Право сильнейшего. (август 1450 г. Т.Э.)
Я скажу тебе — будет завтра, Будет меркнуть солнечный свет, Кровь врага подадут на завтрак, Сердце друга предложат в обед. Он завороженно наблюдал за моментально застывающими каплями воска, изредка поднося свечу к самой коже и с наслаждением вдыхая моментально появляющийся запах жженого волоса. Он полюбил игры с огнем — на жаровне слабо теплились угли, дожидаясь своего часа, ярко светили факелы, отбрасывая на стены тени причудливых конструкций, о чьем предназначении можно было только догадываться. Впрочем, один из присутствующих знал, а второму — прикрученному грубыми веревками к дыбе — только предстояло это познать. Позже. Палач не успел насладиться тонкими струйками воска, бликами пламени на покрытой синяками и шрамами коже, не насытился неповторимым выражением, застывшем в расширенных зрачках своей жертвы — слишком многое смешалось в прикованном к его руке взгляде. Непонимание, ненависть, презрение, жалость и боль — редкий пленник мог дать ему все это, не испортив вкус своим страхом. Королю хотелось играть с ним снова и снова, оттягивая тяжкий момент прощания. Но свеча сгорела до половины, и он нехотя остановился, проводя ледяной рукой по залитой воском груди. — Ты не боишься меня, глупый, — в хрипловатом голосе проскользнула насмешка, смешанная с горечью, — думаешь, что когда станет совсем невтерпеж, расскажешь мне все… Масло тонкими ручейками потекло по коже, собираясь небольшими озерцами в углублениях распятого тела. Заскрипел ворот, растягивая и без того вытянутого до предела мужчину. Король-Колдун задумчиво водил пальцами по вздувшимся от напряжения мышцам, легко касался побагровевших запястий, с грустью наблюдая за своей жертвой. Ему не нужно было ничего выпытывать, он знал все. Просто хотел согреться. Пыточная наполнилась криком. Непрекращающийся, отчаянный вопль заполнил комнату до краев, просачиваясь в трещины рассохшейся дубовой двери и разливаясь по подземельям. Капельки горящего масла падали на каменный пол, срываясь с бьющегося в агонии пленного. Воин бился в путах, не обращая внимания на рвущиеся сухожилия и трещащие кости, до хрипоты срывая связки и заходясь в мучительном кашле от едкого запаха собственной горящей плоти. Улаиро накинул на него заготовленную для подобных случаев кожу, плотно прижимая к обгорелому телу. — Но я не буду спрашивать.***
Негромкий кашель возвестил собравшихся о появлении Короля. Двое воинов и одна женщина пали ниц перед троном, приветствуя повелителя. Он прищурился, рассматривая их — у всех троих на коже блестели капельки пота, женщина тяжело дышала, пытаясь прильнуть всем телом к холодному каменному полу, разметав темные волосы. Хэлка невольно залюбовался впивающимися в камень изящными руками, размышляя, насколько ловкими могут быть эти хрупкие пальчики в определенных ситуациях, но тут же нахмурился, широким жестом приказывая подняться. Ничто не раздражало его так, как нелепые церемонии. Вслушиваясь в сбивчивую речь одного из мужчин, Король не мог заставить себя прекратить разглядывать привлекшие его внимание пальцы — длинные, с аккуратно остриженными почти под корень ноготками, тонкие настолько, что суставы сделали их слегка неровными, непривычно ухоженные, без привычных для работающих по дому покраснений и царапин. Эти пальцы не предназначались для домашней работы, только для восхищения и обольщения — их хотелось украшать кольцами, походящими на тонкое кружево, покрывать поцелуями и ласкать языком невероятно нежные и чувствительные подушечки, возносить хвалы Мелькору за каждое их прикосновение и беречь, скрывая под блестящей гладкой тканью перчаток. И ему предстояло лишить их жизни, одним ударом меча разрубая безупречные запястья. Таков закон, установленный им самим раз и навсегда. Впервые он жалел о том, что провел годы, записывая на пергаменте, как следует судить за разные проступки — и благодарил небеса за то, что это случилось неподалеку от крепости, где не было других судей и палачей. Кроме него. — Вы хотите сказать, что она обкрадывала мужчин? Не правда ли, прежде чем лишить их ценностей, она соблазняла их? — хрипло выдохнул Король, поднимаясь с железного трона, преподнесенного благодарными подданными. Каждый раз, опускаясь на неудобное седалище с украшенной острыми зубцами спинкой, он начинал сомневаться в народной любви. Стражники активно закивали, не смея перечить. К тому же, слова повелителя не грешили против истины. Ангмарский король ухмыльнулся, извлекая из ножен длинный кинжал с тонким темным лезвием, и приблизился к воровке, обводя кончиком глубокий вырез слегка потрепанного платья: — Тогда орудием преступления были не руки этой девицы. Не будь у нее некоторых излишне выдающихся частей тела, то рассматриваемые кражи были бы невозможны, — он улыбнулся, отмечая, как небесно-голубые глаза наполняются животным ужасом, и легко распорол ткань, обнажая упругие груди с крупными вишневыми сосками. Женщина вздрогнула, ощутив прикосновение холодной руки, сжавшей грудь, и впилась зубами в услужливо протянутый стражником тряпичный кляп. Но кляп не пригодился — стоило первым каплям упасть на каменный пол, как она потеряла сознание, безжизненной куклой повисая в руках мужчин. Послесловие: — Весь мир падет к твоим ногам, мой Король, весь мир признает твои силу и мудрость, по праву сильнейшего ты возьмешь все, что нужно тебе, — грубые пальцы орчанки коснулись усталых плеч, разминая неприятно ноющие от напряжения мышцы, вправляя невесть когда выскочивший из чашечки сустав, даруя долгожданное тепло. От нее пахло теплом и железной стружкой, намертво въевшейся в темную кожу. Хэлка знал, что железо не имеет запаха — но чуял его, понимая, что это не может быть ничем иным. Так пахли тяжелые латы и звонкие мечи, изящные кинжалы и легкие кольчуги. И она. Грубоватая, неуклюжая, с желтоватыми клыками и неровно обрезанными жесткими волосами, почти безгрудая и походящая на мужчину не только манерами, но и фигурой. Но она была теплой по-настоящему, истинно живой, в отличие от всех, кого касались его руки. Он не боялся нечаянно причинить ей боль, понимая, что она примет ее с благодарностью и почтением, от которых больно защемит сердце. — Да к балрогам мир, мне бы только согреться…