Тень на стене. (октябрь 1100 г. Т.Э.)
Мы — лишь тени прошлых потерь, Мы лишь отзвуки старых баллад, В прошлое наше заперта дверь, В нынешнем мире никто нам не рад...
Он хмыкнул, пряча кривую ухмылку в тени капюшона — сердце забилось, перегоняя по едва сотворенным венам черную кровь. Он ослушался приказа и покинул крепость. Он ослушался приказа и проник в Гондор, сломав жизнь наивной девочке. Он ослушался — ему не было места среди тех, кто пошел в эльфийские леса. Пусть Майрон ищет свое треклятое кольцо в более послушной компании — он не желал его видеть, пусть даже майа создал для него хроа. Он видел, как Лугбурз, безумное порождение фантазии кузнеца, вытянул все силы из Пятого, обратив его в уродливую статую. Этого было достаточно, чтобы понять — Майрон не остановится ни перед чем. Ведь тогда, после осады, остаться внутри должен был и он, Первый улаиро, со своим учеником. «Ты помнишь, что не можешь умереть, Твое Высочество?» Хэлка пришпорил коня, правя к эльфийскому лесу, пытаясь сбежать достаточно далеко раньше, чем его отсутствие насторожит майа. Ветви деревьев хлестали по лицу, несколько раз он едва не вылетел из седла, но жажда жизни упорно гнала его вперед, на север. Он не верил, что из его полузабытой затеи вышло хоть что-нибудь, но выбора не осталось. «Неужели, тебе все еще это нужно, Твое Высочество?» Жеребец всхрапнул, испугавшись преградившей дорогу фигуры, и нуменорец чудом удержался в седле. Побег не удался. Ухватившись за протянутую руку, он едва сдержал крик, чувствуя, как вздуваются волдыри ожогов от соприкосновения с раскаленной плотью майа. В лицо дохнуло жаром — Первому оставалось лишь зажмуриться и терпеть, пока нетерпеливые пальцы срывали с него одежду. В воздухе запахло паленой плотью и жженым волосом — там, где Майрон касался кожи, оставались свежие ожоги. Перепуганный конь сбежал, едва не получив по морде горящим плащом хозяина. Упав на землю, Хэлка попытался подняться, все еще надеясь избежать смертоносных объятий, но успел только почувствовать, как с шипением трескается кожа на обнаженных ягодицах. Весь мир для Первого назгула превратился в крик — он кричал, пока не потерял голос, моля Мелькора о милости. Впервые он не просил оставить его в живых, не жаждал власти. Он желал только потерять сознание раньше, чем сойдет с ума от боли, сгорая заживо, насаженный на крепкий член своего Властелина. Словно издеваясь, майа покрывал кожу поцелуями, прожигающими до кости, впивался сильными пальцами в чувствительные бедра, ни на секунду не прекращая вколачиваться в бьющееся в агонии тело. Воздуха отчаянно не хватало. «Все еще хочешь жить, Твое Высочество?» Тусклые рыжие блики на черном камне стен выдавали присутствие его мучителя. С трудом повернув голову, стараясь не касаться обожженной щекой подушки, Хэлка хотел было сказать что-то, но сорванных связок хватило лишь на едва слышное: «Снова?». Аннатар даже не потрудился приблизиться, приглушенно вздыхая в ответ. Для улаиро потянулись долгие годы ожидания — раз за разом он пытался вытянуть из майа цель его странных визитов. Мучительно медленно затягивались ожоги, сожженная кожа невыносимо зудела, понемногу восстанавливались и без того слабые связки, но Майрон не показывался. Вскоре назгул привык к исходящему от двери теплу, к слабым бликам на стенах, к сладковатому маковому отвару, позволяющему скоротать время между непонятными визитами. Он чувствовал, что сходит с ума — беспомощный, прикованный к кровати, лишенный связи с внешним миром. Как только зажили запястья, он принялся биться в оковах, едва восстановился голос — он заорал, призывая на голову своего палача все мыслимые и немыслимые мучения, но… Блики появлялись и гасли, сопровождаемые неизменными вздохами. В небольшой комнате без окон всегда пылал камин, но нуменорцу не хватало тепла. Он сжимался на жесткой кровати, пытаясь согреть заледеневшие руки собственным дыханием. «Холод — это ты, разве забыл, Твое Высочество?» Послесловие: — Майрон! Будь ты проклят, искаженец на всю голову! Отпусти меня! Да хоть слово скажи, балрогово племя! Я уже тебя за все простил, только отпусти, палач-недоучка! Я не могу тут больше, слышишь? Майа шагнул к кровати, окруженный языками яркого пламени, вынуждая Первого прикрыть глаза. Невыносимый жар обжигал легкие, но назгул не жаловался, опасаясь остаться здесь на неопределенный срок. Грубо сколоченный стул, на котором неведомый благодетель оставлял маковый отвар, от прикосновения по-прежнему изящной руки Аннатара за считанные секунды превратился в угли. На губах кузнеца заиграла хищная улыбка: — Отпустить? Хочешь, чтобы я коснулся тебя, мой горький Лед? Вижу, ты соскучился по аромату паленого мяса и крикам жертв… Хотя нет, о чем я? Это же ты будешь орать, сотрясая Дол-Гулдур до основания, стоит мне пожелать поправить нависшую на глаза прядь волос! А затем ты сбежишь, загоняя лошадей до смерти, лишь бы не служить мне — такому? — Я буду служить тебе даже из-за Грани… Саурон, — обидное прозвище сорвалось с изгрызенных от скуки губ и пропастью легло между ними. Майрон ушел молча, забирая с собой столь необходимое тепло. Ледяные руки Второго поднесли к губам набивший оскомину отвар, и на стене на миг промелькнули знакомые до боли отблески пламени: — Уходи прочь, Исильмо.