***
До этого отмечать Рождество в номере отеля Даниэлю приходилось всего один раз за всю жизнь — из-за сильной метели самолёт не смог вылететь из аэропорта, рейс перенесли на целые сутки, и Ташлер в буквальном смысле этого слова просидел весь праздник на чемоданах, слушая, как в соседних комнатах веселятся другие постояльцы. Он тогда только начинал карьеру во взрослом биатлоне, приятелями обзавестись не успел, и поздравили его в тот день только тренера. В ранней молодости он пытался активно вести социальные сети, выкладывал фотографии; с текстовыми постами дела обстояли немного сложнее — похвастаться образцовой грамотностью Даниэль не мог, и он чувствовал себя неловко, зная, что над его ошибками где-то гнусно хихикают поклонники конкурентов. Но про то Рождество он не упоминал нигде — ни на своих страницах, ни в интервью. Ещё не хватало, чтобы его начали жалеть, причитая, что молодой и перспективный итальянский биатлонист Даниэль Ташлер вне трассы никому не нужен. Кстати, об ошибках. Ингрид в ответ на нападки в Интернете утверждала, что она с удовольствием посмотрела бы, как все умники, смеющиеся над грамотностью Даниэля, пробежали бы вместо него гонки или заговорили бы на двух языках сразу. Даже на трёх, если учесть английский. — Инкен, они серьёзно тебя волнуют? — веселился Ташлер, которому с возрастом стало совершенно безразлично, кто и что про него подумает. — Да! — возмущалась та. — Сидят на своих диванах, критики хреновы, рабочие документы правильно, а не задницей, заполнить не могут! Кто они такие, чтобы… — Вот это ты разошлась, — восхитился Даниэль. — Мне даже нравится. Но я бы не стал на твоём месте тратить энергию на людей, с которыми ты никогда не пересечёшься. Лучше побереги её для чего-нибудь полезного… или приятного. — Ты прав, — притихла Ингрид, — но меня бесят такие личности. Вот в каждого из них плюнула бы! Даниэль перевернулся в кровати и теперь изучал мрачным взглядом другую стену. Весь день они с сыном провели на ногах — заглянули в гости к брату Ингрид, привезли ему и его семье подарки… Себастьян тяжело переживал случившуюся с его сестрой беду, хоть они особо и не общались в последнее время. Когда он разливал шампанское, которое по пути купил Даниэль, руки у Себастьяна заметно дрожали, он был рассеянным и отвечал на вопросы как будто с задержкой. Но Ташлер предполагал, что, вероятно, брат его жены всегда был такой — инфекция, которая ещё в детстве оставила его с неработающими ногами, могла повлечь за собой и другие последствия. Потом они с Райко снова бродили по городу, слушали рождественские песни, фотографировались у ёлок. Сын попросил себе хотя бы игрушечного енота, и они с Даниэлем долго искали в магазинах того самого. Райко отключился сразу, как только добрёл до кровати. Даниэль усмехнулся. С ребёнком оказалось сложнее, чем он предполагал — не в бытовом плане, Райнхольд был достаточно самостоятельным, а в моральном. От непрекращающихся разговоров на темы, о которых Даниэль не имел ни малейшего понятия, у него болела голова. Он думал, что если бы ему пришлось сидеть с Райко все семь дней каждую неделю, без перерыва, то он сошёл бы с ума гораздо быстрее, чем Ингрид. Операция состоялась, как и было запланировано, двадцать шестого декабря. Со слов врачей, они выбрали малоинвазивное вмешательство — эндоскопом через носовые пазухи; Даниэль и не предполагал, что такое вообще возможно. Накануне вечером ему позвонил Себастьян Рённинген и сказал, что если нужно куда-нибудь пристроить Райнхольда, чтобы тот не томился целый день в больнице, то он готов приютить мальчишку. Даниэль, пользуясь возможностью побыть наедине с собой, отвёз сына к дяде. Целых несколько часов он сидел в коридоре, ожидая, пока из операционной покажутся нейрохирурги. — «Лучше бы взял лыжи напрокат где-нибудь и бегал, просто бегал, это же невыносимо, торчать тут, как прибитый, и следить, закончили или ещё нет…» После того, как ему сообщили, что операция прошла успешно, и Ингрид перевезли в реанимационную палату для динамического наблюдения, Даниэль устало сполз по больничной стене прямо на пол и уронил голову на руки. Он пытался думать об Олимпиаде, о том, что ему нужно сосредоточиться и вернуться к тренировкам как можно скорее, но мысли рассыпались на крохотные осколочки и исчезали где-то в небытие. Кажется, ему даже помогли подняться, спросили, в порядке ли он; Даниэль плохо помнил, как сдержанно отказывался и выходил из больницы на приветливую, украшенную гирляндами и лентами улицу. Мимо него проплывали разные люди — туристы, разговаривающие на непонятных языках, местные жители, подростки и пожилые пары, и только он один, Даниэль, застрял посреди этой толпы и шатался от навалившихся на него переживаний во все стороны, как флажок под порывами ветра. Он написал брату Ингрид, что скоро приедет, и вызвал местное такси. — Ну, что? Как там дела? — Себастьян ловко выкатился в прихожую, как только открылась дверь. — Сама операция удачная, — Даниэль потёр лоб, потому что у него опять разболелась голова, — Ингрид пока под наблюдением. Мне позвонят, когда можно будет приехать к ней. — Мама проснулась? — вслед за Себастьяном выскочил и Райко. — Нет, но самое страшное уже позади. Хотя, — Ташлер подумал, что общая анестезия, к тому же, такая длительная, скажется, скорее всего, на будущей дочке, — тут как посмотреть. — Ты про что? — не понял Рённинген. — Я в своих постах не упоминал об этом, потому что всё может измениться, и незачем посторонним знать, но с тобой поделюсь. Помимо своей опухоли, Ингрид ещё и беременна. Врачебный феномен, как все уверяют. Уже пять месяцев. Девочкой. — И вы пять месяцев молчали? — обиделся Себастьян. — Ингрид всегда мечтала о дочке, сколько я её знаю. На неё не похоже — скрываться столько времени… — А как же я? — расстроился Райко. — Обо мне не мечтали? — И о тебе мечтали! — Рённиген, сообразив, что допустил бестактность, погладил племянника по светлым растрёпанным волосам. — Мне врач только на этой неделе сообщил. Инкен вообще не в курсе. Представляю её лицо, когда она очнётся, а ей выдадут эту новость. Лишь бы обратно в кому не впала! — Ладно тебе, — отмахнулся Себастьян, — она тебя любит, думаю, будет рада второму малышу. А почему врачебный феномен? — Потому что опухоли такого характера обычно предполагают бесплодие, — Даниэль пошатнулся и схватился за дверной косяк, чтобы не упасть. — Ты что-то совсем на ногах не стоишь, — покачал головой Рённинген, — и я не помогу тебе дойти до комнаты. Как видишь, я тоже не очень-то на них стою. Себастьян и Даниэль мрачно рассмеялись, а Райко растерялся и часто заморгал, глядя то на папу, то на дядю. — Оставайтесь сегодня у нас на ночь, Ларс не будет против, — предложил брат Ингрид. — Если хотите, счёт за еду поделим пополам, но мы могли бы угостить вас в честь праздника. — Райко, ты как на это смотришь? — уточнил Даниэль. — Нормально, — обрадовался сын. — Ларс мне в прошлый раз пообещал, что покажет, как через один компьютер залезть в другой! — Ты уже даже к дядиному... партнёру пристал, — Ташлер-старший вздохнул и хотел подойти к Райко, но перед глазами всё вдруг поплыло, голова закружилась, и он, потеряв равновесие, растянулся на полу. — Дан! — испугался Себастьян. — Что с тобой? — Пап? — насторожился Райнхольд. — Только не засыпай, как мама! Нет! — Не дождёшься, — тихо пробормотал Даниэль, пытаясь расстегнуть «молнию» на куртке; ему вдруг стало жарко, и воздуха не хватало. — Я вызываю врача, лежи, не двигайся, — голос Себастьяна прозвучал глухо, а потом всё вокруг исчезло.***
Даниэль стоял посреди совершенно пустого стадиона в Разун-Антерсельве. С гор, укутывая грозный каменный массив, как пуховое покрывало, спускался туман; свирепый, неистовый ветер, подгоняющий его, рвал натянутые вдоль трибун рекламные баннеры и пёстрые флаги разных стран. Верхушки хвойных деревьев, выглядывающих из серовато-сизой пелены, словно переговаривались между собой — «он что, псих, торчать здесь в такую погоду? посмотрим, что будет дальше? посмеёмся?» Даниэль непонимающе огляделся, поёжился, отстегнул лыжи, забрал их с собой и растерянно побрёл к раздевалкам. Когда он потянул дверь на себя, та резко хлопнула под очередным порывом, едва не слетев с петель. Ташлер рефлекторно отшатнулся назад, а потом заглянул внутрь. Там на скамейке сидела Ингрид — абсолютно обнажённая, синюшно-бледная, с провалившимися глазами и побелевшими губами. Её волосы, которые она в последние восемь лет красила в цвет подгнившей вишни, как любил говорить Даниэль, вымокли насквозь и липли к её плечам. Под ней, словно она была русалкой, выкинутой на берег безжалостными волнами, растекалась вода, и кое-где лужицы уже успели подёрнуться тоненькой узорчатой коркой льда. Ингрид почти не шевелилась — замерла в напряжённой позе, сложив руки на коленях, как примерная ученица начальной школы; её силуэт белым пятном выделялся на фоне деревянной стены. — Дани, — она подняла на него виноватый взгляд, но встать не попыталась. — Инкен! — он внезапно опомнился и, бросив лыжи на пол, подбежал к ней. — Инкен, ты замёрзла? Что ты здесь делаешь? Почему ты в воде? Иди ко мне, я тебя обниму. Ты вся дрожишь! — Я утонула, Дани, — тем же жалобным тоном продолжила Ингрид. — В Граце. Уже давно. — Нет же, — он безуспешно пытался согреть её, — ты жива, у нас с тобой есть сын, скоро ещё и дочка будет. Ты путаешь что-то! — Я плохо плаваю, если холодно, — она посмотрела куда-то вдаль сквозь него. — Мне холодно, Дани. — Я могу что-нибудь сделать? — в отчаянии Даниэль начал стаскивать с себя форменный комбинезон сборной Италии, чтобы закутать в него Ингрид, но она остановила его. — Будь со мной. — Я и так с тобой. — Нет, всегда будь со мной, — она прильнула к нему и скользнула своей бледной рукой за воротник его футболки. — Знаешь, что? — рассердился Даниэль. — Что? — эхом отозвалась Ингрид. — У меня есть встречное предложение. Давай это ты будешь со мной, а не наоборот? Я ещё не утонул, у нас, среди живых, интереснее. В феврале — Олимпиада, в марте — день рождения Райко, потом — отпуск, и ты родишь как раз. Это веселее, чем тонуть в Граце. И не холодно. — Не холодно? — изумилась она. — Так бывает? — Только если зимой на улице. А зиму мы всей семьёй любим, если ты вдруг забыла. Ты, я, Райко. — Райнеке, — прошептала Ингрид, словно мучительно вспоминая что-то. — Вот именно, он тебя ждёт. А ты тут тонуть вздумала. Пойдём! — Куда? — запротестовала она. — Нет! — Ладно, раз не хочешь — сиди здесь, замерзай на пустом стадионе. А мы будем отмечать Новый Год, пить глинтвейн, петь песни и веселиться. — Я хочу, — по её щеке скатилась слезинка, — но не могу! Помоги мне, Дани, помоги! — Пошли, — он, тяжело вздохнув, силой оторвал её, безвольно обмякшую, от скамейки и подхватил на руки. — Куда? — уткнувшись носом в его ключицу, глухо повторила Ингрид. — В Кампанию, чтоб её! — Даниэль ляпнул первое, что взбрело ему на ум. — Почему в Кампанию?.. — Потому что там точно не холодно! — Я люблю тебя, Дани, — успела пробормотать Ингрид перед тем, как разлиться водой в его объятиях. — Инкен! — он беспомощно смотрел на то, как с его ладоней стекают прозрачные струйки. — Инкен! Нет, не уходи! Всё вокруг стремительно превращалось в лёд; Даниэль теперь не мог сдвинуться с места, потому что его лыжные ботинки прилипли к полу. Когда он попытался разуться, то его мокрые пальцы тоже примёрзли к застёжкам. Снаружи продолжала негодовать стихия — кажется, ветер сорвал с трибуны ряд кресел, и вся эта металлическая конструкция с грохотом и скрежетом врезалась в крышу раздевалки. Вздрогнув от неожиданности, лишённый опоры Даниэль пошатнулся и потерял равновесие — рухнул на бок, больно ударившись плечом и рёбрами. Ледяные узоры, что ползли по полу, сразу же добрались до него, сковали, залезли под его кожу… Даниэль внезапно очнулся от яркого света, который безжалостно бил ему в глаза. Застонав, он прикрыл лицо руками и с удивлением обнаружил, что лежит, одетый в больничный халат, на раскладной койке, а в его запястье закреплён катетер для капельницы. — «Вот это поворот событий, — нахмурился Даниэль. — Я что, заразился глюками от Ингрид?» — Герр Ташлер, — к нему наклонилась незнакомая женщина, — как Вы себя чувствуете? — Голова болит. — И всё? — Кружится. И слабость. Где я? — разговаривать распространёнными предложениями почему-то не получалось. — В больнице города Грац. Вас привезли в приёмное отделение. — В той же, где работают со сломанными гормонами омег? — Вы не слишком похожи на омегу, герр Ташлер, — доктор улыбнулась. — Что со мной? Я просто выключился… — У Вас резко повысилось кровяное давление, — женщина поправила очки. — Что довольно странно, потому что объективных причин для этого мы не обнаружили. Согласно Вашим анализам, Вы абсолютно здоровы. Можно провести МРТ головного мозга, для подстраховки. УЗИ сердца и сонных артерий… — Вот это про мозг, — Даниэль поморщился от боли, — давайте сделаем. Вдруг у меня там тоже опухоль. — Тоже? — Моей жене сегодня… Или вчера? Какое сейчас число? — Двадцать седьмое декабря. — Моей жене вчера сделали операцию, удалили опухоль из головы. Как-то необычно, через нос. — Аденому гипофиза? — Понятия не имею, — вытаращил глаза Ташлер. — Она ещё, к тому же, беременна, и пока я ждал, что мне скажут хирурги… наверное, сошёл с ума. — Беременна? — усомнилась доктор. — С аденомой гипофиза? — Я точный диагноз не знаю. Но мы истинные, альфа и омега. Мне говорили, что это помогает размножаться. — Да, скорее всего, — со строгого лица врача ушла насторожённость. — И насчёт Вас ситуация проясняется. Сильный стресс, генетическая связь с омегой, у которой тоже стресс, физический и моральный… — Посмотрите, пожалуйста, мою голову, — попросил Даниэль. — Чтобы не было новых приключений. — Хорошо, я выпишу Вам направление. Скажите, чем Вы занимаетесь? — Биатлоном. — Простите? — Бегаю на лыжах и стреляю, — развёл руками Ташлер. — У Вас есть возможность сделать небольшой перерыв в тренировках? Вашему организму нужно восстановиться. — Пока есть, — вздохнул Даниэль. — Вы живёте в Граце? — Нет, мы прилетели сюда на частном самолёте с медицинским оборудованием. Моя супруга из-за опухоли впала в кому, врачи сказали, что необходима срочная операция. Наша семья из Разун-Антерсельвы. В Граце проживает брат моей жены. — Разун-Антерсельва? — опять растерялась женщина. — Антхольц-Оберталь, если точнее. — Где всё это находится?.. — Италия. Южный Тироль. — А, высокогорье, — покачала головой доктор, — плохо. И для Вас, и для Вашей супруги. Ей после оперативного вмешательства на головном мозге нежелательно подниматься на большую высоту, хотя бы в первое время. — И что Вы нам предлагаете? Купить новый дом в другом регионе Италии? — Впрочем, это на Ваше усмотрение, — тень сочувствия в глазах женщины сменилась безразличием. — Вы сказали, уже двадцать седьмое декабря, — опомнился Даниэль. — Мне нужно… — он попытался встать, но у него снова резко закружилась голова, и он откинулся обратно на кровать, — попасть к моей жене. — В первую очередь Вам необходимо как следует отдохнуть, — доктор жестом подозвала медсестру, и та сразу завозилась с упаковками от лекарств. — Хотя бы ради того, что Вам вскоре придётся взять на себя заботу о ней, если я правильно понимаю. — Частично, — пробормотал он. Даниэль разрешил, чтобы ему в капельницу добавили седативное средство и вскоре снова уснул; на этот раз вместо утонувшей Ингрид он увидел Готтлиба, который понуро смотрел на него из-за прутьев тюремной решётки. Отец сильно постарел и осунулся, но их сходство парадоксальным образом стало ещё ярче. — Как твои дела, сынок? — тихо спросил Готтлиб. — Отлично, — буркнул Даниэль. — Я был не прав насчёт твоего увлечения спортом. Прости меня. — Я подумаю. — У тебя скоро Олимпийские игры, да? — Да, — Даниэль отвечал коротко, потому что ему вообще не хотелось вести эту бессмысленную беседу. — Узнаю результаты по сводкам из газет, — Готтлиб печально улыбнулся, — как в старые времена. — Не утруждай себя этим. — Дани… — Если хочешь, смотри, конечно. Разве я могу тебе запретить? — Леннерт не дожил, — силуэт отца смазался и начал колебаться в воздухе, — по моей вине не дожил… А представляешь, Дани, историю — двое старых друзей, мы познакомились, когда нам обоим было чуть больше двадцати. Леннерт злился, что ты отметил Ингрид… напрасно. Мы бы все стали семьёй, Дани. Большой дружной семьёй. — Мать Ингрид тебя ненавидит. — Она и детей своих не любит, — поморщился Готтлиб. — Возможно, — Даниэль несмело шагнул вперёд. — Ты бы хоть раз вашего мальчика показал… — Вот ещё, — фыркнул Ташлер-младший, — чтобы он надумал взять с тебя пример? — Дани-Дани, — Готтлиб, покачав головой, стал почти совсем прозрачным. — Все мои уроки мимо тебя прошли. Я каждый день вспоминаю Леннерта, наши с ним разговоры, приключения, в которые мы по молодости ввязывались… У меня здесь есть время подумать над разными вещами. Вернуться бы в тот год, когда… Я бы любой ценой отстоял его жизнь. — Вернуться уже не выйдет, — Даниэль обхватил руками холодные, местами покрытые ржавчиной металлические прутья. — И Райнхольд совсем не похож на Леннерта. Он выглядит, как мы с тобой. — Жаль, — с этим словом Готтлиб растворился, оставив вместо себя лишь пустую камеру с неаккуратно выкрашенными стенами и облупившимся от сырости потолком. Даниэль открыл глаза. Он лежал на той же самой кровати в той же самой больнице — никакой карикатурной тюрьмы и раскаивающегося Готтлиба Ташлера. В голове по-прежнему разливалась гадкая тупая боль, которая вызывала дурноту. Даниэль поморщился и опять потёр ноющий лоб, потом отыскал на тумбочке почти мёртвый телефон и предсказуемо обнаружил там полтора десятка пропущенных звонков от Себастьяна. Поразмышляв немного, он набрал его номер. Тот ответил сразу, как будто неотрывно дежурил у мобильного. — Дан! Это ты? Ты в порядке? — В относительном, — осторожно ответил Даниэль. — Бедный Райне! Вы теперь на психотерапевтах разоритесь. Когда тебя забрали в больницу, он сутки вообще не ел. Сегодня уговорили его на чашку бульона с сухариками и банан. Спит плохо, бледный. Переживает. Что тебе врачи сказали? Ты не представляешь, как сильно нас напугал. Свалился на пол, потерял сознание, стал в судорогах биться… — В судорогах? — у Даниэля дёрнулась бровь. — Ну, да, я ещё и Райне никак увести не мог, только развернул его к себе лицом, чтобы он не смотрел. — Ты не узнавал, что там с Ингрид? — Она уже просыпалась после наркоза, вроде, память не потеряла. Может разговаривать, но ходить и даже сидеть ей пока рано. Мне не разрешили с ней пообщаться — якобы волны от сотовых телефонов мешают работе медицинской техники. — Дай Райко трубку, — попросил Даниэль, — если он рядом. Он долго убеждал сына, что скоро поправится и вернётся домой; уверял его, что и мама уже проснулась, только пока она очень слабая, и нужно подождать ещё чуть-чуть. Райко был подозрительно притихший, проглатывал окончания слов и слегка запинался на согласных звуках. — «Одним психотерапевтом тут не обойдётся, — мысленно вздохнул Ташлер. — Как минимум, понадобится ещё и невролог». За оставшиеся до Нового Года дни Даниэля осмотрели со всех сторон, но проблем с физическим состоянием, которые могли вызвать у него такое явное недомогание, врачи не обнаружили. Кто-то из докторов даже обронил реплику из серии «возмутительно здоров», и Даниэль мрачно усмехнулся. Возмутительно здоровые люди не бьются в судорожных припадках на глазах у собственных сыновей. К Ингрид он пришёл как раз тридцать первого декабря — один, без Райко. Даниэль посчитал, что вид бледной, больной мамы, утыканной множеством трубок и подключённой к разным приборам, нанесёт мальчику дополнительную травму, и решил разведать обстановку самостоятельно. Ему выдали одноразовый халат и сменную обувь — можно было остаться и в своей, но Даниэль боялся притащить на подошвах какую-нибудь заразу. — Эй, Инкен, — почти шёпотом позвал он, усаживаясь около её кровати. Она лежала на спине, из носа у неё торчал дренажный катетер, а по обоим запястьям расплывались синяки от многочисленных капельниц. Даниэль нервно выдохнул, чтобы избавиться от спазма, который словно сковал всё его тело. — Дани?.. — она приоткрыла глаза и осторожно перевела взгляд. — Дани!.. Ты здесь! Ты со мной! — Тихо ты, — он взял её за руку и прислонился губами к тыльной стороне её ладони, ощущая, как пульсирующая боль в его голове медленно затухает. — Всю больницу распугаешь. — Дани, прости, так получилось, что я беременна! — выпалила Ингрид. — Я в курсе, — он кивнул. — Будем рожать, значит. — Ты точно хочешь?.. — Ты уже полгода проходила, у нас вариантов больше нет. — Даниэль! — голос у Ингрид был слабым и дрожал, но она всё равно возмутилась в своей обычной манере, которой Ташлеру так не хватало в последние дни. — Шучу, — он ещё раз поцеловал её руку, — хочу, конечно. И Райко тоже. — Как он?.. Где он?.. — Я несколько дней назад в обморок хлопнулся прямо у него на глазах, — Даниэль устало опустил голову. — Он сейчас с твоим братом и его кавалером, ест плохо, дёргается. Но ничего непреодолимого нет. Справимся со временем. — В обморок? — растерялась Ингрид. — Почему? Что с тобой? — Да ничего, — рассердился Ташлер, — местные врачи сказали, что реакция на стресс. Как будто у меня до этого ни разу в жизни не было стресса. — Получается, я виновата… — Инкен, — он тяжело вздохнул. — Вот если б ты меня осознанно каждый день доводила до нервного срыва, тогда да, была бы виновата. А ты больна. У тебя из головы вытащили опухоль! — До сих пор не верится, — зябко передёрнулась Ингрид. — Когда думаю об этом, меня знобит от страха. — Что ты последнее помнишь? — Я… я… — взгляд её стал потерянным и беспомощным. — Я знаю, что вы с Райко ездили в Раггаль, а потом ты летала в Грац. — Откуда? — ахнула Ингрид. — Проводил расследование, — усмехнулся Даниэль. — Тогда… — она вздохнула, будто готовилась нырять, — хорошо помню, как встречалась со Свеном Гроссеггером. Потом уже как-то… туманно всё. Ой, ты мне в душе такие красивые слова говорил... Или это тоже галлюцинация? — Свен Гроссеггер — это кто? — Даниэль уже забыл, о чём они с женой беседовали в душе, поэтому решил пока проигнорировать вопрос. — Дани, я не понимаю, как всё это сформулировать внятно… Голова очень болит, а обезболивающие нельзя из-за ребёнка, и так был общий наркоз… — Я тебя не тороплю. Расскажешь, когда будешь готова. — Хочу сейчас. Даниэль ухмыльнулся. В этом была вся Ингрид — упиралась, протестовала, уходила в глухой отказ, но стоило дать ей возможность выбора, как она тут же оживлялась и с новыми силами кидалась в бой. — Мне Райко уже объяснил, с чего всё началось, — он сжал её руку крепче. — Ноа напугал его героями ужастиков. Всё-таки, пять лет и восемь — это целая пропасть. После этих книжек, или что они там читали, Райко увидел кошмар, — Даниэль намеренно приукрасил действительность, чтобы Ингрид не злилась на сына. — Ему почудилось, что у него под кроватью утопленник. Он пришёл к тебе и пожаловался, потому что ему было страшно. — Но я говорила с тем мальчиком, — Ингрид заплакала, — он постоянно появлялся в нашем доме, то во дворе, то на кухне, то в ванной… — Опухоль, Инкен. Она вызывает нарушения сознания. Твой больной мозг достроил цепочку: если утопленник, значит — твой детсадовский приятель из Граца. И всё, ты поплыла. — Симон мне не приятель… — она поморщилась не то от боли, не то от возмущения. — Я про него давно забыла. Свен — его старший брат. Не знаю, зачем я полетела к ним в Грац... Просто было такое чувство, что я должна это сделать. — Ты впечатлительная, смерть Симона обязательно взволновала бы тебя, даже притом, что ты тогда была маленькой, ровесницей Райко. Не думать о чём-нибудь — не значит забыть это насовсем. Где-то ты хранила его образ, раз он вот таким способом вылез. — Не может быть, чтобы настолько просто… — Ты хотела с настоящими призраками побеседовать? — захохотал Даниэль. — Расстроилась, что их не существует? — Тебе весело, как я погляжу, — она слегка округлила глаза. — Я вспомнил, как ты у меня после нашего первого осознанного секса знак зодиака спросила. Да, ты вполне могла бы общаться с мёртвыми, у вас найдутся общие темы. — Что плохого в знаках зодиака? — удивлённо моргнула Ингрид. — Мне нравится астрология, причём тут мертвецы? — Ты и вправду разорвала бы связь, если бы я родился не двадцать четвёртого мая, а тридцатого, например? — Тридцатое — это тот же самый знак, — она устало улыбнулась и расслабленно растеклась по подушке. — Вот если бы первого, то надо было бы подумать, да… — Инкен, — он снова рассмеялся и поцеловал её несколько раз — в лоб, щёку, плечо, предплечье, запястье, — ты неподражаема. Я очень жалею, что раньше мы с тобой так редко разговаривали. — Я тоже, — прошептала она. — Сейчас засну, наверное. — Подожди, — Даниэль резко посерьёзнел. — Что мы будем делать с Олимпиадой? — А что с ней? — растерялась Ингрид. — Ты не выдержишь перелёт до Канады. — Я буду дома, — её неудержимо клонило в сон, — как обычно, зачем мне… — Вместе с твоей гормональной терапией я должен оставаться рядом с тобой. Иначе ты не вылечишься до конца, и болезнь вернётся снова. — Тогда… давай… на корабле... — Ингрид отключилась, не закончив фразу. — С новым годом, Инкен, — Ташлер тоже перешёл на шёпот. — Я тебя люблю. И Райко, и Себастьян. И Мири, наверное. Даниэль ещё какое-то время просидел у её постели, сжимая своими огрубевшими руками её мягкую тёплую ладошку. Уходить ему совсем не хотелось, но в квартире у Себастьяна его с нетерпением ждал сын. Даниэль аккуратно положил руку Ингрид поверх одеяла, взглянул на неё и, вздохнув, тихо выбрался в коридор. Его непонятное недомогание будто растворилось, оставив на память о себе только лёгкую слабость в мышцах. Даниэль, Ингрид и Райнхольд вернулись домой в середине января. К этому моменту вся итальянская сборная уже готовилась вылетать на другой континент, чтобы принять участие в Олимпийских Играх, и впервые в жизни Даниэль злился на то, что биатлон отрывает его от более важных дел — вернее, для него раньше вообще не существовало вещей, которые были бы дороже спорта. С самого детства Даниэль Ташлер привык к скольжению лыж по снегу, изнурительным тренировкам, высматриванию крохотных кружочков мишеней через прицел винтовки, но это всё вдруг оказалось таким незначительным перед лицом смерти... Они с Ингрид решили, что Даниэль возьмёт с собой Райнхольда. Тащить малыша на Олимпиаду — то ещё развлечение, однако Ингрид мучилась сильными головными болями, и ей было трудно заботиться о сыне. — Будем звонить тебе каждый день, — предупредил Ташлер, — и спрашивать, не завёлся ли у нас в доме ещё какой-нибудь призрак. — Дани, — смущённо рассмеялась Ингрид, — перестань. — Я серьёзно. И ещё, — он положил ладони на её живот, — показывай нам, пожалуйста, дочь. Или сестру, кому как. — Обязательно, — кивнула она и обняла его. — Райнеке! Иди сюда, я тебя поцелую. Господи, как мне здесь без вас обоих целый месяц... — Ингрид погрустнела, и её голос дрогнул. — Я тоже буду скучать, но, мам, Канада! Я никогда не видел Канаду! Вся моя группа от зависти лопнет, когда узнает, что я летал на самолёте так далеко! А особенно — Марк! — затараторил Райнхольд. — Не сомневаюсь, — кивнула Рённинген. — Меня пугает твоя кровожадность, — Даниэль поднял сына на руки так легко, словно тот весил не больше, чем биатлонная винтовка. — Всё, Инкен, команда ждёт, — он коротко поцеловал жену и помахал ей на прощание. — Слюни, — поморщился Райко. — Вырастешь — оценишь, — Ташлер-старший нарочно надвинул сынишке шапку на глаза, и тот в ответ гневно фыркнул. Ингрид опять засмеялась. Олимпийская деревня Даниэлю совсем не понравилась. Он плохо владел английским — на скудные послегоночные интервью его худо-бедно хватало, но льющаяся со всех сторон незнакомая речь утомляла. По-французски он не говорил вообще, вершиной знаний Даниэля оставались слова «пожалуйста» и «спасибо». В тренировочный процесс он вкатывался очень тяжело, тело отказывалось заново привыкать к нагрузкам. Тренеры вздыхали — всем было ясно, что Олимпиада для Ташлера последняя, но хотелось бы красивого завершения карьеры, а не жалких позиций вне очковой зоны. После грандиозной церемонии открытия, которая, как показалось Даниэлю, впечатлила его сына на всю жизнь, ему парадоксальным образом стало легче. Его словно бросили в море, и он, побарахтавшись на глубине, затих, позволяя солёным волнам нести себя по течению. — «Ты уже здесь. Назад дороги нет». Стартовали итальянцы неожиданно удачно, заняв третье место в смешанной эстафете. На штрафной круг ушли немцы, француженка упала и сломала лыжу, и грех был не воспользоваться шансом. Победили, конечно же, норвежцы — глупо было бы предполагать, что это сделает кто-то другой. На второй ступени пьедестала оказались россияне — Ташлер летел так, будто его подгоняли десятками плетей, но русские девушки выиграли для своих сокомандников слишком большое преимущество, чтобы их можно было легко достать. В индивидуальной гонке Даниэль тоже взял медаль — серебряную; ему, несмотря на точную стрельбу, попросту не хватило физической готовности, и он проиграл сопернику чистым ходом больше двадцати секунд. Он злился на себя, на то, что век спортсмена непростительно короткий, на болезнь Ингрид... Связку «спринт — преследование» он провалил с треском; упал на трассе там же, где и несчастная француженка, очень неудачно приземлился и расколол ложе винтовки. Его не успокоило даже то, что норвежский гегемон в гонке преследования опустился на шестое место, а победу одержал швед. В мужской эстафете итальянцы не добежали до финала вообще: один коллега Даниэля ушёл на штрафной круг, второй — на целых три, и команду сняли. В тройке призёров оказались норвежцы, французы и неожиданно австрийцы. В женской эстафете итальянки заняли обидное четвёртое место. Тренерский состав мрачнел: надеяться оставалось лишь на масс-старт. — «На Олимпиаде не бывает полумер, — горько вздыхал Даниэль. — Есть победитель и все остальные. Серебряных и бронзовых призёров не помнит никто. Только золотая медаль имеет значение». В тот день дул ветер — почти такой же, как в жутком сне Даниэля — и гонку переносили дважды. Спортсмены нервничали, ожидание выматывало их, сервисмены суетились, пытаясь понять, какую смазку для лыж лучше подобрать в такую погоду... Райко тоже волновался, и его, к счастью, заняли тренеры, чтобы тот не отвлекал Даниэля и не мешал ему сосредотачиваться. По решению местного комитета гонка всё же состоялась — уже ближе к вечеру. Тридцать человек в разноцветных комбинезонах собрались у начала трассы, и на Даниэля вдруг обрушилось осознание, что это его последний олимпийский масс-старт. Раздался выстрел стартового пистолета, и этот звук выбил из его головы все мысли, не касающиеся соревнования. Ветер задул с новой силой. На первой «лёжке» было ещё приемлемо, и Даниэль закрыл все мишени, но на следующей из-за ветра, который растаскивал падающий снег во все стороны, видимость значительно упала. Даниэль справился и с этой стрельбой, и, возвращаясь на трассу, заметил, что его стрелковая подготовка позволила ему на какое-то время занять лидирующую позицию. Дышать было трудно, щёки жгло от потоков ледяного воздуха; Ташлер не думал ни о чём, он просто бежал, бежал, бежал, потому что знал — шансов заявить о себе на Олимпийских Играх у него больше не будет. К «стойке» они с норвежцем подошли практически синхронно и встали на соседние коврики. Даниэль старался абстрагироваться от соперника — смотрел только, как в прицеле, гуляющем от ветра вверх-вниз, качается мишень. — «Хватит скрести дно. Давай. Давай!» Даниэль попал все пять раз, норвежец ушёл на один штрафной круг, но Ташлер был уверен, что тот его догонит — конкурент был в гораздо лучших физических кондициях. За то время, пока спортсмены проходили остаток дистанции, ветер слегка подутих. Снег падал теперь крупными хлопьями, и стрельбище просматривалось легче. Норвежец, видимо, устал тоже — по-прежнему маячил в нескольких секундах позади Даниэля. Основной пелотон затерялся почти в минуте от лидеров. Это был во всех смыслах последний олимпийский огневой рубеж Даниэля Ташлера. И снова — как в свои золотые годы, когда первые места непринуждённо падали к его ногам — он закрыл все пять мишеней. Кажется, в предпоследней проскочил габарит, но едва ли это имело значение. Стараясь не думать о норвежце, Даниэль рванул вперёд изо всех оставшихся сил. Тренеры, которые бегали вдоль трассы, кричали ему, сколько секунд преимущества он отвоевал, подгоняли, подбадривали... Он практически не помнил, как пересёк финишную черту — свалился сразу за ней, как подбитая кегля, и распластался на земле, не снимая лыж. К нему тут же подскочила целая толпа: кто-то помог ему отцепить лыжи, принёс тёплую куртку, поднял на ноги, укрыл от журналистов... Даниэль не разбирался, кто именно это делал — просто благодарил всех попадающихся ему на глаза людей в итальянской форме. — Двадцать из двадцати, в такую-то погоду, — тренер по стрельбе лукаво подмигнул Ташлеру, когда тот уже пришёл в себя и собирался на церемонию награждения. — Ты точно завершать собрался? Может, передумаешь? — В тридцать девять лет я такой номер не выдам, — покачал головой Даниэль. — Меня до сих пор ноги плохо держат. — Так у тебя вон какой стресс недавно был! — тренер эмоционально замахал руками. — Кстати, что там с женой? Всё нормально? — Я бы на её месте сегодня родил раньше времени. С утра была нормально, сейчас — не знаю. Пока некогда звонить. — Тьфу на тебя! — тот стукнул его по спине. — Всё, давай. Только улыбнись, а не как обычно! Даниэль стоял на пьедестале, слушая итальянский гимн, но мысли его унеслись далеко от биатлонного стадиона. Он действительно улыбался, хоть и понимал, что на фото будет выглядеть как маньяк, почуявший жертву, раздавал интервью; потом к нему прискакал удравший из-под надзора тренеров Райко, и Даниэль не мог не разрешить сыну примерить медаль. Райнхольд светился от счастья и гордости — рассказывал всем, что его папа победил сегодня. Мальчика совершенно не волновало то, что их непроизносимый южнотирольский акцент не всегда понимали даже носители немецкого, что уж говорить об иностранцах, в недобрый час подвернувшихся Райко. Потом они позвонили Ингрид, которая, с её слов, раньше времени не родила, но была близка к этому. — Я ему говорил, что сейчас ночь, и ты спишь, скорее всего, — Даниэль виновато пожал плечами, — только как объяснить, что в Канаде и Италии разные часовые пояса? — Дани, как можно спать! — возмутилась Ингрид. — Я смотрела гонку! И пресс-конференцию тоже. Райнеке, ты попал в телевизор, кстати. — Да?! — подскочил тот. — А я там красивый? — Красивый, — заверила его Ингрид. — Дани, в комментариях к трансляции пишут, что у нашего сына нет никакой матери, ты его просто клонировал из своих генов, сам, для себя. — Да уж, тебя теперь и не упрекнёшь в том, что ты со мной на рождественский вечер не пошла, — вздохнул Даниэль. — Так бы хоть убедила людей, что ты существуешь, и не нервничала бы из-за писанины в Интернете. — Я не нервничаю, это забавно. Вы сегодня будете пить? — Будем, — Ташлер бросил осторожный взгляд на сына, — но не сильно. Кое-кто меня поднимет рано утром. — Мне уже лучше, я возьму его на себя, когда вы вернётесь. Тебе надо отдохнуть, Дани. — Мам, покажи сестру! — влез Райко. Ингрид, смеясь, встала перед камерой так, чтобы её было видно в полный рост. — Ты такая... круглая, — задумчиво выдал сын. — Буду ещё круглее, готовься, — Ингрид поправила волосы и улыбнулась. Дани... — Что? — отозвался он. — Я вас очень сильно люблю. — И мы тебя. Да, Райко? — Да! — закричал тот. — Мы тебе варенье из клёна купили! — Сироп, — поправил его Даниэль. — И Мири тоже, он сувенирный. — Жду вас, — Ингрид помахала в камеру рукой. — И очень горжусь тобой, Дани.