Смех и доблесть. (январь 2002 — февраль 2050 г. Т.Э.)
Но в гневном порыве сумей различить, Где глупость с гордыней, где доблесть и честь, Где глупая смерть, где позорная жизнь, А где совершится кровавая месть.
Однажды он уже брал эту крепость с многотысячной армией. Он помнил каждый камень, каждую выбоину на белом мраморе стен, каждый сучок на крепких воротах — и долгие холодные ночи бесцельных блужданий по обжитым призраками бесконечным коридорам, и леденящий душу цокот когтей его боевых товарищей, павших под Лугбурзом от эльфийской стрелы, и непривычно липкое густое вино Шестого, и непрерывный плач лютни под окровавленными пальцами слагающего поминальную песнь Третьего, от которой хотелось позавидовать павшим и лечь с ними в сырую землю у берега Моргулдуин. Они не удерживали Минас-Итиль тогда — ведь живым нужна еда и питье, их так легко уничтожить, отрезав от прочего Мордора и разрушив узкий мост… Король-Колдун усмехнулся, ступая на него в сопровождении своей маленькой армии. Однажды он взял Минас-Итиль, обратив добрую половину своей армии в мертвецов, и выучил урок — к крепости не пошел ни один живой солдат. Они шли, не таясь, переговариваясь на дикой смеси темного наречия и вестрона, со смехом припоминая забавные истории тех времен. — …и тут я говорю ему — мне лень тебя пытать сегодня, давай сам, — Седьмой демонстративно вздохнул, — и он сам! Сам, только подумайте, сунул пальцы в тиски! И как начал корчиться, затягивая винт, я аж залюбовался! — А я давеча заплутал подле зеленолесской крепости, — перебил Восьмой, пихая собрата по несчастью закованным в сталь локтем в бок. Несколько ярких искорок, выбитых ударом, слетели на мост, никем не замеченные, — смотрю, эльфийка идет. Ладная, стройная, с луком за спиной, так бы и натянул на свой… кхм… что-то я отвлекся, красивая, в общем, бабенка. Думал у ней дорогу спросить, ну и познакомиться, так сказать, поближе, плащ за спину закинул, пошел навстречу, как положено… — Что, опять сбежала? — хриплый голос Предводителя чудом пробился сквозь дружный хохот разошедшихся улаири. — Ты бы хоть броню под плащ одевал, совратитель невинных дев. Гулкие удары тяжелой булавы оповестили жителей Итиля о нежданных гостях. Но ни стрелы, ни тяжелые каменные глыбы не могли остановить Призраков Кольца — дубовый засов треснул, повинуясь слову нового хозяина, и назгулы, все так же хохоча и лениво отмахиваясь от стрел, вошли. Освобождая чье-то тело от не наделенной разумом головы, Первый задумчиво произнес: — А не слишком ли здесь все светлое? Может, крепость пылает? — зеленоватое колдовское пламя взвилось над стенами, устремляясь к звездному небу вместе с многоголосым воплем боли и отчаяния. Девять мертвых королей стояли спина к спине, добивая тех, кто все еще надеялся выбраться из огненной ловушки, и хриплый хохот Ангмарского Короля сопровождал умирающих за Грань, оседая черной копотью на беломраморных стенах. Он смеялся, вспоминая, как сотни лет назад метался по крепости загнанным зверем, пытаясь вывести хоть кого-нибудь, как умирал на руках мальчишка-знаменосец, захлебываясь собственной кровью — за каждого своего солдата он убивал двоих, пьянея от запаха гондорской крови, слизывая ее капли с шипастых перчаток, — и его торжествующий смех летел над общим гулом, заставляя сердца замирать прежде, чем длинный клинок Колдуна остановит их бег. «Это только начало, Твое Величество!»***
— Эарнур, — король погибшего королевства поднял жеребца на дыбы, красуясь перед вратами врага. Тот, чье вмешательство добило Ангмар, должен был погибнуть. Сейчас рядом не было эльфа в сияющих доспехах с золотым цветком — впрочем, явись сейчас перед назгулом сотня таких эльфов, он бы попросту послал их к балрогам. Или к драконам. Или куда Феанор не ходил — человек, лишивший его сердца, был обречен. — Помнишь меня, эльфийская подстилка? Он заставлял коня плясать и бить копытами, красуясь в лучах заходящего солнца — и янтарные лучи весело плясали на острие меча, поднятого к небесам в приветственном жесте. Хэлка мог собрать армию и осадить Минас-Тирит, вернув крепостям былое сходство. Мог — но желал спокойно насладиться противником, не отвлекаясь на суету и грохот битвы. Он хотел играть с ним, показать, во что превратился благодаря ему — призрак не испытывал боли, не слабел от ран, не знал усталости. Но король Гондора не спешил навстречу своей гибели. — Чего ты стоишь в честном бою, королек? Как ты править-то собрался, если со своим конем управиться не можешь? Он с наслаждением потянул носом, учуяв бессильный гнев свежекоронованого правителя, смешанный с паникой его ближайшего советника, и рассмеялся, продолжая выкрикивать оскорбления — чары усиливали голос кольценосца, позволяя проникнуть в самые укромные уголки города-крепости. До тех пор, пока не угас последний луч солнца, улаиро гарцевал перед запертыми воротами, ожидая противника и расхваливая отвагу полководца, уничтожившего истощенную чумой страну в «честном» сражении. «Не сейчас, позже, гордыня возьмет свое, Твое Величество!»***
Жалобно зазвенел, разлетаясь на осколки, меч, и всадник, не удержавшись на перепуганной лошади, вылетел из седла. Эарнур тут же вскочил, намереваясь сражаться обломком клинка, но незримая рука уцепилась в ворот, словно пушинку поднимая его на спину грузного вороного — король Ангмара отсалютовал оцепеневшим наблюдателям и пришпорил жеребца, правя на восток. Семью годами раньше он был готов убить гондорца на дуэли, но не сейчас. Смерть Эарнура не вернет к жизни его подданных, не восстановит разрушенное королевство, не заполнит ледяную пустоту внутри — он знал это и только крепче прижимал к груди свой бесценный груз, без устали пришпоривая коня. «Он умрет по воле валар, не по твоей, Твое Величество» — Нет наказания страшнее, чем жизнь, — закончив менять пропитанные кровью и гноем повязки, улаиро ласково коснулся ледяными пальцами небритой щеки. Пленник не мог видеть его, но все равно вздрогнул и завозился на грубо сколоченном ложе, пытаясь отстраниться. Впрочем, король Гондора не мог видеть не только своего призрачного палача — сморщенные обожженные веки скрывали занявшую место прекрасных голубых глаз пустоту. Натужно кашляя и сплевывая сгустки черной крови, он молил о смерти уже много дней. Но Хэлка только смеялся в ответ, терпеливо возвращая его к жизни. Все имеет конец — Эарнур еще не знал, что назгул пресытился местью, устал изобретать все новые и новые пытки и исцелять изможденное тело. — Тебе легче, ты однажды все равно уйдешь за Грань. Людской век короток, а хроа слабо. Я лишился его дважды, уж я-то знаю… Толпа загудела, приветствуя обряженного в белоснежное платье и увенчанного изящным венцом мужчину. В Моргуле не было места женщинам, и истосковавшиеся по теплу и ласке воины тянули лапы к «угощению», нетерпеливо поглядывая на Короля-Колдуна. Назгул по-хозяйски приобнял беспомощно оглядывающегося Эарнура за талию и склонился к уху, поглаживая стальной ошейник: — Будь хорошей девочкой, орки любят ласку, — и усмехнулся, когда пленник вцепился в его плащ, прижимаясь всем телом и умоляя не отдавать его солдатам. Жесткие орочьи лапы оторвали гондорца от Первого, увлекая в ревущую толпу. Его подняли на руки и унесли в казармы попутно раздирая платье на мелкие клочки. «И чем ему мешал бедный Ангмар, Твое Величество?» Послесловие: Перед незрячими глазами вновь и вновь проплывали видения — серебристо-стальные и золотые цветы расцветали и осыпались на усеянную белым, как снег Ангмарских гор, пеплом. От пепла пахло ландышами и полынью, казалось, все естество кольценосца пропиталось этим запахом обреченности. Он искал смерти с присущей ему настойчивостью, но каждый поединок делал его только сильнее. — Ваше Величество, новая партия пленных, изволите взглянуть? — он поморщился, заметив за спиной Третьего старательно скрываемую от него арфу. Даже лишившись хроа, Призраки Кольца продолжали делать вид, что все еще живы. Они продолжали смеяться, петь и устраивать между собой поединки, но он видел, что они сплотились, словно сбиваясь в стаю, что шутки стали вымученнее, песни — тоскливее, а поединки завершались в ничью. — Нет. И услышу в крепости арфу — сожгу, как лютню и свирель, — Первый поморщился, — лучше на границе пой, устрашай гондорских крыс.