***
Очнувшись, Ингрид никак не могла сообразить, где находится, и какое сейчас время суток. Всё вокруг казалось каким-то нереальным, будто она смотрела старый фильм на минимальной громкости. Ингрид, пошатнувшись из-за головокружения, поднялась на ноги и зябко поёжилась. — «Мне холодно», — два мальчишеских голоса, Симона и Райнхольда, слились в её ушах в один. Она закричала и выбежала из комнаты. На кухне по-прежнему горел свет — приглушённый, мягкий, и удивлённая Ингрид, как мотылёк, по инерции побрела в его сторону. Её преследовало ощущение, что она забыла кое-что очень важное, но Рённинген никак не могла сосредоточиться на нём. Она словно застряла во сне и была не в силах понять, как ей из него выбраться. — «Дани говорил, что я нездорова… Дани… Разве он уже приехал? Или нет… Не помню… У него скоро Олимпиада… Олимпиада? Какой сейчас год? Тринадцатый? Или…» Всё в голове Ингрид смешалось в один огромный ком. В тринадцатом году они с Даниэлем ещё не были знакомы — тот оказался в Раггале случайно в апреле четырнадцатого, уже после окончания биатлонного сезона. В тринадцатом она постоянно плакалась подругам, что папа заваливал её невыносимым количеством бумажной и организационной работы, и свою молодость Ингрид проводила в кабинете вместо того, чтобы наслаждаться жизнью. В один из тех дней, когда печаль терзала её душу свирепее обычного, девушка и обратилась к Готтлибу Ташлеру — тот хотя бы оплачивал труд своих подчинённых деньгами, а не выдавал его за «бесценный опыт», как любил говорить отец Ингрид. Заполучив немного наличности, Рённинген хитрила и врала всем вокруг — папе, работникам гостиницы, самому Готтлибу, старым знакомым… С новыми, встреченными в Сети друзьями она открыла в себе второе дыхание. Они проводили ночи в музее, спали под открытым небом, ночевали под мостами среди бродяг, жарили ужин на костре — просто так, чтобы запомнилось. — «Значит, мне завтра нужно на работу», — вздохнула Ингрид. Она нисколько не удивилась, когда обнаружила на кухне папу. Тот отчего-то стоял, тяжело опираясь на стол, и лицо его было бледным. — Пап? — насторожилась она. — Меня ударили, — он отнял свободную руку от головы, и Ингрид увидела, что вся его ладонь перепачкана густой бордовой кровью, — ударили, когда я шёл домой… Думал, что не встану. Очень больно. — Тебе нужно в больницу! — ахнула она. — Я тебя отвезу! — Твой мальчик… он здесь был один… — Мой… кто? — Ингрид рассеянно нахмурилась. — Твой сын, Райнхольд, — Леннерт поморщился и вытер руку прямо об измятый пиджак, — я попросил Готтлиба за ним присмотреть. Ты бросила ребёнка одного! — Готтлиба? — изумилась Рённинген. — Почему Готтлиба? — Мы дружим уже тридцать два года, — отец грузно приземлился на стул, — я доверяю ему больше, чем кому-либо ещё в этом мире. — Но как же я? — Ингрид сглотнула, потому что её горло вдруг сдавило спазмом. — А на тебя нельзя полагаться. Вот, родила мальчишку — нет бы сначала добиться чего-то, построить карьеру! Что ты будешь делать, если меня не станет? — Я… смогу… — виновато забормотала она. — Да что ты сможешь, — с горечью вздохнул Леннерт, — принеси мне, пожалуйста, полотенце из ванной, я сам вызову медиков. — Хорошо, — Ингрид старалась не смотреть на жуткую папину рану, часть которой была теперь ей видна. Пятясь, она вышла из кухни и быстрым шагом бросилась по лестнице наверх. У входа в спальню она внезапно остановилась. — «Так какой, всё-таки, сейчас год? Здесь кровать для двоих. Значит… значит, я знакома с Даниэлем. Я помню его имя, мы живём вместе. Мы альфа и омега, муж и жена. У нас есть сын, Райко. Хм, а как папа отнёсся к тому, что породнился со старым другом? Его дочь взяла… Стоп, я разве брала фамилию Ташлер? Я теперь Ингрид Ташлер? Или нет? Ладно, получается, что за нашим ребёнком пока смотрит Готтлиб, а я… Меня попросили…» Ингрид сняла с крючка махровое банное полотенце, скатала его в аккуратный рулон и двинулась обратно в сторону кухни. На этот раз внутри оказалось пусто — ничто не напоминало о том, что ещё несколько минут назад здесь истекал кровью её отец. — «Ну вот, он уехал без меня, — расстроилась Ингрид. — Ладно, я попозже ему позвоню, спрошу, как он себя чувствует. Почему-то совсем не помню номер Готтлиба… Ничего страшного, с ним свяжется Дани». Со стороны подвальной двери послышалась какая-то возня, но Ингрид, не обращая на это внимания, щёлкнула выключателем и подошла к окну. На улице уже несколько часов крупными хлопьями падал снег. Она положила руку на стекло, затем, как в детстве, подышала на него и нарисовала пальцем сердечко. Вскоре Ингрид опять забыла, зачем спустилась сюда — непонимающе пожала плечами, положила полотенце на подоконник и вернулась обратно в спальню. Там она легла на свою сторону кровати и старательно укрылась одеялом.***
В тот день встреча Даниэля с поклонниками затянулась. Он освободился только к полуночи — догадывался, конечно, что Ингрид станет либо ворчать, либо снова разрыдается — но не уходить же в разгар мероприятия от собственных болельщиков! У него осталось ощущение, что он раздал всем местным порталам, включая неофициальные, интервью на год вперёд, хотя это, разумеется, было не так. В феврале маячила Олимпиада — последняя в карьере Даниэля. Помимо Ташлера, в сборной сейчас находился только один молодой парень, вчерашний юниор, который мог бы в ближайшем будущем продемонстрировать достойные результаты. Другие итальянцы выступали либо крайне нестабильно — то третье место, то семидесятое, либо в принципе едва вытягивали мировой уровень. Когда Даниэль думал о завершении карьеры, его сразу же начинала мучить совесть. Он хотел подождать ещё два или три года — сколько позволит возраст — и посмотреть, вдруг кто-то из молодёжи придёт на смену, чтобы хотя бы мужская эстафетная команда не проваливалась в категорию отстающих на круги. У женщин дела обстояли немного получше, но Даниэль волновался за всю сборную в целом. Вообще, самой главной его проблемой было то, что Даниэль Ташлер не умел, в принципе, ничего, кроме как носиться на лыжах и стрелять. С тех пор, как мама когда-то отвела его на биатлонный стадион, он не увлекался больше ничем, помимо непосредственно спорта. Сначала на хобби ему не хватало времени — пропущенные тренировки или сборы означали спад в результатах, а конкуренция за место в команде раньше была бешеная. Потом, когда Даниэль уже закрепился в составе национальной сборной, он попросту отвык от чего-то, что не имело отношения к делу. Писать картины? Сочинять музыку? Это для тех, у кого полно денег. Готтлиб выставил его из дома сразу после окончания школы, и Даниэлю приходилось отрабатывать какое-то немыслимое количество спонсорских контрактов, чтобы окупить затраты на экипировку, физиотерапию, съём жилья, транспорт, занятия с личным тренером… Многие спортсмены, пользуясь тем, что их имя на слуху среди болельщиков, пробовали себя в рекламе, но для этого нужно было обладать достаточной долей харизмы. Даниэлю же однажды сказали, что у него такое лицо, будто он выслеживал фотографа несколько недель подряд, а теперь собирался съесть. — Человек с билборда должен привлекать, понимаешь? — вкрадчиво говорил пиар-менеджер. — Подсознательно вызывать желание купить товар. Ты своим взглядом только отпугивать будешь, уж прости. У тебя фигура ничего такая, может, тебе к дизайнерам одежды обратиться? Даниэль представил себя гуляющим по подиуму в жутких тряпках и вежливо отказался. Позже он осмотрел себя в зеркале и хмыкнул: обыкновенное европейское лицо, черты неприметные, что страшного в нём можно найти? Словом, зарабатывать деньги ему приходилось исключительно результатами в гонках. Чтобы открыть какой-нибудь сторонний бизнес, следовало взвесить риски, а как это сделать, если в спортивной школе, которую окончил Даниэль, курс экономики был очень приблизительный и упрощённый? Он не понимал, с чего начинать, как не прогореть сразу же, как выстроить рекламную стратегию, наладить связи с общественностью... Если же не развивать собственное дело с нуля, а, например, покупать акции, то нужно было рассчитать, что будет востребованным не только сейчас, но и через несколько лет — в общем, слишком сложно для человека, интерес которого ограничивался лыжнёй и биатлонным стрельбищем. Даниэль не знал, что он станет делать после завершения карьеры. Самым очевидным вариантом казалось отучиться на тренера, причём по стрельбе — этот компонент гонок давался ему удачнее всего. Только жизнь его в таком случае осталась бы прежней: те же разъезды девять месяцев в году, ещё и голова заболит не только за себя, а за всех подопечных сразу. Ингрид тоже была бы не в восторге. Она постоянно намекала ему на смену деятельности — хотела, чтобы Даниэль больше времени проводил с ней и ребёнком. С возрастом Ташлер всё чаще видел, как коллеги бросали спорт ради семьи, и недоумевал — что в семейной жизни такого, чтобы пожертвовать из-за неё биатлонной карьерой мирового уровня? Совместный быт и безудержный секс? Можно ездить по этапам вместе, а если любимый/ая отказывается — значит, не особенно готов/а к отношениям с профессиональным спортсменом. Воспитывать детей? Когда-нибудь всё равно придётся осесть дома, вот тогда самое время. Даниэль часто злился на Ингрид за то, что она поторопилась с рождением сына, хоть у неё и было оправдание — серьёзные проблемы с репродуктивным здоровьем. Врачи предупреждали, что если она переживёт ещё несколько эструсов — как они деликатно говорили при Райнхольде, чтобы не унижать маму вульгарным термином «течка» — в отсутствие идеально совместимого альфы, оставившего на ней свой генетический след, то в дальнейшем Ингрид может не родить вообще. — Почему ты не хочешь сопровождать меня на этапах? — каждый раз спрашивал Даниэль. — Что я должна там делать? — разводила руками Ингрид. — Носить за тобой итальянский флаг для солидности? Готовить вашим тренерам кофе? Анекдоты рассказывать? — Ты же вела бизнес, можешь, например, устроиться к организаторам... — Я плохо говорю по-итальянски, и... Дани, я изначально тебе сказала — у нас нет ничего общего. Я почти в ужасе оттого, что девять месяцев в году мне придётся смотреть на разные биатлонные стадионы. Мне неинтересен спорт, понимаешь? — Хорошо, что тогда тебе интересно? На этой стадии Ингрид обычно начинала ронять слёзы и убегала в другую комнату. Даниэль думал, не разорвать ли им, в самом деле, связь насильно — ну и пусть он больше никогда не подобрал бы себе идеальную омегу и потерял бы способность чувствовать особые запахи, это вполне разумная цена за личную свободу и независимость. Даже если после такого лечения он останется бесплодным, то это не трагедия. У его сестры Мирьям уже подрастал сын, хватит с этой планеты потомков семейства Ташлер. Он слетал в специализированную швейцарскую клинику за консультацией доктора, но тут Ингрид неожиданно забеременела, и Даниэль посчитал, что будет подло рвать связь с мамой их будущего ребёнка. Вернее, во время беременности делать это было противопоказано, а потом родился Райнхольд — такой милый, забавный, похожий на папу и дедушку... Даниэль, когда был моложе, ненавидел своё почти портретное сходство с Готтлибом, но появление сына заставило его пересмотреть свою позицию. — «Третье поколение одинаковых лиц. Занятно». Он возил малыша с собой на соревнования и искренне не понимал, почему Ингрид негодовала по этому поводу. Ну да, сын постоянно болел, но это дети, они до самого пубертата по уши в соплях, что же теперь, не выходить из дома? И вообще, Райнхольд — альфа, закаляться ему полезно. Меньше всего Даниэль ожидал, что жена кинется ему на шею, когда он приедет домой на рождественские каникулы. Для этого не было абсолютно никаких предпосылок. Он ей даже не звонил в последнее время — а смысл? В начале декабря она заболела, но ни слова ему не сказала, просто двое суток не отвечала на его вызовы. Теперь ещё и выяснилось, тоже с опозданием, что Райко получил сотрясение мозга. И эта странная смена запаха Ингрид... Не такая, будто в неё встроился кто-то третий — это реально вообще? — а ощущение, будто все компоненты, или ноты, как их называют, перемешали и поменяли местами. — «Может, она сама начала процедуру гормонального лечения? Но её не провели бы без меня, чушь какая-то. Курс всегда предназначен для обоих участников пары. Ладно, завтра утром уточню, что случилось». Дом встретил его темнотой, тишиной и холодом. Даниэль заглянул на кухню, потом принял душ, зашёл, переодевшись, в детскую и удивился — Райнхольда в кровати не было. — «Инкен передумала, всё-таки, и отвезла его к Мири? Или они вместе уехали?» Ингрид обнаружилась в спальне. Она спала будто бы крепче обычного, только инстинктивно потянулась к мужу, когда он поцеловал её в лоб. — Эй, у тебя температура? — забеспокоился Даниэль. — Не знаю, — пробормотала Ингрид. — Где Райко? — Его забрали. Формулировка Даниэлю не понравилась, и он нахмурился. Что значит — забрали? Кто? Какое-то неприятное предчувствие зашевелилось внутри, и он достал телефон, чтобы набрать номер Мирьям — даже несмотря на то, что было уже очень поздно, но в последний момент Даниэль заблокировал экран и устало прикрыл глаза. Если Райнхольда у сестры нет, то она сразу же поднимет панику. Его семья не любила Ингрид из-за всей истории с Готтлибом... Нужно было сначала убедиться в наличии опасности. — Инкен, — он потряс жену за плечо, — проснись. В комнате было темно, но Даниэль почти кожей, не видя лица Ингрид, ощущал неправильность происходящего. Что творится с его омегой? Её отравили? Довели до сумасшествия? — А? — растерянно отозвалась она. Ей было очень тяжело держать глаза открытыми, и голова её устало запрокидывалась назад. — Где Райнхольд? — Я же сказала тебе, его забрали... — Кто? — Мой папа приезжал... Даниэль отдёрнул руку и сделал несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. — Инкен, он не мог к нам приехать, он умер. — Как? — она ахнула и расплакалась. — Папа говорил мне, что собирался в больницу, его ударили по голове, когда он шёл домой... Столько крови! Даниэль, он потерял столько крови! — Это было восемь лет назад, — Ташлер жёстко взял жену за плечи и встряхнул её, будто она была винтовкой, в прицел которой забился снег. — Где Райко? — Его забрали! — Кто? — Даниэль стремительно терял терпение. — Мой папа сказал... — Леннерт Рённинген давно лежит в гробу! Где наш ребёнок, Ингрид?! — Мой папа сказал, — отсутствующим, почти механическим тоном твердила она, — что попросил Готтлиба присмотреть за Райко... Даниэль почувствовал, что у него холодеют руки и начинает мелко подёргиваться бровь. — Инкен, мой отец сидит в тюрьме столько же лет, сколько твой лежит на кладбище. Где, чёрт возьми, — он опять тряхнул её, — наш с тобой сын? — Я совсем не помню номер Готтлиба, хотела спросить у тебя, когда ты придёшь домой... Даниэль растерянно опустил Ингрид обратно на подушку и поднялся на ноги. Нужно было срочно вызывать врачей — жена, очевидно, впала в безумие, но куда она подевала ребёнка? Неужели окончательно рехнулась, убила его и зарыла во дворе? — Инкен, — он взял её за руку и крепко, больно сжал её запястье, — сосредоточься, пожалуйста. Это важно. Райнхольд. Ты его родила. Он наш общий сын. Где он? — Симон, — в свете уличного фонаря черты её лица заострились и стали словно чужими, — хотел занять его место. Я ему сказала, что не буду его слушать. — Какой Симон? — в отчаянии Даниэль провёл по лицу взмокшей от напряжения ладонью. — Кто это? — Готтлиб не бы... Не договорив, Ингрид закатила глаза и потеряла сознание. Даниэль заметался по комнате. — Райнхольд! — выкрикнул он. — Райнхольд, ты здесь? Зажигая свет во всех комнатах подряд, Даниэль сбежал вниз по ступенькам. — Райко! — Папа! — хриплый, надорванный голос сына донёсся до него со стороны подвальной двери. — Папочка! Папа! Помоги! — Блядь, — в обычной жизни Даниэль старался не ругаться при детях, но случай был из ряда вон выходящий. — Райко, я сейчас! Сын бросился ему в объятия — зарёванный, продрогший насквозь. Его лицо распухло от рыданий, по джемперу расползались мокрые пятна. Даниэль крепко прижал ребёнка к себе и принялся энергично растирать, чтобы согреть. — «Ладно, он неплохо держится, не описался даже. Замёрз, конечно, и голодный...» — Папа, папа, папа, — лепетал Райнхольд. — Я тут, — Даниэль неумело чмокнул сына в макушку и сгрёб его покрасневшие от холода ладошки одной рукой. — Тихо, тихо. Всё хорошо. — Меня мама туда бросила! — мальчика трясло, он тяжело дышал, захлёбываясь слезами. — Она, она сначала… — Сначала что? — М-мы спали на диване, а она вдруг встала и открыла окно! Зимой! Из него полетел снег! Я проснулся, потому что замёрз! — Зачем? — не понял Даниэль. — Я спросил, но мама молчала, — Райнхольд всхлипнул и уткнулся головой ему в грудь. — Просто легла обратно и всё, не отзывалась. Я испугался и ушёл в свою комнату. А потом… потом… — он побледнел и судорожно вздохнул. — Не бойся, — Даниэль погладил его по спине, — рассказывай. — Мама разбудила меня, — прошептал Райко, — и спросила, почему я не с ней. Я ответил, что мне холодно. Она так на меня посмотрела! — он снова бурно разревелся. — Так страшно посмотрела, пап! И стала называть Симоном! А потом засунула в подвал! Я ничего не сделал! Никого не обидел! За что?! — Про дедушку Леннерта мама что-нибудь говорила? Райнхольд помотал головой в отрицательном жесте. — А про дедушку Готтлиба? — Не-а. — Мама очень больна, Райко, — оправдывать Ингрид было сложно, но её состояние... — Она не специально тебя заперла. — Чем? — всхлипнул мальчик. — Как это, не специально? — Сейчас поедем в больницу и будем выяснять, чем. У твоей мамы видения, — Даниэль устало потёр переносицу. — Галлюцинации. Знаешь, что это такое? — Не очень. — Когда ты видишь вещи, которых на самом деле нет. Они только в твоей голове, но тебе кажется, что всё настоящее. — Почему так бывает? — Райко поднял на отца удивлённый взгляд. — Ингрид с лыж не падала, случайно? — уточнил Даниэль. — У неё не было, как у тебя, сотрясения мозга? — Не-а, — повторил сын. — Только в дерево въехала. На «Мегане». — «Не стала, значит, волновать ребёнка историей про собаку… Может, не всё так плохо?» — Я есть хочу, — Райнхольд дёрнул его за рукав. — Сильно, даже живот болит! — Я принесу тебе чистые вещи, ты сам переоденешься и поешь. Как закончишь, сразу поедем в больницу. — Прямо ночью? — усомнился ребёнок. — Да, ночью. Ждать нельзя, маме может стать хуже. — У меня ноги слабые, — пожаловался Райко. — Трясутся, хоть и тепло. — Иди ко мне, — Даниэль подхватил сына на руки. — Цепляйся. Около минуты он ошеломлённо наблюдал за тем, как Райнхольд, накормить которого обычно было сложнее, чем подняться на горную вершину без экипировки, жадно, запуская в тарелку руки вместо столовых приборов, поглощал остатки вчерашних спагетти. Но в тот момент Даниэлю было плевать и на чистоту пола, и на аккуратность сына. Наверху он наугад собрал комплект одежды для Райко, а потом вынес из спальни Ингрид, замотав её в одеяло. — Мама спит? — насторожился Райнхольд. — Мама в обмороке, — поправил его Даниэль. — Оставлю её в машине и вернусь за тобой. Сын покорно позволил вымыть его перепачканные соусом руки и личико. От волнения и усталости он постоянно зевал. Даниэль тоже невыносимо хотел спать — встреча с поклонниками и журналистами выпила из него все силы. Он нашёл в кармане пальто Ингрид ключи от её автомобиля и хмыкнул. В принципе, взять «Зафиру» будет проще, чем возиться с «Ауди»… Радуясь тому, что он не успел позвонить Мирьям, Даниэль усадил сына в детское кресло и завёл двигатель. — А почему мы не на твоей машине? — расстроился Райко. — Нет времени проверять, в порядке ли она. — Ну ладно. Несмотря на поздний час, в больничном холле было много людей. В принципе, снежная зима на высокогорном курорте всегда означала повышенную нагрузку на травматологов и хирургов, а если ещё и учесть, что в их городе располагался биатлонный стадион… Периодически местным врачам приходилось оказывать помощь особенно эмоциональным болельщикам, в том числе — приезжим, у которых от напряжения прямо на трибунах случались судороги или сердечные приступы. Молодая регистраторша скользнула по Даниэлю равнодушным взглядом, и он внутренне выдохнул. — «Не узнала, хоть орать не будет и журналистам не позвонит через минуту». — Что у Вас случилось? — девушка нахмурилась, глядя на лежащую на руках у Даниэля Ингрид. Райнхольд, как в те годы, когда он только научился ходить, вцепился в его ногу и не отпускал, словно боялся, что папа вот-вот рассыплется в космическую пыль. — Моей жене плохо, у неё жар и бред, — начал Даниэль. — Респираторные симптомы присутствуют? — Нет, — решительно ответил он. — Ваша супруга не летала в заграничные командировки? Например, в жаркие страны? — Она последние семь лет никуда не выходит, — нахмурился Ташлер. — Как давно она больна? — Не знаю, я сам только вчера вернулся домой. — Откуда? — уточнила девушка. — Из Анси, — рассердился Даниэль, — Франция. Нет, никакого карантина там не было, я вполне здоров, как видите. В Африку и Индию я не летал, до Франции в декабре побывал в Швеции и Австрии. — Я пытаюсь понять, какого врача к Вам направить! —регистраторша тоже повысила голос. — Класс Вашей супруги? — Омега. — Ваша истинная? — Да. — Но с Вами всё в порядке? Даниэль молча кивнул. — Она наблюдалась у эндокринолога или репродуктолога? Проблемы в этой сфере есть? — Были, — Ташлер бросил короткий взгляд на Ингрид, чувствуя, как от её немаленького веса у него немеют руки. — После родов наблюдаться перестала. Ну, насколько мне известно. — В каком году она рожала? — Райко, тебе сколько лет? — Пять, — обиделся ребёнок. — В шестнадцатом, — спокойно ответил Даниэль. — Хм, нет, тогда навряд ли… — девушка задумалась. — Назовите, пожалуйста, фамилию. — Ташлер. Так, стоп, подождите. Ташлер — это я, она — Рённинген, — он кивнул на Ингрид. Девушка в халате вбила что-то в компьютер, убежала и почти сразу вернулась в холл вместе с врачом, двумя медицинскими сёстрами и каталкой. Даниэль не знал доктора в лицо, поэтому просто кивнул снова, на этот раз — приветственно. — Так, кладите её сюда, — скомандовал врач. — Ну-ка… — он посветил фонариком ей в глаза, чтобы проверить реакцию на свет, и Даниэль не мог не заметить, что зрачки у Ингрид были разными по диаметру. — Травма головы была? — Не знаю, — Ташлер почувствовал себя совсем беспомощным. — Я с середины ноября ни разу не прилетал домой. Райко, тебе точно мама ничего не говорила? Упала, может быть, на улице или в ванной, а ты забыл? — Если и забыл, — до Райнхольда начала доходить серьёзность ситуации, и он опять приготовился реветь, — то насовсем забыл. Не помню. Мама проснётся? — Постараемся разбудить, — доктор потрепал мальчика по волосам. — Томографию головы в первую очередь, — он повернулся к медсестре, — кровь на бета-ХГЧ возьмите, на всякий случай, общие анализы… Дальше — по ситуации. Герр Ташлер, мы сообщим Вам, как только выясним предварительный диагноз. Ингрид увезли куда-то вглубь коридора. Даниэль проследил за тем, как захлопнулись створки лифта, и крепче сжал плечо Райнхольда. Тот, оставшись без мамы, расплакался, но не бурно, а вяло и устало. — Давай сядем, — Даниэль потянул сына за собой, и они устроились на скользкой кушетке. Он уже не волновался, что его кто-нибудь узнает — людям, которые приехали в больницу ночью, едва ли было дело до какого-то там биатлониста. — Хочу, чтоб мама проснулась, — мальчик зевнул. Его знобило от недосыпа и переживаний; он вжимался в Даниэля, как будто собирался влезть к нему под кожу. — Я тоже хочу. — Я уже поменьше на неё злюсь. — Она попросит прощения, когда придёт в себя. Я уверен. — И ещё спать хочу, — Райнхольд энергично потёр глаза не слишком чистыми ладошками. — Спи, — Даниэль уложил его к себе на колени. — Тут нельзя… — сонно пробормотал ребёнок, — арестуют… — Кто же тебя арестует? — Дядя… Йоханнес, — Райнхольд в очередной раз зевнул, — говорит, что тех, кто спит не дома, отправляют в полицию. — Если спать в одиночку — может быть. Но ты со мной. Засыпай, не бойся, — Даниэль погладил сынишку по плечу. — Кстати, ты здесь родился. — Где? — растерялся тот. — В этой больнице. — Правда? — Райко недоверчиво округлил покрасневшие глаза. — А я не помню. — Ты и не должен помнить, — улыбнулся Даниэль. — Ты был маленький. Вот такой, — он показал примерно полметра между ладонями. — Как енот, что ли? — оторопел ребёнок. Даниэль удивился. Почему именно енот? Неожиданно для себя он вспомнил день, когда Райко появился на свет. Число, в отличие от года, он не забыл — тридцать первое марта. Они с Ингрид знали, что ждут мальчика, но специально имя не выбирали. Даниэль тогда шутил, что ребёнок специально дождался окончания биатлонного сезона и только после оглашения всех результатов и проведения праздничных церемоний почтил, наконец, этот мир своим присутствием — Ингрид, согласно заключениям врачей, переходила свой срок почти на две недели. В тот день она достаточно быстро от стадии «Дани, кажется, это, наконец-то, нормальные схватки» перепрыгнула к «я сегодня умру», и они приехали в эту же больницу. Сначала всё было в порядке, но процесс стал затягиваться; Ингрид вымоталась до такой степени, что попросту теряла сознание между схватками — так её организм экономил энергию. Даниэль, даже не рожая, на вторые сутки без сна чувствовал себя так, будто его пропустили через кофемолку, что уж говорить об охрипшей от крика Ингрид. Ещё и анестезия не сработала, напрасно только истыкали будущей маме весь позвоночник в попытках вставить катетер… На экстренную операцию врачи решились только тогда, когда сердцебиение плода начало заметно западать во время схваток. Буквально через пятнадцать минут Даниэлю вручили сына — изрядно помятого и очень сердитого после трудного путешествия. — Всё равно родили, да? — с сочувствием спросил он, изучая младенца любопытным взглядом. — Упирался, как мог, но вытащили, негодяи такие. Сын в ответ гневно посмотрел на Даниэля его собственными глазами. Как потом объяснил акушер, проблема была в ультразвуковой диагностике — мальчик вместо ожидаемых трёх с половиной килограммов по факту весил почти четыре с половиной и просто физически бы не протиснулся через тазовые кости Ингрид; он ещё и лежал там, внутри, как-то неправильно, этого Даниэль уже не понял. Позже Ташлер подал в суд на составлявшего заключение врача и добился его увольнения. Совесть не мучила его ни одной минуты — Даниэль из-за чужой ошибки едва не остался без жены и ребёнка! В первое время из-за операции Ингрид было противопоказано поднимать тяжести, и он, пользуясь тем, что настало межсезонье, почти постоянно носил Райнхольда на руках. Имя сына он, конечно, не одобрил, но у Ингрид, по его мнению, после пережитого кошмара было право называть детей, как угодно. Зато в классе, наверное, окажется один Райнхольд — у самого Даниэля в параллели, как и потом в биатлоне, набрался добрый десяток тёзок. — Чего не спишь? — он почесал Райко по спине, как кота. — Боюсь. — Чего? — Что мама не проснётся. — Это не зависит оттого, спишь ты или нет, — вздохнул Даниэль. — Почему ты сравнил себя с енотом? Они тебе нравятся? — Я недавно дрался с одним, — Райнхольд закатал рукав и продемонстрировал заживающий ещё шрам от глубокой царапины. — Его зовут Ракета. — Где? — удивился он. — В Австрии, — сын резко осёкся, словно вспомнив что-то. — Что вы там делали? — нахмурился Даниэль. — Мама просила не говорить, — виновато покраснел Райнхольд, — а то ты будешь нервничать, и у тебя от этого стрельба испортится! — Ну и чушь, — фыркнул Ташлер-старший. — Что делали в Австрии, признавайся! — Ничего, я просто дома сидел у маминых друзей! И дрался с енотом! — А мама куда испарилась? Бросила тебя одного неизвестно с кем? — Полетела куда-то! Почему это неизвестно? С Георгом и Кристой. И Ракетой. — В каком городе ты был? — Не знаю, — пожал плечами Райко. — А в какой летала мама, тоже не знаешь? — допытывался Даниэль. — Не-а. Но далеко от енота. — Как фамилия Георга? — Я не спрашивал, — Райнхольд опустил взгляд. — Криста — это его жена? — Девушка, — глаза мальчишки подёрнулись мечтательной дымкой. — Ты б её видел, пап! Такая… такая… — Красивая? — усмехнулся Даниэль. — Да!!! — Фамилия Кристы? — О, её помню, — Райнхольд захихикал. — Криста Систо! Бариста! Даниэль потянулся — аккуратно, чтобы сын не свалился с его колен — и достал из кармана телефон. Он решил проверить всех имеющихся на фейсбуке Крист Систо, вдруг ему повезёт? — Райко, не спи пока. Мне нужна твоя помощь. — Какая? — зевнул сын. — Будем искать Кристу. — Она тебе тоже понравится! — Меня вполне устраивает твоя мама, — Даниэль беззлобно щёлкнул мальчика по носу. — Эта? — он продемонстрировал ему первую выпавшую по запросу страницу. — Не-а, — помотал головой Райнхольд. Удача пришла на высокой крепкой блондинке, которая радостно, открыто улыбалась в камеру, сжимая в руках огромный стакан с кофе. Даниэль оглядел девицу и задумался. Вместо этого стакана ему захотелось всучить ей огромный испещрённый скандинавскими рунами меч, а тело Кристы — облачить в доспехи и отправить её защищать людской народ от каких-нибудь мифических злобных тварей. Фамилия Систо подходила ей так же, как ему самому — шапка ярко-розовых кудрей. — «Раггаль, значит. Побеседовать бы с этой Кристой, может, Ингрид отчиталась ей о том, куда летит…» — У неё отчим — итальянец, он повар, — тараторил Райко, — научил её готовить всё-всё и варить кофе! Но мне кофе разрешили только одну ложечку из чашки зачерпнуть, потому что я маленький и головой ударенный! Так нечестно! — Как тебя убедили не пить всю кружку? — полюбопытствовал Даниэль. — Сказали, что тогда не дадут играть с Ракетой, — горестно вздохнул сын. Даниэль добавил страницу Кристы в закладки, чтобы связаться с девушкой позже, и тут в холл вернулся врач, который увозил Ингрид. Когда их взгляды встретились, Даниэль ощутил, что его горло ледяными клещами сжимает тревога. Он нервно выдохнул и расправил плечи, готовясь к самому худшему. — Герр Ташлер, — деликатно начал доктор. — Мы могли бы переговорить… наедине? Без ребёнка? — И на кого мне его оставить? — развёл руками Даниэль. — Медсестра присмотрит за ним, это недолго. — Хорошо, — он встал с кушетки и пошатнулся на затёкших ногах. — Райко, я скоро. — Мне точно-точно с вами нельзя? — личико Райнхольда сразу же побелело. — Мы быстро, — успокоил его врач. — Пройдёмте, — он поманил Даниэля за собой. Они поднялись в его кабинет, и там врач жестом предложил Ташлеру сесть на стул. Даниэль тяжело приземлился и прямо спросил: — Что с моей женой? Герр, э-э-э… — Вальдфогель. Йенс Вальдфогель. У меня две новости, плохая и неоднозначная. С какой начать? — С той, которая Вам больше нравится. — Ваша супруга беременна. — От этого разве глючит? — изумлённый Даниэль вздрогнул. — В первый раз она так не чудила… — А здесь мы перемещаемся к плохой новости, — доктор Вальдфогель протянул ему снимки, похожие на рентгеновские, но детальнее, сплошь испещрённые какими-то пометками. — Что это? — Томограмма головного мозга Вашей жены, герр Ташлер. — Я биатлонист. — Простите? — Разбираюсь в лыжах и стрельбе, но не в медицинских документах. Объясните, пожалуйста, словами, в чём проблема. — По результатам исследования, в проекции… — Даниэль улавливал речь врача кусками, — определяется объёмное образование… размерами… расположение указывает на то, что оно может… — Образование? — Ташлер непонимающе нахмурился. — Внутри головы? Что? — Опухоль, — выдавил из себя доктор, — если по-человечески. — У Ингрид рак мозга? — свет в комнате вдруг показался Даниэлю просто невыносимо ярким, и голос свой он услышал издалека, как будто бежал вдоль трассы, подгоняя себя к финишу. — Скажу, как омега, — Йенс опустил очки и сразу стал на десяток лет моложе. — Судя по форме опухоли и тому, как она расположена, образование, скорее всего, доброкачественное. — Причём тут класс Ингрид? — Я нашёл записи в её истории болезни, свидетельствующие о том, что фрау Рённинген страдала от гормональных сбоев даже при наличии истинного альфы и его печати в её генетическом коде. Тем удивительнее, что она смогла забеременеть дважды. Скорее всего, будь ваша пара чуть менее совместимой, вы бы не сумели зачать. — Какое отношение это имеет к опухоли в её голове? — Самое прямое. Понимаете, герр Ташлер, пока это только моё предположение, но мне кажется, что опухоль — это уже следствие, а не причина. В Италии клиник, которые занимаются такими состояниями, нет. Была одна, в Милане, но её закрыли, потому что она не окупалась. Я лечился в Граце, это Австрия… — С Вами случилось то же самое? — до Даниэля медленно доходила суть разговора. — Вы выздоровели? — Да, только образование не в голове, был поражён надпочечник… Мне… понадобилось разорвать истинную связь, чтобы вылечиться. Мой альфа погиб. — Сочувствую, — вздохнул Даниэль. — Но я-то жив пока, почему Ингрид всё равно болеет? — Самая очевидная причина — недостаточно физического контакта, не обязательно сексуального, хватило бы простого присутствия. Слабый иммунитет, хронические процессы, ослабляющие организм — и всё, в разлуке с идеально совместимым партнёром наступает гормональный разлад. Мой альфа работал исследователем на полярной станции, я видел его крайне редко, и… — То есть, виноват я, — Даниэль кивнул. — Герр Ташлер… — Мне так, для себя. — Опираясь на личный опыт, я порекомендую Вам клинику в Граце и конкретных специалистов, — Йенс вырвал из блокнота страничку и стал быстро что-то писать. — У меня Олимпиада, — вырвалось у Даниэля. — В феврале. Последняя. Я не могу в ней не участвовать. Вся сборная висит на мне. Я должен. — В принципе, если я прав, то опухоль можно удалить хирургически, а дальше, в рамках терапии, просто привезти Вашу супругу с собой на соревнования… — потерянно забубнил врач. — Обеспечить ей относительный покой, конечно, на стадион не сажать, но… В вашем случае дело осложняется беременностью, которая, на удивление, протекает почти без патологий… — Почти? — Ну, плод развивается в соответствии с нормами, — Вальдфогель вытер взмокший лоб рукавом халата. — Состояние матери сами видите… — Почему просто не сделать аборт по медицинским показаниям? — Срок большой, — лицо Йенса стало ещё несчастнее. — Ваша омега… обладает… несколько избыточным количеством подкожного жира, это тоже обусловлено гормональными сдвигами. Когда я просил лаборантов измерить уровень бета-ХГЧ в её крови, это было условностью — некоторые процедуры при беременности проводить запрещено. А там такая цифра… Посмотрели ультразвуком, и… — Сколько месяцев? — перебил его Даниэль. — Двадцать одна неделя. — Месяцев сколько? — Пять, грубо говоря. — Сколько?! — подскочил Даниэль. — Вы так шутите? — Герр Ташлер, тише! — Йенс успокаивающе поднял руки. — Пять месяцев? Как можно за пять месяцев не заметить беременность?! Она бы ещё год ходила! — Здоровая женщина, неважно, какого класса, обнаружила бы изменения гораздо раньше. Мужчинам-омегам, тоже здоровым, в этом плане сложнее — они не менструируют. Но если имеет место гормональный дисбаланс, плюс, чисто внешне, лишний вес скрывает растущий животик… Знаете, есть несколько циклов телепередач, посвящённых тому, что женщины и мужчины-омеги узнают о своей беременности только во время родов. Кстати, герр Ташлер, если всё разрешится благополучно, то у вас будет девочка. Но нужно действовать быстро, на счету каждый день. Хотите, я подам запрос в Грац, а Вам лично перезвонят из самой клиники и скажут, готовы ли они принять фрау Рённинген на обследование и лечение? — Хочу, — Даниэль изрядно устал от многословности врача. — Подавайте, я оставлю Вам свой номер. Ингрид в сознании? — Она в коме. — В лекарственной? — В физиологической. — Я нужен? — В Граце… будете, когда начнёте терапию. Сейчас, в принципе, разницы нет. Результаты срочной гистологии будут готовы через несколько часов. — Это что такое? — опять растерялся Даниэль. — Анализ клеток опухоли на предмет того, злокачественная она или нет. — То есть, самое важное? — Можно и так сказать, — вымученно улыбнулся Йенс. — Вам позвонить или выслать их электронной почтой? — Позвоните. — Не отчаивайтесь, герр Ташлер. Будем надеяться, что моя гипотеза подтвердится. — Спасибо, — Даниэль поднялся и на ослабевших ногах побрёл к двери. Доктор Вальдфогель, наверное, провожал его взглядом, но это не имело особого значения. Даниэль забрал отключившегося от усталости Райко у медсестёр, и они с сыном поехали домой. Он кое-как загнал неповоротливую «Зафиру» в гараж, и, взвалив сына на плечо, понёс его в детскую. Они так и уснули, одетые, на кровати Райнхольда, и в своих сновидениях Даниэль расстреливал из винтовки томограммы Ингрид одну за другой. Утром ему действительно позвонил Йенс и срывающимся голосом поведал, что его предположения оправдались. Опухоль оказалась доброкачественной, но из-за физических симптомов, которые она вызывала, её следовало срочно удалить. Даниэль, чувствуя, как с его плеч спадают гранитные плиты, поблагодарил врача и крепко обнял дремлющего Райко. Тот недовольно застонал и смешно поморщился. — Слетаем в Австрию ещё раз, — вслух сказал Даниэль. — Обойдёмся без енотов, ты уж прости. Эй, Райко. — М-м-м? — тот сонно приоткрыл один глаз. — Когда мама проснётся, у тебя будет сестра. Не прямо сразу, попозже. Райнхольд хотел удивиться, но окончательно проснуться у него не получилось, и он снова засопел. Даниэль вздохнул. Действительно, чего он хотел от ребёнка, которого сначала заперли в подвале, а потом полночи заставили сидеть в больничном холле? Ему нужно отдыхать. Даниэль вышел из детской и набрал номер тренера мужской сборной. Олимпиаду он, разумеется, не пропустит — приложит все силы, чтобы принять участие в соревнованиях, но январскими этапами в этом сезоне он вынужден будет пожертвовать.