! Комочек бумаги, ударивший в спину, прервал ее просмотр, и она незаметно наклонилась, на ощупь отыскивая на полу записку. «Согласен с вами, и на основе тех же наблюдений. Но хотел сначала убедиться, что вы самостоятельно, сторонним взглядом, придете к тем же выводам, дабы проверить мою теорию. Остается вопрос: каким образом снаряд попал в тело жертвы, если он не имеет ни древка, направляющего его полет, ни оперения? К тому же со слов опрошенных выходит, что более всего оружие наших врагов похоже на длинную трубку, извергающую гром и облачко дыма. В описанной конструкции металлических палок не заметно никакого механического элемента, будь то согнутая дуга или тетива, необходимая, чтобы сообщить снаряду требуемое для полета». Прочитав послание, Шарлотта нахмурилась. Если скорость снаряда, приобретенная внутри трубки, достаточно велика, то вполне возможно, что сама трубка является направляющей. Но это — теория, рожденная умом в безысходности… Все опять упирается в силу, сообщаемую кусочку металла. Примерно так изложив эту мысль на бумаге, Шинра приписала в конце: «Может ли быть внутри трубки пружина, способная передать достаточное усилие?» И послала сообщение в Бэкона. Затем взяла новый лист пергамента и, достав из рукава, расправила первую записку ученого, указывающую характер раны, точные сведения о толщине пробитых доспехов и глубину погружения кусочка металла в человеческое тело. Если глубину проникновения стрелкового снаряда в преграду обозначить как «b», то она зависит от массы снаряда, обозначенной как «q», диаметр кусочка металла — обозначим его «d», все это помноженное на скорость снаряда «u». В получившуюся формулу необходимо прибавить коэффициенты пробивания железа, их необходимо уточнить экспериментальным путем, но некоторое представление она имела из опытов, касающихся свойств различных металлов… Закипела работа, сопровождаемая активным перебрасыванием бумажек по поводу всех сопутствующих выведению формулы вопросов. Заседание протекало своим чередом. Все эти одетые в военную форму люди обменивались потоком витиеватых, пересыпанных титулами фраз, приковывая к себе всеобщее внимание. В то время как парижский профессор, один из величайших математиков своего времени, углубился в искусство. Составлять в кружевной узор абстрактные числа, нащупывая разумом каждую следующую ступеньку необходимой формулы, было так же интересно, как вертеть в руках цветной кубик его наставника господина Абрахама, который тот ему как-то показывал. Каждая плоскость куба-головоломки состояла из трех рядов кубиков поменьше, со щелчками игрушка поворачивалась по горизонтали и вертикали, и необходимо было собрать ее так, чтобы каждая сторона стала одного цвета. Увидев интерес ученика к этой вещи, наставник подарил ему головоломку, сказав, что она неплохо тренирует мышление. Еще до знакомства с отцом Шарлотты, за душу которого Бэкон всё же молился, несмотря на приговор, вынесенный несчастному ученому церковью, юноша проявлял интерес к тонким материям. Семья его, достаточно материально обеспеченная, могла себе позволить тратить более двух тысяч фунтов на книги, таблицы, инструменты. Для него нанимали многих разных учителей. Но безродный и безызвестный ученый муж, по какой-то причине ранее нигде не прославившийся своей просвещенностью, словно открыл для молодого Бэкона дверь в непреодолимой стене, о которую скованная схоластикой их современности наука билась головой на протяжении столетий. Мастер Абрахам за немалую плату учил его основам естествознания, физики и алгебры. Учил аккуратно, словно стараясь не рассказать лишнего, и у юноши постепенно складывалось впечатление, что этот таинственный человек обладает несоизмеримо большим знанием, и только нужда заставила его искать заработок столь тривиальным способом, как педагогическая деятельность. Примечательно, что в последующем в своих самостоятельных изысканиях и даже в произведениях самых передовых авторов современности Роджер так ни разу и не встретил упоминаний концепции «джоулей» или «ньютонов», периодически проскальзывавших в расчетах и размышлениях его учителя. Тем не менее, формулы действительно работали. Видимо, упомянутые единицы измерения изобретены людьми той страны, откуда его учитель приехал и о которой столь упорно ничего не рассказывал. Откуда в их краях появился этот человек? Роджер предполагал, что его наставник был родом из арабских стран — великой родины учёного Аль-Хорезми, автора «Краткой книги об исчислении» и самого термина «алгебра»; или же с еще более дальнего Востока, где ученые мистической империи Цинь, по слухам, обретают воистину мистические знания. Удивительно, но при этом черты лица Абрахама были вполне европейскими, а его английский — почти совершенным, хоть он и отличался очень странным акцентом и манерой речи, иногда употребляя слова неизвестные или сильно измененные… В одну из их встреч, перемежаемых активной перепиской, Бэкон впервые увидел дочь своего мастера и друга. На восемь лет младше него, чахлая и болезная девочка на вид не дотягивала даже до своего возраста. Взяв у Бэкона куб-головоломку, она упражнялась с ним около дня, записывая алгоритмы сборки палочкой на песке, после чего уже вечером собрала заново перепутанные самим Бэконом грани минуты за две. Получить помощницу со столь острым умом оказалось неожиданным подарком, в котором он прозревал руку судьбы. За годы взросления её разум лишь развился, опровергая фактом своего существования мнение, что ум женщины если и способен на некую бытовую смекалку, то не применим к какому-либо серьезному учению физиологически, ибо суть сознание женское подчинено её чреву, как и весь остальной организм, для многоплодия предназначенный. Какой ученый мог получиться из этой девушки, посчастливься бы ей родиться юношей! В помощь себе Бэкон приказал одному из слуг принести из его кельи сумку, из коей прямо на совете вытащил и полистал на коленях конспекты в поисках натурального логарифма. Основа логарифма — число «e» — бесконечная дробь, приблизительно 2,7… Итогом их совместных усилий стала формула следующего вида: « «b» равняется в скобочках «с», умноженное на «q», умноженное на «d» во второй степени, деленное на «а» (коэффициент формы сферического снаряда), и все это умножить на логарифм один плюс коэффициент пробивания металла на скорость снаряда в квадрате…» Из формулы, обозначающей глубину проникновения снаряда в преграду «b», стало возможным вывести неизвестную «u» — скорость, необходимую снаряду для пробивания доспехов сэра Жовера. «Отсюда скорость «u» равняется — корень квадратный от выражения: «е» в степени «b» умножить на «а», делить на «с» на «q» и на «d» в квадрате. Это мы получаем степень числа «е». Из неё отнимаем один, все это делим на коэффициент для пробивания железа…» Теперь дело осталось за малым: подставить на место букв числа и извлечь корень квадратный. Ведя параллельные вычисления, Шарлотта удивленно вскинула почти отсутствующие бледные брови: на момент столкновения с нагрудником покойного скорость кусочка металла должна была достигать четыреста восемьдесят метров в секунду… Но это же невозможно! Цифры вереницей черных жучков змеились на бумаге, свидетельствуя о вещах, которые даже абстрактно сложно себе представить. Скорость галопа хорошей лошади примерно 11 лье в час — это 13 метров в секунду. Скорость полета стрелы где-то между 40 и 50. Пристальная повторная проверка ошибок в вычислении не выявила. Похоже, ее соратник в мозговом штурме пришел к сходным выводам, ибо следующая записка Бэкона, которого она уважала с каждым днем все более, содержала: «…очевидно, что создать пружину, способную накапливать нужное усилие, невозможно по законам природы». Сделав из собственных записей маленький шарик, она засунула его в трубочку и резким выдохом послала в собеседника. Подумала. Уставилась на трубку в руке. В обычное время трубку использовали для хранения рабочих письменных перьев, а их специфический способ переговоров с Бэконом был вызван критической нехваткой времени, интересностью темы и тем, что, занятые по уши вне заседаний, они в последние дни почти не пересекались. Но важно не это. Сферический снаряд, посылаемый из трубки в противника. Развернувшись к своему месту, Шарлотта не глядя оторвала полоску от исписанной части протокола, скривилась, перечеркнула свои записи, перевернула листочек и с обратной стороны написала: «А что, если способ передачи усилия снаряду — не механический? Что, если в основании металлической трубки происходит некий процесс, неизвестный нашей науке. Я использовала мех для нагнетания воздуха для выброса жидкости в одном изобретении. Что, если их палки — лишь часть приспособления?» Предположение звучало абсурдно, но именно способность мыслить нештампово, искать другие, принципиально новые способы решения поставленной задачи, чтобы потом, их проработав и обосновав, сделать невозможное реальностью — это особенность настоящего изобретателя. Ответ пришел довольно быстро и содержал следующее: «Насчет процесса, толкающего снаряд внутри металлической трубки, могу утверждать лишь то, что ни с чем подобным наша наука ранее не сталкивалась. Остается предположить, что монгольские колдуны действительно заперли в этих палках воздушных элементалей. Но если это все-таки магия, то противопоставить им нам нечего. Хотя, судя по следам на поверхности снаряда, используемый элемент должен был быть не воздушным, а скорее огненным. Безумное предположение, но возможно, что мы нашли источник дыма при извержении грома. Всё это необходимо обдумать». Рыцари меж тем продолжали сраться. Именно так характеризовала Шинра любые действия всех окружающих мельтешащих личностей, отвлекающих ее от собственной работы. — Все не ведающие Христа по сути своей — животные, и эти еретики ведут себя как дикие волки. А всем известен факт, что волки нападают лишь на слабую добычу, измотанную, отбившуюся от стада. Если тот, кого считают они добычей, покажет, что силен, — они отступят! Не скрывается ли за излишней осторожностью нерешительность предпринять дерзкие действия? — Ваша Светлость, не намекаете ли вы на мое малодушие? Вам следовало бы помнить о некоторых приличиях в общении с союзником… — Я помню о том, что приличествует рыцарю, Ришар. Как и о том, что вы — исполняющий должность Магистра ордена тамплиеров вместо Великого магистра Армана д’Перигора, пропавшего без вести в битве под Римом, где он отважно сражался с иноверцами вместе с моим братом, Королем Франции Людовиком. В ответ на оскорбление и умышленное пренебрежение его титулами рука магистра таки легла на меч у пояса. — Граф Роберт, нынешний магистр тамплиеров Ришар д’Брю в настоящий момент является командующим обороной города от Нашего имени, — королева Арагона и Принцесса Венгерская Иоланда величаво обмахнулась веером. Граф Роберт, конечно, ценный союзник, и, тем более, он прав в оценке угрозы подрыва боевого духа их войск. В подобном свете торжественный выезд графа д’Артуа, как и всё прочее, поощряющее его самолюбие, стало хорошим политическим решением. Плебеям в данной ситуации нужен герой. И они дали им героя. Проблема в том, что сам граф, похоже, тоже слишком уверовал в свою несокрушимость. Но даже тот факт, что он вероятный наследник престола, — не повод спускать Роберту попытки распоряжаться в Её крепости.***
Усатое лицо командира рыцарей покраснело от натуги, но хриплый голос его перекрыл ропот толпы солдат и разношерстно одетых ополченцев у подножия сколоченного из досок возвышения. — …помощь близка! Нам, сыны Арагона, предстоит тяжелое сражение. Их подлое нападение мы отбили, и предстоящий штурм — акт отчаяния! Не что иное, как признание трусливых желтолицых шакалов в собственной слабости! Многие из вас уже знают, что скоро нам предстоит сражение с их основными силами и… мне слышится шепот страха и сомнения в наших рядах? Здесь оратор сделал паузу, но толпа, как по приказу, заткнулась. Будоражащие солдат слухи за вечерним костром — одно дело, но перед начальством те из народа, кто ещё что-то соображал, тактически предпочли соображать дальше мысленно. — Язычники пришли на нашу землю, они сожгли наши посевы и разрушили дома! Но мы построим новые дома и засеем поля заново! После того, как сокрушим армию захватчиков! — Ну, когда он об этом говорит, все звучит не так плохо, — пользуясь тем, что нас все равно никто не понимает, прокомментировал Микеланджело, наблюдавший представление с возвышения парапета рядом со мной. — Да, только их командир не говорит о том, что монголы пришли не жечь поля, а убивать людей, и огнестрел они ещё даже не применяли в полную силу. — Рафаэль, посмотри на других солдат. Им страшно. Думаешь, если бы рыцарь с помоста кричал: «Они хотят вас убить, это пиздец!» — это помогло бы воинам сражаться? Я хмыкнул. Ведь периодически Майки выдает довольно здравые мысли, почему же остальное время он ведет себя так по-идиотски? Лес на краю монгольского лагеря начали валить еще с первого дня осады. И мы с братом в бинокль могли наблюдать, как пленные рабы строят какие-то странные телеги, похожие на подобие каркасов двухэтажных кроватей, между первым и вторым этажом которых особым образом находится диагональная балка. В целом эта конструкция походила на некий вариант катапульты. Подозреваю, подготовительные работы, блокада и изматывающие «покусывания» подходят к концу, волчья стая готовится наброситься на свою добычу уже всерьез. Остальные защитники биноклей не носили, но слухи всегда имели свойство распространяться быстрей, чем сифилис в притоне бомжей-наркоманов. Когда огромное количество народа согнано в одно место и в силу обстоятельств думает об общей проблеме, неудивительно, что мысли толпы схожи с моими. Наверное, поэтому сразу после выезда французских рыцарей перед солдатами с нашего участка стены выступил баннерет. Он-то и распинался перед нами с помоста в данный момент. — …их сил недостаточно, чтобы проломить стену, их поджимает время! Войска наших союзников дышат в спину язычникам, и Монспессуланус выстоит до прихода подкрепления. Почему? Потому что город держите вы! Праведные Христиане, подданные Иоланды, Королевы Арагона и супруга ее Хайме Завоевателя! Ваша вера, ваши мечи решат исход этой битвы! И когда монголы хлынут на эти стены, они разобьются о них, как волны разбиваются о подножье ля Рошель! В принципе, правильный настрой. Предпринять что-либо дельное мы сейчас всё равно не можем, а уныние в войске делу не полезно в любом случае. Сразу после пламенной речи командира, в конце даже поддержанной нестройным хором боевых воплей и бряцаньем оружия, на помост вышел священник — знакомый нам Отец Аднот, настоятель церкви Святой Марии с ярмарочной площади. Он еще немного повопил о праведном деле и истинной вере, а потом отпустил грехи всем до кучи. Окружающие меня солдаты — все истово верующие по местной моде — восприняли проповедь положительно. А я вот подумал, что на самом деле благословляют нас на случай, если большая часть этих людей сдохнет в бою и исповедоваться не успеет. Пипец, приятно! Несмотря на напряженное ожидание, день, видимо для разнообразия, выдался издевательски спокойным. По крайней мере, настолько спокойным, насколько день на стене осажденного города может быть. Дождь прекратился. Сквозь хмарь и тучи урывками проглядывало холодное блеклое солнышко. Лоуп вернулся утром радостный с бурдюком пойла и пустил его по кругу в нашей тесной удалой компании. Предлагали мне с братом, но мы отказались, на что остальные из купеческого дома среагировали уже без удивления. Пили на прощание. Судя из того, что я понял по пересказу Майки — а переводчик теперь перекочевал к нему, — наш бравый разносчик, умудрившийся пережить несколько первых сражений, участвовал этой ночью в обороне западного барбакана и каким-то образом сумел там отличиться. Сам сэр Бартоломью, бывший кем-то из французских рыцарей, его приметил и взял в свою свиту. Соратники позавидовали удальцу, по-доброму пророча ему светлое будущее и чуть ли не звание оруженосца, хотя, судя по всему, это уже вряд ли. Кроме прочего, у войны есть еще одна сторона — шустрые парни вроде Лоупа при хороших способностях и небольшой удаче могут быстро подняться по социальной лестнице, взлетев выше, чем могли бы за всю свою мирную жизнь. Похлопав соратника по плечу, я показал ему оттопыренный большой палец* руки в латной перчатке — старый как мир жест — и удалился от шумной компании. Все равно их французская болтовня для меня — непонятный фоновый шум. Мой брат остался сидеть вместе со всеми возле костра, разведенного у внутреннего основания стены. Кажется, этот оригинал умудряется участвовать в разговоре, даже не проронив ни одного понятного им слова! Хотя нет. Майки уже бубнит что-то по ихнему, выучив примерно слов десять. Любовь к болтологии творит чудеса. За последние несколько дней он стал всеобщим любимцем в отряде — это при той степени скрытности, которую мы вынуждены соблюдать! Как? Я не знаю! На одной силе волшебного обаяния. Я опустил тюрбан на глаза и закутался поплотнее в плащ. Несколько суток сна преимущественно сидя и не снимая доспехов сказывались ломотой во всем теле, но не мне жаловаться. Люди, валяющиеся сейчас во рву под стеной или заживо гниющие в нашем медлагере, не имеют и этого. Голос смеющегося Микеланджело и голоса солдат накатывались на сознание волнами, постепенно отдаляясь. Интересно, ты всегда ясно помнишь момент пробуждения, но момент, когда ты засыпаешь, очень редко остается в памяти. Шарф, закрывающий нос со всей нижней частью лица, ощутимо вонял гарью, кровью и запахом немытой черепахи. Ночь и утро, проведенные на нервах и на ногах, сказались-таки даже на мне. Под болтовню пьянствующих ополченцев я позволил себе отрубиться.***
Старший брат стоял над моей кроватью и, раздувая щеки, что есть мочи дул в трубу, одновременно неритмично ударяя ложками в обоих руках по большому железному тазу, закрепленному у него на груди. Естественно, что первой моей мыслью спросонок стало: «Блядь, Лео, ты вконец окосел? Шесть утра… ирод! Иди знаешь куда со своей тренировкой? Да встаю я, встаю…» Вдобавок на меня наступили, меня толкнули, об меня споткнулись, звуки трубы Лео преобразовались в звуки труб командиров ополчения, сигналящих тревогу. Я вскочил на ноги и окончательно проснулся. Какой-то незнакомый мне мужик с простым широким лицом валялся в двух шагах под ногами и загребал руками по камню, издавая булькающе-мяукающие звуки. Стрела с серым оперением торчала у него из горла. Вместе с окончательным пробуждением в уши ворвался рев толпы, вопли боли, звон металла и прочая мелодия безумия боя. Еще один мощный удар обрушился на крепостную стену с той стороны, и сверху в метре от меня с металлическим звуком столкновения доспехов с землей с высоты третьего этажа свалился арагонский солдат, одетый в кольчугу и стальной шлем-горшок. Он шмякнулся на спину и, оглушенный, завозился, как перевернутый вверх лапками жук. Хорошо, если ребра уцелели. К упавшему подбежала женщина в сером платье и выбившимися из-под замызганного платка волосами. Она, должно быть, из тех, кто наравне с мужчинами городского ополчения участвует в защите своего города, крова, семьи — пусть и не сражаясь на стенах, но готовя пищу, поднося боеприпасы и вынося раненых из бойни. — Доброе утро, Рафаэль! — пробормотал я себе под нос и, выхватив саи, взбежал на стену по узкой каменной лестнице. Хотя, если быть точным, дело скорее близится к вечеру. Поле зрения заволокло дымом, и я закашлялся. Участок парапета горел чадящим пламенем, облитый чем-то вроде смолы или напалма. Стену заполняли люди, издающие помянутые ранее дикие вопли. Недалеко от меня группа ополченцев окружила нескольких взобравшихся на стену вражеских бойцов, которые, прикрывшись утыканными стрелами щитами, держали оборону вокруг приставленной к стене осадной лестницы. Кто-то из моих союзников неудачно напоролся на мечи и копья врагов еще до моего появления и теперь барахтался в груде собственных кишок у них под ногами. Оставшиеся несколько бывших горожан не спешили последовать примеру товарища и ограничились тем, что тыкали противника рогатинами с расстояния. За их спинами подбежавший лучник всадил стрелу в горло одного из нападавших, но ряды последних также пополнялись с лестницы. Я оттолкнул в сторону закрывавшего путь защитника города, шагнул вперед к противнику. Сразу несколько копий направились в моё не загражденное щитом тело. От того, которое должно было проткнуть мне живот, я увернулся не глядя, одним поворотом бедер ровно настолько, чтобы наконечник, распоров полу халата, скользнул по бедру, защищенному длинным подолом кольчужной рубахи. Одновременно мужик, оказавшийся непосредственно напротив меня, сделал глубокий выпад копьем, метя в мою грудь. Кажется, они полностью купились на финт, ожидая, что я попросту брошусь на них, своим телом прокладывая путь соратникам. Раньше, чем кто-либо из моих противников успел среагировать, я перехватил свободной рукой направленное в меня копье и сделал шаг назад, выдернув на себя его обладателя за пойманное древко. Человек, держащий копье с той стороны, рефлекторно схватился за оружие и в результате сам вылетел из ряда своих товарищей, чтобы, упав мне на руки, напороться животом на подставленный сай. На парапете за спинами своих соратников возник вражеский воин в кожаном шлеме, из-под которого торчали сальные, но когда-то русые волосы. Оценив ситуацию, он бросил в меня короткий дротик. Я прикрылся трепыхающимся телом их товарища. Короткий толчок — это наконечник воткнулся в спину несчастного. Единственное, что успел умирающий, только сейчас выпустивший свое копье, — это инстинктивно схватиться за мои плечи, уже не осознавая происходящее, как утопающий хватается за спасателя. Я принял его вес, позволив полностью навалиться на меня. Кругозор сузился до части его стеганой куртки прямо перед носом. Так получилось, что большинство людей выше меня ростом. В результате человеческое тело в руках полностью закрывает меня спереди. В определенном смысле — идеальный щит весом килограммов восемьдесят. Вот теперь я действительно с рычанием бросился в гущу врагов, прокладывая собой, точнее, «нами» дорогу остальным защитникам стены. Пробежав несколько шагов, я больше почувствовал, чем увидел, как мы врезались в кучку сгрудившихся людей. Кого-то я отшвырнул со своей дороги и, боковым зрением зарегистрировав движение, пнул ногой щит упавшего на колени воина сбоку. В тело моего «щита» воткнулось сразу несколько мечей, облив меня его горячей кровью. В этот момент только схваченный мной человек перестал дергаться. Оказавшись внутри круга разбросанных и на несколько мгновений потерявших ориентацию бойцов, я оттолкнул бесполезный теперь труп, примерно метя им в тех, кто на момент моего прорыва еще оставался на ногах. Развернулся. Увидел согнутую спину совсем молодого парня, возможно, моего сверстника, опрокинутого пинком в щит. Он как раз поднимался. Поймав за волосы, не дал подняться с колен и полоснул саем по горлу. Пока мои руки были заняты, солдат, оказавшийся прямо передо мной, успел очухаться. Выхватив длинный нож вместо меча, оставшегося в теле моего «щита», мужик попытался пырнуть меня под ребра. Я ударил его предплечьем правой руки по внутренней части атакующего запястья. Захвата не было, но в момент жесткого касания запястье человека непроизвольно согнулось вовнутрь, нож улетел в пространство, а я, превратив жесткое касание в цепляющее движение на себя, заставил его шагнуть навстречу, обратным махом правой руки захватил между зубцами сая край щита, убрав его со своей дороги. В результате стремительной серии неразличимых нетренированному глазу движений противник мой раскрылся, как мишень с красным пятном по центру. Его руки оказались в стороне от тела, а сам он, примерно на секунду, — смещенным вперед на идеальном расстоянии для удара. Я поместил в этот промежуток маэ-гери. Красивый и простой прямой удар. Согнутая в колене нога выносится вперед перед грудью. Нога распрямляется одним плавным быстрым движением, и пятка встречается с подбородком наклонившегося ко мне человека примерно на уровне моего лба. Нога возвращается в исходное положение, пока соперник опрокидывается назад по идеальной дуге так, чтобы его плечи шмякнулись о землю раньше его задницы. Достигнув горизонтальной поверхности, он остался валяться в позе морской звезды. Схватка — это не просто выполнение заученных приемов. Горение. Стремительное, как участившийся пульс. Само биение жизни. Здесь нет места остановкам, если захват, переход, кудзуши, цукури не сделаешь одновременно, точнее, в четкий момент времени, если ты не будешь вести бой, образуется то, что Мастер называл «суки». Слабость. Пустота, которую противник, естественно, сразу заполнит собственной попыткой тебя убить. Мои враги убывали раньше, чем их соратники успевали вмешаться. Моя вторая жертва, вероятно, вообще не поняла, как лишилась ножа, успев увидеть лишь завершивший схватку пинок. Но именно эти сокрытые движения делают последний удар возможным и эффективным. Закончив, я тут же сделал шаг назад, пропуская мимо рубящий сверху выпад меча третьего противника. Неплохо. Он сразу попытался полоснуть меня боковым. Я дал длинной полосе остро заточенного железа пройти мимо своего тела, клинком отвел в сторону второй удар, оказался сбоку от противника, положив ладонь на его затылок, наклонил к себе и врезал коленом в подреберье. Он ожидаемо согнулся вперед и получил вдобавок рукоятью сай в зубы. Избивая конкретного оппонента, я ни на мгновение не терял из виду остальных из его группы. На двоих оставшихся за спиной хашар уже навалились бросившиеся следом за мной ополченцы. Последний из оказавшихся на стене врагов, тот самый русый «дротикометатель», спрыгнув с парапета на помощь соратникам, был вынужден потратить несколько мгновений, обходя своего союзника, которого, все ещё скрючившегося от удара в живот, я поворачивал за шиворот, постоянно удерживая между собой и оставшимся боеспособным противником. Выбив зубы оглушенной жертве, я разогнул безвольное тело, схватил свободной рукой за предплечье, одним шагом ушел за спину мечника от попытки русого достать меня дротиком. Заломил руку удерживаемого противника, перейдя на болевой. Человек вскрикнул, частично очнувшись от боли, ещё ничего не соображая, но болезненно выгнулся, обретя способность передвигать ноги. Я повел его за вывернутую руку, как за поводок, а в момент, когда он оказался в удачной позиции, толкнул на него союзника с дротиком и наградил пинком под зад для ускорения. Боец в кожаном шлеме не успел увернуться, и бывший мечник, пробежав пару шагов, фактически упал ему на грудь. За эти секунды я подцепил стопой выроненное кем-то копье, подбросил и поймал свободной рукой. Тела двух вражеских солдат столкнулись. Шагнул к ним плавно, почти неспешно, крутанув древко в ладони, чтобы направить оружие наконечником вперед, и вогнал копье между лопаток мечника с силой, достаточной, чтобы острие, проткнув тело одного человека, вошло в грудь второму. Выпустил древко. Оба моих врага, словно обнявшись, осели вниз по парапету. И снова хашар! Я посторонился, пропуская мимо нескольких подростков, с натугой тащивших горячий котел. Интересно, а куда делись те мужики, таскавшие кипяток еще вчера? Они погибли, или их вооружили и послали на стену уже в качестве воинов? Неужели у нас взрослые кончаются, чтобы под стрелы гоняли этих детей? Кто-то из солдат подхватил ручки котла у парапета — и судя по последовавшим за этим крикам, с этой лестницы подкрепления не последует. Бросил взгляд, чтобы оценить ситуацию в целом. За спинами пеших воинов, без проблем перебегающих ров по завалу из ранее набросанного туда хвороста вперемешку с телами своих предшественников, маячила конница, обстреливающая стену. Когда же вы сами сюда полезете, сволочи? Хотя появление монголов на поле боя свидетельствует о том, что либо на этот раз они согнали под стены всех оставшихся рабов, либо их действительно поджимает время. Пока я разбрасывал эту группу захватчиков, бой на остальной части стены шел своим чередом. Я еще в начале схватки видел другую лестницу, вокруг которой воины Монспессулануса оказались в схожей ситуации, окружив группу взобравшихся на стену врагов, в ответ ставших спина к спине и ощетинившихся оружием. Силы ненадолго уравновесились. До того момента, пока рыжий бородатый мужик из ополчения с криком «За королеву!» с топором не бросился на своего противника, решив прорвать оборону из мечей и копий собственным телом. За ним последовали. Щиты нападавших и обороняющихся столкнулись с глухим звуком соударяющегося дерева. Дальше случилась краткая и незамысловатая поножовщина, когда группа мужиков навалилась всем весом на собственные щиты, каждый со своей стороны, норовя коротким мечом или лезвием топора пырнуть в щель между щитами тело противника. Один из ополченцев упал под ноги товарищей с проткнутым бедром. Несколько из нападавших согнулись, получив дыры в теле, затем их трупы полетели со стены, и следующие солдаты в белых когда-то накидках с крестами поверх кольчуг, перешагивая тела своих и чужих, устремились к парапету, чтобы, перегнувшись наружу, с перекошенными лицами тыкать копьями и мечами в людей на лестнице. Когда я, закончив на своем участке, посмотрел в их сторону второй раз, рыжий детина, прорвавший оборону захватчиков, все еще стоял на стене, выронив топор и свесив руки вдоль тела. Опорой смельчаку послужило копье, острием застрявшее у него между ребер, а древком упершееся в пол и труп своего зарубленного топором хозяина. Ирония. В следующее мгновение споткнувшийся о труп нападавшего лучник нарушил равновесие странной пары и, судя по ругательствам, промахнулся мимо выбранной цели, впустую потратив стрелу. Воины, лезущие по лестнице, прикрывались щитами и норовили ткнуть копьем вверх по оборонявшимся солдатам ордена. Когда один из них срывался с лестницы вниз, его место занимал следующий. Наметив для себя эту цель, я помог союзникам избавиться от лестницы и, не задерживаясь, направился дальше по стене в сторону ворот города, по дороге освобождая стену от тех противников, кому не повезло со мной встретиться. Не знаю, сможет ли пара даже очень искусных воинов повлиять на исход столь масштабной битвы, но, похоже, именно у барбакана разворачивается главное сражение. К тому же у меня есть важное дело. Я самым тупым образом умудрился проспать начало сражения, и теперь мне срочно нужно найти во всем этом месиве своего брата. Микеланджело подготовлен не хуже меня, но мало ли. Мы должны сражаться рядом. Особенно после его ночного выкидона — хрен я теперь выпущу его надолго из поля зрения. Стена под ногами снова вздрогнула. В двух метрах передо мной увесистая каменюка размером больше лошадиной головы снесла часть парапета и попросту смяла в кровавую кашу двух неудачно оказавшихся на ее пути солдат ордена тамплиеров, сбросив их со стены во внутреннюю часть города. Меня обдало градом мелких каменных осколков. Вопреки большинству голливудских фильмов, из катапульт в основном стреляли по стене, а не по людям на ней — слишком мелкие цели. Но вот попадешься неудачно под такой же снаряд — и хрен тебя спасут парапет, доспехи или навыки ниндзя. Черт! Где Майки? Вокруг врат действительно происходило нечто интересное. Во-первых, масса сражающихся и стреляющих со стены людей была настолько густой, что вынуждала буквально проталкиваться локтями к эпицентру сражения. Во-вторых, на этом участке в бой явно шли отнюдь не рабы. Сверху были видны плечи и щиты воинов в чешуйчатых доспехах и шкурах, наброшенных вместо плащей. Но в основном были видны щиты — круглые, с белыми кистями и конскими хвостами по центру, — а также широкие стенные щиты, очевидно, загодя сплетенные из веток. Они наступали под градом стрел с недостижимой для военнопленных рабов дисциплиной, пешим строем, подняв и плотно сдвинув щиты таким образом, чтобы, образовав «черепаху», прикрыть друг друга от большинства стрел. Когда кто-либо из колонны, тем не менее, оседал под ноги соратников, образовывающуюся в стене щитов брешь сразу закрывал следующий. И в центре строя к нашим воротам неспешно и неумолимо полз таран. Теперь только я понял, что сражение на остальном протяжении стены, там, где на нее лезли рабы, сзади подбадриваемые конными отрядами лучников, курсирующими по всей линии фронта, по сути, выполняет отвлекающую функцию. Его цель — оттянуть внимание на хашар, распределить по длине стен максимальное число защитников. Увидев наконец монгольскую армию во всем её мрачном великолепии, я осознал, что, по сути, конные отряды стрелков составляют незначительную ее часть. Ровно столько, сколько необходимо, чтобы поддержать энтузиазм штурмующих рабов и предотвратить попытки дезертирства. В то же время, если бы предводители нашей обороны оставили на всей протяженности стен слишком мало воинов, у хашар появилась бы возможность реально прорваться на стену и, отвоевав достаточно широкий участок или захватив одну из башен, сбрасывать со своей позиции солдат Монспессулануса так же, как до этого со стены сбрасывали их. В таком случае маневренность конного войска кочевников позволит молниеносно перебросить основную часть армии к месту прорыва, и тогда они попросту перелезут через стену и начнут вливаться в город, чтобы открыть ворота уже изнутри. Но пока стена держалась, основной удар монголов был направлен на барбакан, над которым реяло знамя французов рядом со знаменем Арагона. Напротив ворот на дистанции около сотни метров, за стеной плотно составленных плетеных щитов, виднелись катапульты, и основная часть каменных ядер летела в ворота и стену рядом с ними. Пока — безрезультатно. Стена и ворота действительно оказались крепче, чем я думал. Впрочем, в нас прилетали не только камни. Шарообразный снаряд, оставляя черный густой дымный след, прочертил высокую дугу и разбился об одну из защищавших двойные ворота башенок. Нечто черное растеклось по стене и разгорелось чадящим ленивым пламенем. Вероятно, это и есть Циньский огонь, о котором рассказывали солдатам немногие беженцы из Тулузы. Лучники, обстреливающие колону с тараном, были вынуждены отступить от огня, несколько человек сорвались вниз с жуткими воплями, объятые пламенем. Остальные лучники в этой области потеряли способность целиться из-за черного дыма. Но защитники стены держались. На ворота тащили воду, а потом кто-то приказал принести соломенные тюфяки, на которых спали рыцари, мочили их в котлах и сбивали пламя. Из-за плетеных щитов помимо катапульт стреляли вражеские лучники. Метко стреляли. И не только лучники… Грохот выстрелов я услышал еще на подходе. Он перекрывал даже остальной ход сражения. Если честно, я поначалу спутал его с грохотом камней, врезающихся в стену. С этого расстояния сложно было понять, кто из защитников и мелькавших на барбакане рыцарей падал от стрел и камней, а кто — сраженные пулями. В условиях крепости преимущества очевидно небольшого количества ружей в распоряжении наступающей армии теряли часть своей эффективности. Но огнестрельное оружие оказывало еще и психологический эффект. Все защитники были наслышаны о колдовском громе, от которого нет никакой защиты, наносящем смертельные раны, не оставляя следа. Стрелу хотя бы видно, когда она из тела торчит. Не то чтобы от вида торчащей стрелы раненому легче, но слухи о том, что пораженные колдовским громом обречены и проклятье не только убьет их, но и сожрет душу, смелости воинам не прибавляли. Ведь раненные пулями уже были в предыдущих сражениях, и почти все скончались. Думаю, потому, что пулю из тела местные лекари вытаскивать не умеют. В результате даже профессиональные воины, прибывшие с тамплиерами и королевской армией, слыша выстрелы, периодически приседали за парапет, прекращая сражаться. Причем без толку. Я-то понимаю, что выстрел слышишь уже после того, как пуля нашла свою цель. Но они этого не знают и видят тела соратников, падающих замертво, хотя вроде как они тоже пытались присесть. Возможно, часть бойцов на воротах уже предпочла бы сбежать от одного суеверного ужаса, наплевав на солдатское жалование и воинскую честь, но боевой дух сильно поднимали рыцари, матом и мечами подбадривая сомневающихся. Кого-то из оказавшихся на лестнице уже зарубили, очевидно, объявив предателями. Сами командиры при этом благоразумно держались за спинами своих солдат, используя самый надежный в истории человечества щит — живые тела подчиненных. Если честно, я пока не спешил проталкиваться на ворота дальше. В устроенном там аду слишком легко погибнуть в давке, в огне, под камнями, стрелами или пулями врагов, так и не сыграв при этом особой роли в общей битве. Тем более, мне нельзя сдохнуть, даже не увидев нашего настоящего врага. Надеюсь, у Микеланджело хватило ума решить так же. На стену недалеко от меня вновь обрушился здоровенный камень размером с туловище взрослого человека, проломив парапет. Из-за давки он подмял под себя разом трех солдат Королевы и остался лежать. Я посмотрел на двух погибших. Один из них пригнулся прямо за парапетом в момент попадания снаряда, в результате содержимое его головы преимущественно размазалось по камню. Второй, стоявший прямо за ним, завалился на третьего с проломленной грудной клеткой. А третий лежал на полу в круге запоздало расступившихся соратников и пытался столкнуть с себя глыбу руками, отчаянно дергаясь, как придавленный таракан. Его перекошенное лицо побелело, безумные глаза вытаращились, с губ срывались хрипы и слюна, а ноги, торчащие из-под камня с другой стороны, лежали и не двигались. Особо грязно выругавшись в адрес монголов, вселенной и моего младшего брата персонально, я, отпихивая в стороны шокированных и оглушенных солдат, протолкался мимо места трагедии и продолжил свой путь на ворота. Твою же мать! Майки ведь дурак благородный, ему может взбрендить в голову попереться в самую горячую точку. Идиот безмозглый! Грохот и вопли оглушали. Ноздри заполнил запах дыма, крови и горелого мяса. В последнее мгновение я отбил наручем, закрывавшим всю внешнюю сторону моего предплечья, стрелу, попавшую, вероятно, в кого-то другого. И тут человек, которого я только что оттолкнул, осел на парапет, потому что падать на пол попросту некуда. Но в нем нет торчащей стрелы. С запозданием я включил собственный мозг и пригнулся, дальше проталкиваясь уже вполуприсядку, под возмущенные вопли других сражающихся. При этом часть моего панциря все равно высовывалась над парапетом, но я хотя бы не такая приметная мишень, как окружающие. Еще один камень врезался в стену прямо подо мной. К счастью, гораздо ниже парапета. Гребанная же ты зараза, Микеланджело, только попробуй оказаться здесь под ногами солдат среди кучи других тел! Тоже мне, решил трагически погибнуть у меня на руках, чтоб дать еще больше мотивации добраться и поубивать всех этих сволочей? Сука ведь! Я наконец-то достиг подъема на барбакан. Мимо, раздвигая солдат, протолкнулись несколько французских рыцарей с арбалетами. Пришлось остановиться, чтобы в общей давке дать им дорогу. В этот момент таран таки дополз до ворот. Я ступнями ощутил, как дернулся пол. Камень под нами застонал, дрожа так, словно мог чувствовать боль от ударов. Стены прямоугольного барбакана тоньше основного и цельного массива стены, ведь внутри там еще сторожки. К тому же каменные блоки, из которых они сложены, меньше местами и вовсе сочетаются с кирпичной кладкой, ведь строителям необходимо было выполнить более тонкую работу, нежели просто сложить толстую стену по прямой — в барбакане должны быть ворота. И, наконец, сами створки — двойные, чтобы без труда пропускать телегу торговца в мирное время, — являются наиболее слабой частью в обороне города. Они сделаны из дерева, пусть и укрепленного стальными полосами и подъемной решеткой. А у нас перед воротами даже рва нет. Хотя будь он там — его бы уже забросали. Второй удар. Зато катапульты перестали обстреливать барбакан. Видимо, из-за низкой точности прицела допотопных машин их механики разумно опасались уронить снаряд на своих же солдат. Вместо этого осадная техника переключилась на прилегающие стены и метала огненные снаряды через барбакан во двор с навесом. Вот ведь гады, понимают, что именно там прямо сейчас собираются рыцари, чтобы встретить ворвавшееся войско в случае, если ворота падут. Используя уменьшившуюся интенсивность обстрела, защитники барбакана, игнорируя стрелы и даже пули, высовывались над парапетом, посылая в штурмующих тараном захватчиков камни и стрелы, на них выливали кипяток. Наконец-то монголы тоже несли значительные потери. Но в то время как внутренняя часть колонны, окружавшей таран, раскачивала здоровенное бревно, подвешенное на цепях к поставленному на колеса каркасу, воины, находившиеся по краям колонны, закрывали себя и работающих тараном соратников щитами. Когда кто-то из них падал, его место занимали следующие. Пуповина прикрывающегося щитами строя по-прежнему соединяла воинов под воротами с остальной частью осаждающей армии. Еще один мерный удар, отдавшийся в корнях зубов. Интересно, сколько двери там внизу продержатся? Меня потрясли сзади за плечо. — РАФ! ХОРОШО, ЧТО Я НАШЕЛ ТЕБЯ! Я резко развернулся на корточках, чтобы упереться взглядом в перемазанное копотью и кровью лицо брата. — МАЙКИ, КАКОГО ХЕРА? НА ХУЙ ТЫ СЮДА ПОЛЕЗ?! — проорал я ему в ответ, потому что иначе чем криком ничего слышно не было. — ТЕБЯ ИСКАТЬ! Я ЖЕ ЗНАЛ, ЧТО ТЫ СУНЕШЬСЯ В САМОЕ ПЕКЛО! ТЫ СОВСЕМ БЕЗМОЗГЛЫЙ! Так значит, он пришел на ворота следом за мной? Но как мы тогда разминулись, стена в три метра не настолько широкая, чтоб там его можно было проглядеть. Но важнее, откуда на нем столько крови… — РАНЕН? — ЦАРАПИНЫ! МАРКЕЛЯ ДОСТАЛИ, Я ЕГО В МЕДЛАГЕРЬ ОТНЕС. В его глазах застыло беспокойство. Я тоже вспомнил старика, бывшего с нами еще в доме купца, — казалось, сто лет назад. — СЕРЬЁЗНО? — НУ, БЕЗ РУКИ ВЕДЬ ЛЮДИ ЖИВУТ? Дерьмо! Дерьмо… Да, без руки люди выживают, но если им сразу окажут квалифицированную медицинскую помощь. И если не начнется заражения крови или гангрены — и это в условиях средневековой «стерильности». — Я ЗАПЛАТИЛ, ЧТОБЫ ЛЕКАРИ ИМ СРАЗУ ЗАНЯЛИСЬ! Черт, жалко старика. Он сражался и выносил тяготы осады более стойко, чем многие молодые солдаты. В силу боевого опыта. Но, видимо, на этот раз не повезло. А ведь мужик даже грамотным был, что в этой эпохе вообще редкость. Добрый, купеческим детям куколок из деревяшек строгал. Ему бы оставшиеся годы тихо дожить в теплом месте у печки. Не судьба. — РАФ, Я ЗАХВАТИЛ НА ОБРАТНОМ ПУТИ ЕЩЕ КОЕ-ЧТО! Микеланджело продемонстрировал мне бок моей собственной сумки. Думаю, он думает о том же, о чем думаю и я. А если он думает о том, о чем я думаю, то нам бы уже пора перестать думать и начать действовать! Вынужденная задержка, пока Микеланджело искал зажигалку, за время которой на ворота под нами обрушилось еще два удара. Поджигание фитиля. Я, прицелившись, забросил пачку динамита в хвост колонны с тараном. Не всё же нам взрывчаткой рыбу для голодных волосатых аборигенок глушить. Затем я засунулся обратно за парапет, и мы, не согласуясь, в любопытстве повысовывали носы над краем каменной кладки, чтоб позырить, что дальше будет. А дальше был грохот… Точнее, дальше был… ГРОХОТ!!! Рвануло так, что конструкцию, поддерживающую таран, расхреначило нафиг, а бревно, подлетев как тростинка, сделало кульбит в воздухе и в последний раз стукнулось об стену разорванным задним концом! После чего упало на землю… На месте колонны образовалась большая дымящаяся воронка, по краям которой ползали очумевшие и оглушенные монголы. Те из них, кого еще не развеяло по пейзажу. Наши соратники на стене очумели не меньше и даже стрелять по врагу перестали. Впрочем, с той стороны тоже прекратили обстрел. Возможно, сильно призадумавшись. Что, съели? Не вам одним, суки, юзать читерские девайсы из будущего! А потом защитники Монспесулануса очухались. Со стен полетели стрелы, и хотя я толком ничего не слышал, слегка оглохнув после взрыва, мы с братом скорее почувствовали, как в глубине барбакана под нами начали открываться ворота. В клубах дыма, разбрасывая вокруг комья грязи, из барбакана вырвался узкий поток конных рыцарей, оглашая поле боя торжествующим ревом труб. Впереди всех на острие клина скакал белый конь, и пурпурный плащ его всадника плескался на ветру за его спиной. Сходу они налетели и стоптали разобщенные и потерявшие строй отряды воинов перед воротами, повинуясь указующему движению поднятого копья их лидера, развернулись, обтекая оставшуюся от взрыва воронку, и, преодолев галопом жалкие сто метров, отделявших ворота от линии осадных щитов, врезались в строй вражеских лучников, окружающих катапульты. Вылазка достигла своей цели раньше, чем кто-либо успел среагировать. И если в рядах стрелков были ружья, они даже не сумели выстрелить. Наши лучники начали осыпать стрелами ряды вражеского воинства по бокам от завязавшейся схватки, отстреливая тех, кто попытался оперативно зайти на всадников с флангов. И тут случилось невероятное: непобедимая грозная монгольская армия дрогнула и ударилась в позорное бегство! Я даже не сразу понял, что происходит. Ряды врагов смешались, пешие воины побросали щиты и оружие и начали беспорядочно убегать в сторону лошадей. Человеческая масса завертелась каруселью и отхлынула перед французскими рыцарями, тотчас же разразившимися гиканьем и торжествующими воплями. Именно по этим радостным крикам, которые спустя несколько мгновений поддержали солдаты на стенах, я наконец сообразил, что враги бегут. Пешие монголы, не прекращая ронять оружие и кричать от ужаса, бежали через поле к своим всадникам, немного подождавшим их. Догнав своих, отступающие, очевидно, внесли смуту и в их порядки. Потому что всадники тоже не дали бой, хотя явно даже на этом участке превосходили вырвавшихся из крепости рыцарей количеством. Вместо этого они подождали своих соратников, дав им возможность запрыгнуть в седла или бежать, держась за стремя, развернули коней и поскакали в сторону леса. Они даже не стали отстреливаться, отступая! Какого хрена здесь сейчас происходит? Неужели всего один взрыв и демонстрация того, что прогрессивное оружие есть не только у них, могло оказать такой эффект? Или они действительно такие трусы, как похвалялись рыцари? Или монгол без коня не воин, и испытав удар конницы по пешему строю, они решили отступить? Вряд ли, вон под обстрелом эти ироды таран тащили очень уперто. Есть какие-то обстоятельства, о которых мы не знаем? Может, отважная вылазка под предводительством д’Артуа просто совпала с принесенной разведчиками новостью о приближающейся с тылов французской армии, и наш враг не решился воевать на два фронта? В любом случае, факта это не меняет. Монголы бежали с поля боя в сторону леса. Французские рыцари с гиканьем преследовали отступающих, убивая последних из них. По правде, это походило на улепетывание крупной коровы от сравнительно небольшой, но громко лающей собаки. Вокруг нас на стене уже раздавались крики «Виктуа! Виктуа!» — «Победа!», как перевел для меня Микеланджело. Из ворот города поддержать французов выехало ещё, наверное, с несколько сотен всадников и даже выбежало какое-то количество пеших воинов, повинуясь, очевидно, общему народному порыву. Хотя бежать пешком через поле вслед за конными отрядами глупо, всё равно всё важное, чем бы оно ни было, уже произойдет до того, как мы туда добежим. Тем не менее, возможно, захваченный каким-то стадным инстинктом, я почти жалел, что не умею ездить верхом. То, что случилось дальше, в принципе, логично было ожидать. Бинокль, передаваемый из рук в руки, только позволил нам с братом разглядеть больше живописных деталей, чем смогли увидеть окружающие нас солдаты.***
Вокруг толпились люди и лошади. Люди, особенно слуги, то и дело вольно или невольно толкали друг друга. Кони, — точнее, боевые горячие жеребцы! — нервничали, чуя исходящий от хозяев запах крови, гари, пота и в предчувствии скорой битвы высоко вскидывали головы, запальчиво ржали и то и дело норовили цапнуть друг друга или суетящихся вокруг слуг. Лоуп очень любил лошадей с самого детства. Хотя у них дома была всего одна старая кобыла, какой из крестьянских мальчишек в детстве не мечтал стать настоящим рыцарем? С почтительным страхом и восхищением стайка сорванцов пялилась из-за забора на проезжающих мимо по направлению к баронскому замку воинов. И лишь один из них с восхищением пялился на прекрасных породистых высоких рыцарских коней. То, как свободно и величаво они держат голову на гордой шее, никогда не знавшей тягот пахотного ярма. И в данный момент, подтягивая на нужную высоту стремена, в которые были продеты ноги его нового господина — сэра Бартоломью, — бывший купеческий слуга до сих пор с трудом верил в свою удачу. Пегий конь его хозяина тоже нервничал, стриг ушами, и хотя рыцарь придерживал норовистого скакуна, давая возможность подчиненному закончить необходимые приготовления, животное, переступая с ноги на ногу, чуть не оставило Лоупа хромым. Слуга совершенно не винил Пегого за резвое поведение. Вдобавок к природному крутому нраву, боевые кони попросту застоялись в конюшнях за время осады. Лошадям никогда не привыкнуть к узкому стойлу, для них естественны открытые пространства, и если конь не работает и не пасется хотя бы раз в несколько дней, он начинает дуреть от безделья. Закончив со стременем и проверив в последний раз состояние подпруги, Лоуп принес и подал рыцарю его клиновидный щит и копье. — Все готово, господин! — во время необходимых приготовлений сэр Бартоломью продолжал цепко, оценивающе взирать на своего слугу сверху вниз из-под поднятого забрала шлема. — Ты хоть верхом ездить умеешь, селянин? По правде, с момента ночного сражения на барбакане француз так и не удосужился запомнить имя своего арагонского новоприобретения. Имен своим лошадям он тоже не давал, на войне они слишком часто гибли. Но если мальчишка переживет и эту сечу, посмотрим. Парень уставился на него, задрав голову с почтительной недоверчивостью. — Так как, умеешь ездить на лошади? — раздраженно переспросил сэр Бартоломью. — Да… да! Конечно, господин! Прошу прощения, господин! — спохватился слуга. — Я в деревне ездил на… Рыцарь поморщился, как от оскомины, и прервал его кратким повелительным взмахом руки в латной перчатке. — Тогда садись на Гнедого и возьми копье Антуана. Арагонец закивал и бегом бросился за всем необходимым. В спешке, а возможно, всё ещё не веря до конца в происходящее, споткнувшись левой ногой об правую. Лучше бы он не упоминал деревню. Потомственному рыцарю, пусть и из обнищавшего рода, но все же бывалому и славному рубаке, претила необходимость доверять работу оруженосца какому-то необученному крестьянскому быдлу, вдобавок еще и арагонскому. Пусть даже всего на один бой. Но три оруженосца сэра Бартоломью погибли в сражении, последний — в той самой ночной схватке на воротах. Сам же рыцарь был уже немолод и с трезвостью человека, не дожившего бы до столь преклонного возраста при особенностях своей профессии, понимал, что в бою ему может понадобиться помощь. Вдобавок во время осады он был ранен монгольской стрелой, пробившей кольчугу между пластинами панциря. Только из-за раны он не скакал уже на врагов вместе с Его Светлостью. Тем не менее, теперь, когда варвары позорно бегут, француз не собирался упускать возможность получить свою долю славы в этом сражении, тем более, его господину сейчас понадобится помощь всех резервов, чтобы закрепить успех. Глядя на готовящихся выехать второй волной французских рыцарей, даже арагонские трусы и осторожничающие тамплиеры, те, кто не участвовал в первой вылазке, повскакивали в седла. Ну вот, его слуга вернулся. Как и другие воины, рыцари и их оруженосцы, сейчас срочно готовящиеся к выезду, он уже был в пожалованной ему кольчуге и при оружии, ведь все они только что спустились со стены, где держали оборону до вылазки. Мальчишка взнуздал Гнедого, коня Николоса — второго почившего оруженосца своего сеньора, — и вскочил в седло. Кстати, довольно сноровисто для крестьянина. Вот она, ловкость юности. «Слава тебе, Господи!» Взнуздывая и усаживаясь на Гнедого, проезжая городские ворота круп к крупу с благородными воинами под радостные крики солдат на барбакане, Лоуп двигался словно во сне. В какой-то момент молодому мужчине уже казалось, что толпа наверху голосит, приветствуя лично его — Лоупа. Шестой сын крестьянина, он в свои шестнадцать здраво рассудил, что рассчитывать на долю наследства ему нечего. В доме и так уже тесно стало от семей двух старших братьев, чьи жены люто не ладили между собой. Впрочем, от двух вздорных баб тесно станет даже во дворце. А у них всего-то пара свиней, куры, старая кобыла и клочок земли, десятину с которого нужно отдавать барону, десятину — церкви, а ещё королевский налог… Но мог ли он предположить, отправляясь в город на поиски работы и лучшей доли, что спустя три года у него будет меч и кольчуга, сами по себе стоящие целое состояние?! А под ним — настоящий боевой конь, и вокруг — рыцари, оруженосцем для одного из которых он, возможно, станет! Если достойно проявит себя… Да, успеху предшествовали три года неблагодарной работы на купца, заключавшейся в основном в перетаскивании тяжелых тюков. Зато тяжелый труд сделал плечи разносчика широкими и покатыми, а возможность на досуге приглядывать и даже покататься на хозяйских лошадях помогла ему сейчас не вывалиться из седла Гнедого, постепенно вслед за другими конями перешедшего на рысь. Ветер бил в лицо, заставляя щуриться. Лоуп чувствовал, как перекатываются конские мускулы, как мощно и ровно дышит под ним благородное животное, ощущал вес оружия, оттягивающего правую руку, и невольное единство с воинами, прекратившими кричать и улюлюкать, сконцентрировавшись на предстоящей рубке. И молодая кровь невольно вскипала от скорости и ощущения близкой опасности. Правда, недостаток опыта всё же сказывался: именно ощутимые удары седла по седалищу сбили с юноши часть радостного отупения. Гнедой перешел в галоп, и Лоуп во всей полноте осознал, что скакать на боевом коне, удерживая одновременно в одной руке копье, в то время как предплечье второй оттягивает щит, — это тебе не покататься на лохматом купеческом мерине… К счастью, Гнедой оказался прекрасно выучен, и в ситуации, когда всадник не слишком понимал, что делать с конем, конь явно знал, что следует делать со всадником. Скакун Лоупа сам пристроился в хвост за пегим жеребцом сэра Бартоломью и теперь держал строй и темп наравне с другими рыцарскими лошадьми, лишь иногда, как казалось слуге, неодобрительно на него поглядывая. Устыдившись, Лоуп сосредоточился на том, чтобы, крепче сжав коленями бока животного, упереться носками сапог в стремена, а не болтаться в седле мешком соломы. Ещё, как оказалось, важно на полном ходу не ткнуться верхним концом копья в землю, ведь тогда ты в лучшем случае потеряешь копье, а в худшем — вылетишь из седла под копыта скачущим за тобой всадникам. Копья и рогатины пеших воинов короче и легче, а еще их на скаку не трясет. Черт! Ведь господин тогда его точно выгонит за неоправданное доверие. Оруженосец? Раскатал губу до пола! Ты отличись сначала… или хотя бы не опозорься… Их отряд почти в девять сотен всадников начал перестраиваться, растягиваясь в длинную линию в шахматном порядке в два ряда. Гнедой, продолжая следовать за Пегим, опять же сам встроился в общий порядок, и доверившись ему, Лоуп вместо этого наконец попробовал оглядеться и оценить ситуацию. Хмурящееся низкое небо нависало над полем сражений, обещая, что ночью опять будет дождь. Под небом серо-коричневое поле и серо-коричневые люди на фоне близкого уже леса. Бывший разносчик ясно увидел выехавший первым отряд французских рыцарей: там что-то происходило. Отступив на некоторое расстояние, мчавшиеся впереди вражеские всадники развернулись и поскакали обратно. Когда они достигли своих замыкающих, те тоже внезапно развернулись, и во мгновение ока, казалось бы, беспорядочно бегущая армия приобрела плотное построение и ощетинилась луками. В руках некоторых из них блеснули длинные стальные палки. Между ними и преследовавшими их французскими и арагонскими воинами еще оставались последние убегающие монголы, которых, увлекшись, добивали рыцари, но наличие своих солдат в зоне обстрела никого не смутило. Грохот одновременно выпустивших гром волшебных палок оглушил Лоупа, и словно в замедленном времени он воспринимал происходящее. Первый ряд их рыцарей выкосило полностью. А дальше воцарился ад. Кони и люди метались по раскисшему после последних дождей полю и падали в грязь. Лоуп видел, как упало знамя во главе клина первого отряда их конницы. Видел, как, перепуганные выстрелами, смешались их ряды. Как, обстреляв противника, монгольская конница пришпорила собственных лошадей и набросилась на уступающих им в числе рыцарей. Уже тогда кто-то из его собственного отряда, спешащего на помощь первому, приказал поворачивать. Некоторые рыцари действительно повернулись, но другие, вопреки рассудку и ужасу, все же направили своих коней вперед на помощь гибнущим товарищам. По правде говоря, Лоуп предпочел бы развернуть Гнедого и скакать к Монспессуланусу, но попросту не сообразил, как это сделать. Его конь по-прежнему следовал за Пегим сэра Бартоломью, а завидев бой, только прижал к голове острые уши. Спереди до них долетали отчаянные крики людей, ржание коней, вопли боли и лязг оружия. В этот момент его рыцарь дернулся и откинулся назад, а Пегий, почувствовав отсутствие направляющей руки, замедлил ход. Что-то случилось! По инерции проскакав мимо них, Лоуп успел увидеть кровь всадника, пятнающую светлую шкуру и попону коня. Сэр Бартоломью безвольно откинулся назад и начал вываливаться из седла. Оглянувшись второй раз, несостоявшийся оруженосец увидел, как вырвавшиеся из леса отряды монгольской конницы на свежих лошадях двумя изогнутыми крыльями заходят справа и слева, охватывая в кольцо оба отряда защитников Монспессулануса. Даже те, кто бежал в самом начале, не успеют вернуться… Им не спастись… Снова посмотрев вперед, Лоуп внезапно обнаружил прямо по курсу скачущего к нему монгольского всадника. В тот момент, когда бывший купеческий слуга направил в человека в чешуйчатых доспехах своё копье, впервые подстегнув ударом пяток Гнедого, в голове его не было героических мыслей о славе или отважного желания дорого продать свою жизнь. Единственной вспыхнувшей в мозгу мыслью стало воспоминание о том, как хороша была изматывающая, но честная и в принципе сытная жизнь у купца Онезима, как улыбалась ему молодая кухарка Одетт… Его копье угодило в круглый щит монгола и бесполезно соскользнуло по нему в сторону, рванув при этом запястье так, что Лоуп чуть было не свалился с коня. Пытаясь удержаться на месте, он рефлекторно схватился левой рукой за луку седла. И именно эта естественная попытка удержать равновесие, а вовсе не трезвый воинский расчет, спасла ему жизнь! Сабля противника, вместо того чтобы рассечь его живот, натолкнулась на щит, пристегнутый к левой руке и опущенный в момент, когда Лоуп хватался за седло, как последний дурак. Проскакав мимо, монгол ругнулся и, моментально развернувшись в седле, распорол концом сабли вместо всадника бок и колено Гнедого. Конь под Лоупом болезненно вскрикнул, высоко вскинув голову, поврежденная нога его подломилась, и несчастное животное на полном скаку повалилось на землю. Последним, что увидел Лоуп, стала стремительно приближающаяся к его лицу истоптанная копытами трава и мелькающие бабки скачущих мимо лошадей. *** Сознание словно всплывало с некой мучительной глубины, эхом отдающейся в затылке. Сначала в маслянистом тягучем нечто появилось немного тепла, потом преобразовавшегося в сильную боль. Именно БОЛЬ помогла разуму вновь в ускоренном режиме нащупать все остальное тело. Болела голова, затылочной частью которой он обо что-то приложился, болела вся правая половина тела, полностью отшибленная ударом о землю. Но все это по-настоящему меркло на фоне апокалиптической, невероятной, взрывающейся короткими спазмами и накрывающей одним девятым валом боли в правой ноге. Лоуп застонал. Звук получился слабым и хриплым. Все во рту ссохлось, а язык прилип к небу и казался шершавым, как у кошки. Юноша поднял тяжелые веки и смутно, сквозь какую-то пелену, рассмотрел темную громаду тела Гнедого, придавившую его к земле. Поле зрения рябило какими-то мерцающими точками, мутный взгляд арагонца скользнул по небу, серому и тяжелому. По полю, заваленному трупами. Недалеко от него вместе со своим конем лежал некий рыцарь, из груди его лошади торчало копье, на которое она, по-видимому, напоролась на полном скаку в момент, когда их первые ряды столкнулись со скачущим навстречу фронтом монгольских всадников. Человек в доспехах лежал в неестественной позе, и вывернутые руки его словно пытались обнять землю. Доспехи на воине уже не сверкали, смятое тело было фактически втоптано в грязь. Очевидно, когда его лошадь упала, по всаднику протоптались следующие несущиеся галопом кони. Флегматично и вяло в мозгу мелькнула мысль о том, что этот несчастный хотя бы уже не страдает. Всего в нескольких шагах от лица разносчика из земли торчал сломанный штандарт. Французское знамя тряпкой смешалось с грязью. Рядом с ним, все еще держась за древко и запрокинув голову с приоткрытым ртом и остекленевшими глазами, простерся совсем юный оруженосец, словно взывающий к небу. Из груди его торчало сразу несколько стрел. Зрением то меркнущим, то обретающим пронзительную неестественную четкость синхронно с пульсацией боли в его мозгу, слуга сэра Бартоломью мог разглядеть капли крови на восковой, выбеленной смертью коже и брызги грязи, попавшие на слизистую широко распахнутых глаз мертвеца. К горлу слуги подкатила тошнота. В поле зрения возникли чьи-то ноги. Монголы ходили между трупами, словно стервятники. Звериные шкуры, наброшенные поверх доспехов, внезапно вызвали в болезненном сознании Лоупа ассоциацию с оборотнями — волками, принявшими человечий образ и алчущими крови. Один из них остановился рядом с державшим знамя юношей, наклонившись, приподнял его за выбившиеся из-под шлема-горшка светлые слегка вьющиеся волосы и взмахом кривого меча отрубил мертвому голову. Обезглавленное тело мешком шмякнулось обратно в грязь, из шеи с ясно белеющим в мясе срезом позвоночника вытекло совсем немного густеющей крови. Положив свой кошмарный трофей в суму, лямка которой была перекинута через его плечо, монгол отправился к трупу рыцаря. Сквозь боль и отупение Лоуп с ужасающей четкостью осознал необходимость что-то предпринять. Приподнявшись на руках, он попытался рывком вытащить из-под тела своего коня придавленную ногу. И вскрикнул от взорвавшейся в бедре ужасающей, обжигающей, невероятной боли, на фоне которой все предыдущие ощущения попросту сводились в ничто. Сознание его померкло, и он снова упал, но через несколько секунд уже пришел в себя. Чтобы поползти вперед, помогая себе уцелевшей левой ногой и загребая землю локтями. Ища опоры, пальцы вырывали клочки уцелевшей травы. Вопреки собственной недавней мысли о смерти как об избавлении, перед реальной ее угрозой сознание молодого еще парня вопило о сильнейшем желании выжить. Слезы катились по лицу, прокладывая дорожки в грязи на щеках, а кость внутри бедра горела в адском пламени, словно ее оттуда живьем выдирали демоны. Но страстно, как человек в пустыне тянет руки к воде, он хотел теперь жить, любой ценой, и он продолжал, извиваясь всем телом как угорь, вытягивать себя из-под лошади, пока неожиданно легко не заскользил по траве. Тут только Лоуп позволил себе обернуться, чтобы увидеть собственную неестественно мягкую, согнувшуюся на прямой отрезке выше колена и ниже таза правую ногу. А еще он увидел монгола, обернувшегося на шум его возни. Враг смотрел на него сверху вниз почти с интересом. «Нужно бежать!» — вспыхнуло в охваченном агонией мозгу, и, снова отвернувшись, юноша пополз прочь с максимально возможной скоростью. Монгол догнал его в несколько быстрых шагов. Лоуп почувствовал, как на спину его опустилась ступня в сапоге, придавив его тело к поверхности, его голову схватили за волосы и запрокинули, оттягивая назад. Последняя вспышка боли — и он с удивлением увидел, как трава начала отдаляться от лица, он даже увидел линию горизонта, несмотря на то что его тело с земли вроде бы не поднимали.***
«Самонадеянный глупец!» Совершенно понятно, что брат его стал королем Франции не только из-за старшинства, но благодаря способности думать головой, а не только своим рыцарским достоинством. Карта Монспессулануса, аккуратно выведенная на пожелтевшем тонком пергаменте, была украшена гербом Арагона, разделенным на четыре части щитом с тремя крестами, червлеными столбами Каталонии на золотом поле в четвертой части, и сверху увенчанным королевской короной. Цветные фишки обозначали расположение различных отрядов обеих армий. Опираясь о стол руками, Магистр ордена тамплиеров склонился над полем сражения. — Господин Ришар, господин Ришар д ‘Брю, ведь еще не все потеряно? — полнолицый человек в богатом одеянии трагически заламывал руки. Д’Брю на несколько секунд прикрыл глаза. «При всем уважении, граф, какой же вы все-таки идиот…» Рыцарь выдохнул и, игнорируя представителя магистрата, сухо приказал двум стоявшим у входа рыцарям: — Сэр Ферранд, сэр Илберт, будьте любезны сопроводить господина Жюлиана на свежий воздух. Воины Ордена, рука одного из которых лежала на перевязи, обманчиво вежливо подхватили разодетого человека под локти и выволокли его из покоев, игнорируя возмущенные вопли своего подопечного. Вокруг по-прежнему царило нездоровое напряжение. Люди метались вокруг него, и даже его братья по ордену не могли скрыть своего беспокойства. — …были уничтожены… Подразделение пикинёров Её Величества под предводительством сэра Корина докладывает о потерях в две с половиной тысячи. Стрелковый отряд сэра Гильберта понес потери в числе восьмисот человек… — Общая оценка, Джозеф. — В пределах шести тысяч, сэр. В том числе наша кавалерия… она, — здесь кадык парня дернулся, он нервно сглотнул, — была уничтожена полностью… Потери в числе ополчения еще не подсчитаны… — И половина из них… достойнейшие, погибли в поле за стенами. Посланник замолчал, его пальцы теребили край сюрко. «Милостивый Господь, вознеси свой меч и пощади этот несчастный народ, что бился за Имя Твое. Пусть сердца язычников засохнут и рассыплются. Веди наших воинов, чтобы они могли прославить имя Твое кровью этих дьяволов. Прояви милосердие, Господи! Не оставляй нас». Окрепнув духом, магистр подумал о том, что, в принципе, они еще способны сражаться. Его приказ о совершении вылазки с целью уничтожения осадной техники противника не был ошибочным. Армия грязных идолопоклонников осталась без своих катапульт, и, исходя из отчетов, таран был уничтожен в результате ошибки с их собственным нечистым колдовством. Перемудрили с бесовской магией, ироды, или рука Господа всё ещё не оставила своих чад… Если так — не все потеряно. Дальнейший произвол руководившего вылазкой Роберта является ошибкой самого француза. Как он мог в запале боя купиться на столь откровенный фарс с ложным отступлением? Греховно думать плохо об усопшем, тем более в весьма грубой форме, но, несмотря на праведный гнев и крайне низкое личное мнение, такой позорной смерти Магистр не пожелал бы даже этому идиоту. Все же он был христианином и отважным воином. Слепая отвага в конечном итоге его погубила. «Хорошо, если самонадеянность графа не погубила всех нас…» Тем не менее, факт остается фактом: стены целы, а на постройку новых осадных машин требуется время. Монголы тоже потеряли немало воинов в бойне у ворот. У защитников города еще есть шансы. Вот только… Таран и катапульты? При всех тех россказнях о силе дьявольской магии кочевников это все, до чего они додумались? Если бы Ришар был во главе армии своего противника, он бы берег определенный резерв на случай осложнений с намерением задействовать его при штурме донжона — крепости на холме в центре города. Но теперь, когда войска Монспессулануса растеряны и подавлены, он бы немедленно применил свой резерв, чтобы закрепить успех. Как бы то ни было, Ришар д’Брю недаром слыл весьма осторожным человеком. Трезво оценивая опасные перспективы развития сражения на стенах, разум Магистра постоянно просчитывал варианты на все возможности, включая самые неблагополучные. Теперь, когда шансы благоприятного исхода сильно упали, он не мог позволить Арагону рисковать самым главным. — Жиль?.. — Да, мой сеньор? — с готовностью отозвался названный юноша из числа его многочисленных посланников. — Направляйся в церковь Святой Марии к Иоланде Венгерской, милостью Господа нашего Королеве Арагона. Передай Её Величеству, что настало время для действий, оговоренных нами ранее.***
Это нельзя было назвать сражением… Избиение. Прозвучит гораздо уместнее. Потрясенные открывшимся им зрелищем, солдаты на стенах молчали. Хотя многие вещи от них скрыло расстояние, тем не менее, защитники города сразу поняли, что в мельтешении всадников за полем происходит нечто неладное. Вот два вырывавшихся из леса резервных отряда отрезали сражавшимся рыцарям путь к отступлению. Огромное превосходство в численности конницы позволяло им иметь значительные резервы вне поля боя. Отряд пеших воинов, выбежавших вдогонку за всадниками, догнали и перебили практически под стенами. Ворота к тому моменту уже приказали закрыть, чтобы не дать кавалерии противника ворваться в город на хвосте отступающих. Когда все было кончено, среди воинов, смотревших на развернувшуюся перед нами драму и не способных помощь товарищам, раздались горестные стенания. В толпе некоторые мужчины плакали, не стесняясь этого. А другие молились. Но предаваться коллективному унынию нам не дали. Сделав свое дело, враги наконец прекратили наступление на протяжении стен. Хотя правильнее будет сказать, что у них стали заканчиваться рабы. Но армия противника поля боя не покинула, держась пока на расстоянии чуть дальше дистанции полета стрел. Они явно к чему-то готовились. Я окликнул Микеланджело, и мы начали проталкиваться прочь с барбакана. В пылу боя и на фоне всего случившегося вряд ли кто-либо стал уделять мне с братом особое внимание. Да и под слоями одежды и кольчугой панцирь скрывался напрочь, даже на ощупь выглядя как обычный горб. Горбатые низкорослые люди бывают. Но всё же, на вкус мутанта-черепахи, в данный момент вокруг нас оказалось слишком много вплотную стоящих людей. Майки это тоже почувствовал, и мы вернулись на стену. Солнце клонилось к закату. День кончился, и если бы враг дал нам передышку до завтра, ворота можно бы было как-нибудь укрепить. Горожане уже ломали несколько прилегающих к въезду в город домов, очевидно, намереваясь заложить въезд строительным мусором… Но спустя около часа нервного ожидания в движении кочевников образовался целеустремленный порядок. Оставшиеся на стенах защитники также заволновались, вновь готовясь к сражению. На стрелковые позиции чуть далее ста метров выдвинулись плетеные щиты и конница. Некоторые арагонские лучники подняли свое оружие, но командиры отдали приказ стрелять по команде. На этой дистанции не все могли с точностью попасть в противника, нечего стрелы зря выкидывать. За щитами появилась единственная уцелевшая катапульта, привезенная, очевидно, из их резерва и, по правде говоря, значительно уступающая погибшим ранее своим подобиям. Спусковой механизм сработал, выбросив в небо сразу пять небольших снарядов. Неожиданно сообразив, что мы с братом находимся где-то в зоне поражения, я дернул мастера нунчак за плечо, заставляя пригнуться. Черт, почему они стреляют теперь по солдатам, а не по воротам? Окружающие нас воины подняли щиты, хотя, как я уже мог лицезреть, от камней, выпущенных этой адской машиной, щиты не спасали. Но на нас посыпались не камни. Мокро шмякнувшись о парапет и подпрыгнув, под ноги мне скатилась человеческая голова. — Сучьи вы выродки!.. — выругался я, глядя на частично размозженное при ударе о камень юное лицо незнакомого парня с вьющимися светлыми волосами в шлеме оруженосца. От созерцания меня отвлекли пальцы брата, вцепившиеся в мое плечо. — Раф! Рафаэль! — в его голосе явственно звучала паника. — Смотри!.. Глянув на меня, он передал бинокль. Я выпрямился и, протерев стекла, всмотрелся в направлении, куда, продолжая дергать рукав халата, тыкал пальцем Микеланджело. Мне показалось, или в закатных лучах между щитами нечто блеснуло? За прикрытием из щитов напротив сильно пострадавшего уже от предыдущих атак барбакана несколько человек возились вокруг… — Ох. ё… Но окончание вырвавшейся фразы было зацензурено грохотом артиллерийных выстрелов. Пушка! Она была у них все это время?! Всего одна, но поврежденным уже тараном и катапультами воротам этого достаточно. Охваченные суеверным ужасом, многие защитники города падали ниц, зажимая уши или вовсе бросаясь со стен, убегали в город, и даже рыцари не могли остановить всех. В воцарившейся вокруг сумятице я не сразу вычленил панические крики и ругань, исходящие с площади перед барбаканом, к которому мы устремились, проталкиваясь среди мечущихся ополченцев. Остатки солдат и рыцарей, ещё не потерявших присутствие духа, двигались в том же направлении, стараясь по пути навести порядок и развернуть бегущих. Но грохот пушечных выстрелов перекрывал даже воцарившуюся под стеной какофонию. Когда я достиг задних рядов потрепанного войска защитников, сгрудившихся перед барбаканом, всё было кончено. В воздухе висело облако пыли, мгновенно набившейся в ноздри. На месте ворот зияла огромная дыра, в которую проглядывал край алеющего горизонта. Со следующим залпом верхняя часть барбакана частично обвалилась, создав поперек прохода насыпь из битого камня, и обстрел прекратился. В нем больше не было нужды. Наш баннерет, все ещё уцелевший каким-то чудом, орал перед строем что-то о том, что нужно стоять до конца, что это последний рубеж и так далее в том же духе. Я мысленно отстранился от его воплей и посторонних звуков, сконцентрировавшись на собственном дыхании. После долгого сражения мускулы уже налились тяжестью. Мастер, сейчас нам понадобится всё, чему вы нас научили. С помощью специального упражнения я постарался изгнать из себя усталость. Как же должны чувствовать себя окружавшие нас простые воины? Бывшие мирные горожане, ещё не перемолотые в этом месиве? Тикающий таймер внутри моего мозга отсчитывал секунды до решающей схватки. Один из солдат рядом закашлялся. Сердцебиение участилось, я открыл глаза и обострившимся восприятием внезапно обнаружил камешек под ногами. Незначительная деталь, но …он подрагивает? Я поднял взгляд и посмотрел вперед. В наступающих сумерках приливной волной, скрывая под собой землю, к безобразному пролому на месте врат текла живая река нескольких тысяч монгольских всадников. Черные силуэты, подкрашенные алым в последних лучах угасающего солнца. И земля дрожала под копытами их лошадей. ----------------------------------------- *Сюркó — распространенный с XII века длинный и просторный плащ-нарамник, похожий по покрою на пончо и часто украшавшийся гербом владельца. Обычно сюрко был длиной чуть ниже колена, имел разрезы в передней и задней части, без рукавов. Этот плащ рыцари носили для защиты кольчуги от нагрева солнцем *В главе «Монспессуланус процветающий и благоухающий» Шарлотта перешила перчатки так, чтобы два пальца человеческой перчатки (указательный и средний, безымянный и мизинец), выглядя четырьмя, по сути являлись двумя отделениями. Это не только позволило нашим героям без проблем засовывать в человеческую перчатку более толстые пальцы мутантов, но и оставило внешний эффект того, что у них пять пальцев. Хотя двигаются они попарно, но к этому еще нужно приглядеться. ;) *Герб Арагона — https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/0/06/Official_Coat_of_Arms_of_Aragon.svg *Интересно, что исторически граф Роберт д’Артуа принимал активное участие в крестовых походах своего брата и проявил отвагу. В 1250 году в Египте, вопреки прямому приказу Людовика, предостережениям военачальников и тому факту, что им со спины угрожала другая армия мусульман, как раз форсировавшая реку. Граф Роберт с небольшим отрядом на плечах у мусульман ворвался в крепость Мансур. Естественно, враги успели закрыть ворота и отрезали Роберта от основных сил. Он был растерзан турками. А его выходка во многом способствовала тому, что войска Людовика оказались разделены, часть его рыцарей, пытаясь прийти на помощь брату короля, также попала между двумя огнями, крестоносцы потерпели поражение, ставшее первым в череде неудач и отступлений. Итогом всего похода стало то, что сам Людовик 9 был захвачен в плен, и Франции, и без того раздираемой гражданскими смутами и беззаконием в отсутствие короля, пришлось выплатить выкуп в размере 800 000 безантов (римская золотая монет). Так что да: Граф Роберт д’Артуа — истинный пример отважного благородного идиота. Его тактическая бездарность вполне способна повернуть ход сражения. Гибель Роберта I д’Артуа в битве при Эль-Мансуре: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/a/af/Mansura.jpg?uselang=ru *Ложное бегство — часто применяемая тактика кочевого войска. Не только монголы, но и многие древние народы степи, сражаясь, клали на всякую там «честь» большой и толстый х**. С помощью этого приема монголами была взята горная застава Имэнь, запиравшая узкий горный проход, в которой была сосредоточена главная армия тангутов в 50 000 человек. Восточная столица чжурчжэней, крепость-проход в Великой китайской стене. По сообщению Ибн ал-Асира, монголы с успехом применили этот прием во время осады Самарканда в 1220 г.: «Сразились с ними пешие [горожане] вне города; татары не переставали отступать, а жители городские преследовали, надеясь одолеть их. Но неверные успели устроить им засаду и, когда те зашли за засаду, выступили против них и стали между ними и между городом, а остальные татары, которые первые завязали бой, вернулись, так что те очутились в середине между ними. Ждал их меч со всех сторон, и не уцелел ни один из них, а погибли все до последнего мучениками — да смилуется над ними Аллах; было их, как говорят, семьдесят тысяч». Примеров еще много.