Лед. (сентябрь 1589 г. В.Э.)
Обжигает иных мое пламя, Холоден ты, мой нетающий Лед — Понеси за мной черное знамя, Кто ж его, как не ты, понесет?
Он неловко запнулся о порог кузницы, едва не опрокинув стоящую у входа бочку с водой. Отряхивая намоченный плащ, он остановился в дверях, не решаясь отвлекать мастера, но золотоволосый кузнец услышал его возню и обернулся сам, одаривая теплой улыбкой. Кузнец был высок — даже выше его самого — и удивительно красив. Сквозь эльфийский облик пробивалось неудержимое пламя: немного игривое, непоседливое, по-детски непосредственное и, наверняка, безжалостное. Разве огонь бывает милосерден? Когда он заговорил, нуменорцу захотелось сбежать, стесняясь собственного голоса: последствия юношеского увлечения темными чарами, едва не стоившего ему жизни, так и остались с ним вечным напоминанием о собственной глупости. — С чем ты пришел, человек? — он и вправду был всего лишь человеком. Пусть воином, пусть одним из лучших мечников Средиземья — с тех пор, как он сошел на эти берега, он был всего лишь человеком. Зато научился спать по ночам. За право держать меч пришлось расплатиться искусством. Отречься от громкого имени. Отринуть память и вырвать из сердца все, чем жил. Променять опьяняющую силу чар на стальную крепость мышц, и люди больше не видели в нем слабого мальчишку, пусть даже вечная бледность и худоба остались с ним. Он сам словно стал мечом, тонким и несгибаемым, ледяным, не способным согреться даже жаром чужой крови. Тем больнее было слышать от мастера простое: «человек». — Мне нужен меч. Лучший меч из всех, что ковались в этих землях. Я искал вас… Аннатар, — он запнулся, наткнувшись на насмешливый взгляд янтарных глаз, в которых пытался отыскать хоть каплю понимания. Но там не было ни сочувствия, ни понимания, ни снисхождения к просителю, только яростное пламя, отчаянно пытавшееся прорваться сквозь безобидный облик. — Я не желаю иметь дело с грубыми поделками, ломающимися от неловкого удара. Он застыл, ожидая отказа, без тени страха наблюдая, как кузнец отложил в сторону молот, невероятно тяжелый для тонких рук и длинных, изящных пальцев и приблизился к нему, остановившись в одном шаге и склоняясь к его лицу. Теперь он чувствовал исходящий от мастера жар, но не позволял себе отстраняться, бесстрастно глядя в раскаленные неведомым пламенем глаза. Ничто не могло сейчас заставить его отступить, слишком долго он пытался найти того, кто будет достоин выковать для него оружие, слишком долго терпел снисходительные взгляды других воинов, наблюдающих его первые тренировки, слишком велико было искушение увеличить и без того огромную силу, дополнив умение верной сталью — непременно магической, с тонкой вязью голубоватых рун на клинке. Его меч должен быть длиннее тех, что привыкли ковать в Средиземье, его меч должен петь вместо лишенного голоса владельца, его меч должен быть лучшим, иначе — к чему доверять ему свою жизнь? — Я тоже не желаю иметь дело с тем, кто ломается от одного удара, — в мелодичном голосе послышалась угроза, а тонкий палец уперся в его подбородок, вынуждая поднять голову навстречу обжигающему взгляду. Тонкие руки оказались неожиданно сильными — Аннатар потянул его за собой, не давая заметить, как дверь в кузницу оказывается запертой, и прижал к стене, наваливаясь всем телом. Нуменорец не сопротивлялся, завороженно наблюдая, как из-под кожаного фартука появляется острый кинжал, вспарывающий грубую ткань штанов. Полузабытый внутренний голос, оставивший его вместе с магическим искусством, поинтересовался, как в забытой прежней жизни мелькая в глубине сознания едкой искрой: «Этого ли ты хотел, Твое Высочество?» Он терпел, когда сильные руки повернули его лицом к стене, терпел, когда острое колено вынудило его слегка расставить ноги, в попытке удержать равновесие, терпел обжигающие кожу прикосновения к обнаженным ягодицам, не понимая происходящего, но заведомо подчиняясь воле сильнейшего. Подчиняясь, но не покоряясь, вознося благодарственные молитвы Валар за то, что кузнец не видит бесстрастного выражения лица, не ощущает на себе тяжелого неживого взгляда пепельно-серых глаз, не замечает мелких капелек пота, проступивших на лбу от жара. Сам он словно погрузился в свое прошлое, когда тьма жадно впивалась в его фэа и, бессильная исказить его, злобно иссушала тело, лишая плоть сил, оставляя ровно столько, сколько нужно для существования на грани смерти. Даже резкая боль неожиданного вторжения не заставила его вздрогнуть или попытаться улизнуть — он слишком привык платить, не задумываясь. Дыхание кузнеца обожгло шею: — Даже не сопротивляешься? Это скучно, очень скучно, — но ему было наплевать на странные развлечения мастера. Он чувствовал, что теряет контроль над телом: как ни странно, оно быстро привыкло к боли, отзываясь тяжестью в паху на прикосновения чужого члена к какой-то очень чувствительной точке внутри. Его возбуждала неукротимая сила майа, обжигающая и беспощадная, но бессильная подчинить его волю себе — от осознания собственной силы в груди проснулось мрачное удовлетворение, затопившее собой весь разум без остатка. Что-то болезненно сдавило виски, обжигая, и тут же отстранилось, как будто испугавшись его чувств. Зато кузнец словно потерял контроль над собой, яростно вколачиваясь в него и острыми, как бритва, зубами впиваясь в шею до крови. Горячая, как и сам Аннатар, рука властно легла на член нуменорца, грубо сжимая, но, тем не менее, двигаясь в такт. «Нравится ли тебе это, Твое Высочество?» Забытая сила закипела в крови, но что-то изменилось с тех пор, как он покинул Нуменор. Она больше не пыталась терзать его, не впивалась липкими щупальцами в плоть, наоборот — остужала и придавала сил терпеть раскаленные прикосновения. В один прекрасный момент ему показалось, что он всесилен, а холод, терзавший разум множество лет, слился с ним в одно целое. Изливаясь одновременно с глухо стонущим мастером, он мрачно улыбнулся, так и не проронив ни звука. — Хэлка… Так тебя называют? — в голосе вернувшегося к горну майа не осталось ни намека на произошедшее. Нуменорец, нисколько не стесняясь отсутствия штанов, на негнущихся ногах подошел к нему и коротко кивнул, подтверждая. Говорить не хотелось. Его действительно называли льдом, но до этого дня он думал, что в насмешку. Теперь все стало на свои места — он был холодом, перед которым отступало даже такое пламя. Думать о том, был ли он таким всегда или же во всем виноваты чары, не хотелось. Весь мир для него остался в куске раскаленной стали и негромком пении кузнеца, принявшегося за работу над мечом. Его мечом, который сможет точно так же петь в его руках. Послесловие: — Ты бревно, Хэлка, редкостное бревно. Я могу отыметь тебя на глазах всех этих эльфов, а ты даже не моргнешь глазом, — золотоволосый майа лениво потянулся, хищно сверкая янтарными глазами на неизменно ухмыляющегося любовника. В ворохе спешно сорванной одежды тускло поблескивал длинный, в половину роста кузнеца, меч. — Я тебе уже и песни Силы пел, и во время твоих бесконечных тренировок нападал, и вином спаивал. А ты — ледышка, как ни старайся. — Я — Лед, Майрон, я не умею иначе. И, кажется, не хочу больше уметь. Когда я мог, я был слаб телом или не мог сотворить ни единого заклинания. К чему тогда все это? — К тому, что я хочу подарить тебе одну вещицу, — не вставая с кровати, Саурон потянулся к оставленной на полу одежде, едва не свалившись. Искомое обнаружилось в самом низу, из-за чего нуменорцу пришлось придерживать неумолимо съезжающего на пол любовника, сопровождая это действие все тем же непроницаемо-невозмутимым взглядом. — В общем, по давнему эльфийскому и не очень обычаю, я вручаю тебе брачное кольцо, дабы скрепить узы, связывающие нас и, заодно, поделиться с тобой частью своей силы. Может быть, хотя бы так я смогу растопить тебя. — Подчинить, Майрон. Ты мечтаешь меня подчинить.