***
Итальянцы возвращались с зимних Олимпийских Игр довольными. В биатлоне неожиданно появилась личная медаль среди женщин — видимо, вдохновившись успехом Даниэля, его коллега завоевала в масс-старте серебро. Хорошо выступили и саночники, горнолыжники, фигуристы… В аэропорту спортсменов, тренеров, сервисменов, организаторов и их сопровождающих встречали с традиционными песнями, плакатами и объятиями. Ингрид предсказуемо не пришла — Даниэль и не хотел, чтобы она оказалась посреди шумной толпы; к тому же, вскоре на всех, как стая хищных птиц, высматривающих добычу, налетели журналисты. Ташлер прятал вымотанного длинным путешествием Райко от бесчисленных вспышек фотокамер и мечтал, чтобы все эти церемонии поскорее закончились. Он не любил их даже в юные годы, когда охотно общался с некоторыми представителями прессы и устраивал загулы с друзьями, а уж в текущей ситуации всё, чего желал Даниэль — оказаться дома, запереть дверь и всю ближайшую неделю не вылезать даже в магазин. Ингрид встретила их в дверях. Она заметно округлилась за месяц, и нездоровая желтоватая бледность, которая долго оставалась на её лице после операции, почти полностью исчезла. Ингрид выглядела какой-то невыносимо мягкой, уютной, нежной, как будто ей снова было двадцать два, а Даниэлю — двадцать семь, и они впервые рассматривали друг друга после нормального знакомства. — Иди сюда, — он прислонил сумки к стене и сгрёб Ингрид в охапку свободной рукой. Она не сопротивлялась ни секунды — сама прильнула к Даниэлю и крепко обняла их с сыном. — Спит? — шёпотом спросила Ингрид. — Спит, — в тон ей ответил Ташлер. — Никак не могли вылететь, сидели в аэропорту несколько часов, потом попали в турбулентность, его укачало. — Рвало? — встревожилась она. — Нет, плакал, что уши болят, не ел ничего, не пил. Под конец отключился, даже под камерами не проснулся, как следует. — Райнеке, — пробормотала Ингрид, погладив сына по щеке. Тот поморщился и что-то проговорил неразборчиво, а потом глубже зарылся лицом в куртку Даниэля и вздохнул во сне. — Давай я отнесу его наверх… — Я сам отнесу, он тяжёлый. — Тогда мне придётся снять с тебя ботинки, — усмехнулась она. — Мало ли, каких инфузорий вы из Канады привезли на себе? — Инфузорий, — Даниэль едва подавил хохот, — боже, Инкен. Ладно, подержи его минутку, я разуюсь и заберу нашего сына обратно. Ингрид аккуратно взяла Райнхольда на руки, и тот вдруг приоткрыл глаза, недоверчиво прищурился, дёрнулся и закричал: — Мама! — Привет, моё солнышко, — она расцеловала его в лоб и обе щеки. — Как ты себя чувствуешь? Я очень соскучилась! — Мама! Разве мы уже дома? Как мы можем быть дома? — Ты всё проспал, — Даниэль вылез из обуви и выхватил сына обратно. — Нет, я хочу к маме! — возмутился Райко. — Она сядет, тогда поговорите. Ей трудно тебя нести. Райнхольд грустно вздохнул, сполз на пол и начал медленно расшнуровывать ботинки. Даниэль занёс оставшиеся чемоданы в прихожую и, осмотревшись, тщательно запер дверь. Его адрес не был какой-то особой тайной, и он переживал, что особо навязчивые журналисты могут заявиться к ним домой. Они пообедали — или поужинали, или позавтракали, после путешествия общей длиной в пятнадцать с лишним часов Даниэль окончательно запутался в сутках — втроём. Ингрид смотрела на мужа и сына так, будто те заблудились и как минимум полгода бродили по горам, а потом вдруг вернулись домой. Райко устал настолько, что у него заплетался язык, и он едва не уснул снова, пока пытался справиться со своей порцией. В конце концов, Ингрид отодвинула от него тарелку и разрешила сыну прилечь на своё плечо, а потом влюблённо уставилась на Даниэля. — Инкен, всё хорошо? — уточнил он. — Никто лишний не появлялся опять? Ничего страшного не случалось? — Всё отлично, — она расплылась в довольной улыбке, — я просто очень, очень рада вас видеть. Не могу отвести взгляд, такие вы милые. — Милые? — Даниэль едва не подавился чаем. — Да, — кивнула Ингрид, — милые. — Нам бы помыться, обоим, но ты посмотри, — усмехнулся Ташлер, — он же спит на ходу. — Сколько времени вы пробыли в самолёте? — Ну… — мысленно прикинул Даниэль, — в аэропорт мы приехали около пяти вечера, потом до девяти ждали, выпустят ли наш рейс. Около двух ночи сели в Монреале… проторчали там примерно пару часов и летели оттуда до Милана ещё восемь. — Я устала только оттого, как это звучит! — ужаснулась Ингрид. — Старый я уже для таких приключений, — потянулся Ташлер. — Давайте ляжем втроём, — предложила она, — я нам постелю… — Ты раньше говорила, — Райко зевнул, — что я слишком взрослый, чтобы с вами спать. — Так и есть, — согласилась Ингрид, — но из-за такого путешествия можно сделать маленькое исключение. Пойдём. — Вчетвером, — опомнился Даниэль. — Что? — не поняла она. — Технически нас четверо. — А, — Ингрид рассмеялась и положила ладонь себе на живот, — точно, глупость сказала. Вчетвером, конечно же. Устраиваясь в уютной кровати рядом с женой и сыном, Даниэль впервые за последние несколько месяцев почувствовал себя счастливым и умиротворённым. Он держал Ингрид за руку, а между ними сладко сопел Райко. — Подожду, пока вы уснёте, — прошептала она, — и приготовлю вам ещё что-нибудь вкусное. — У тебя, наверное, спина болит, — нахмурился Даниэль. — Не настолько, чтобы я не могла подняться. Всё хорошо, Дани, я заказывала доставку продуктов вчера, никуда идти не надо. — Как твоя голова? — Нормально. Иногда кружится, но невролог сказал, что это от беременности, а не от болезни, просто давление падает. Хирурги говорят, что я выздоравливаю в соответствии с графиком. Пока что. — И всё равно собралась готовить. Отдыхай, Инкен. Смотри сериалы, читай книжки, что там тебе нравится… — Я люблю петь, — неожиданно призналась она. — Петь? — изумился Даниэль. — А почему я не в курсе? — Потому что любить и уметь — не одно и то же, — Ингрид рассмеялась, но тихо-тихо. — Сейчас наша будущая дочь упирается мне в диафрагму и мешает предаваться этому занятию. Сериалы я, кстати, не смотрю. Ты перепутал меня с Мири. — Может быть, — не стал возражать Ташлер. — Я получаю удовольствие, когда вы едите то, что я сделала специально для вас, — Рённинген лежала на боку, но смотрела, повернув голову, в потолок. — Когда я была маленькая, и мама меня возила к институтским друзьям, в Россию, она рассказывала, что там жена обязательно должна готовить мужу, иначе он уйдёт от неё к другой, которая согласится. — Поэтому твоя мама выскочила за австрийца, не дождавшись совершеннолетия. — Отчасти, — хихикнула Ингрид. — И правильно сделала. Дикость какая-то. Я не умею готовить, но я зарабатываю на доставку, зачем принуждать жену? И для чего вообще такая информация ребёнку? — Видимо, для того, чтобы я не вздумала удирать из Австрии. Россия — страна довольно бедная, доставка там далеко не для всех. — Так и кулинария не для всех, — рассердился Даниэль. — Каждый день делать то, что ненавидишь, лишь бы муж не ушёл… Да на кой вообще такой муж? — он зевнул, прикрыв лицо ладонью. — Стой, Инкен. Я понял. — М? — растерялась она. — Ты готовишь, потому что хочешь быть полезной? Ты стыдишься того, что я выступаю за сборную Италии, а ты сидишь дома? — Дани… — начала Ингрид. — Я не оскорбляю тебя, мне просто интересно. Честно. — Мне нравится вас радовать, это в первую очередь, — её тон остался твёрдым. — Но если я пеку что-то красивое… тогда да, может быть, ты прав. Мне хочется выделиться… хоть чем-то. Я скучаю по старой жизни, пусть там и было много работы, но я была заметной, а теперь… — Петь, говоришь, любишь? — Даниэль перевернулся и посмотрел ей в глаза. — Да, но пока не могу. — Давай купим тебе песню, споёшь, запишем. Это вообще не проблема. — И все будут говорить, что я выезжаю за счёт твоей известности… — Инкен, тебе петь надо или нимб носить в глазах окружающих?! — рассердился Даниэль. — Твоя главная беда в том, что ты слишком сильно переживаешь, как выглядишь со стороны. Если уж к тебе на страницу набегут всякие нелюди, можешь смело отвечать им, что не стоит издеваться над певицей, муж которой умеет стрелять. — Те знаменитые спортсмены, у кого ещё нет истинных, встречаются с моделями, — в голосе Ингрид послышалась тоска, — с красивыми, фотографируются вместе… Я рядом с тобой выгляжу, как помятый мешок муки. Ты для меня слишком хорош, Дани. — Я устал. — Ладно, я помолчу тогда… — Я устал, иначе вымыл бы твой рот с шампунем, чтобы никогда больше не слышать от тебя такие слова, — отрезал Даниэль. — Если бы ты меня не устраивала, если бы что-то в тебе было действительно не так, если бы мои чувства прошли, тогда я бы просто поговорил с тобой, спросил, согласна ли ты с моим решением, и мы оборвали бы нашу связь медицинским способом. Я здесь, потому что я хочу быть здесь. Ты моя любимая женщина, Ингрид. Я люблю нашего сына. Я жду рождения нашей дочери. И меня бесит, что ты постоянно себя принижаешь. Всё, я потратил на эту простыню остаток сил, поэтому теперь буду спать. — Дани… — Я сплю. — Хорошо, — Ингрид погладила его по щеке, и он, слегка смягчившись, поцеловал её руку, а потом сжал её ладонь своей перед тем, как окончательно выключиться от усталости.***
Вся следующая неделя для Ингрид прошла, как в сказке — давая торопливую свадебную клятву восемь лет назад, она и не подозревала, что когда-нибудь её брак станет действительно счастливым. В первое время она видела в Даниэле Готтлиба — слишком уж те были похожи — и у неё никак не получалось раскрепоститься рядом с ним. Потом родился Райнхольд, ей стало не до спасения пошатнувшихся отношений, и с годами всё только ухудшалось... Теперь же, когда они вместе пережили её болезнь, Ингрид с удивлением открывала для себя Даниэля заново. Ей безумно нравилось, как муж учился на своих ошибках — усваивал уроки и двигался дальше, не занимаясь лишней рефлексией. Он был очень сильным, как физически, так и морально, и Ингрид рядом с ним чувствовала себя защищённой. Раньше она боялась просить у Даниэля помощи, думала, что тот будет сердиться или сочтёт её жалобы несущественными, а оказалось, что тот искренне считал — если жена не высказывается, то у неё по умолчанию всё в порядке. Когда Райнхольд ложился спать, они разговаривали. Ингрид интересовалась прошлым Даниэля, тем, которое было у него до биатлона. Муж рассказал ей, как однажды Готтлиб отправил его в закрытую лондонскую школу для трудных детей на целый год, и с тех пор Даниэль ненавидел туман, двухэтажные автобусы, британский акцент и рыбу. — Ты поэтому английский саботируешь? — уточнила Ингрид. — Да, у меня на него аллергия, — кивнул Дани. — Особенно на этот их фыркающий говор. Как будто подавились и кашляют. Знаешь, как учителя меня звали? — Как? — Дэ-эниэл, — он намеренно протянул первый слог. — А что с моей фамилией делали, вспоминать страшно. — Скажи спасибо, что ты не Рённинген! — Кстати, я хотел. — Что? — Ингрид потеряла нить разговора. — Хотел после свадьбы взять твою фамилию, но меня переубедил тренер. Сказал, что я уже состоялся, как Ташлер, да и вообще, вдруг результаты упадут. — В связи с чем? — Ты же астрологию любишь. — И что? — Ингрид недоумевала, но при этом ей было весело. — Нельзя поменять знак зодиака. — Якобы Даниэль Ташлер и Даниэль Рённинген — это два человека с разными судьбами. Лучше не трогать и оставить, как есть. — А что твой тренер говорит о людях, которые меняют фамилию по пять раз? — Не знаю, я не спрашивал, — развёл руками Дани. — Если бы папа был жив, то впал бы в ступор — сын его друга, Готтлиба, взял фамилию Рённинген. У него бы шаблон поломался, — печально улыбнулась она. — Ты оставила свою из-за истории с отцом? — Да, я просто физически не могла... Мне казалось, что папа, — Ингрид задохнулась от волнения, — на том свете не найдёт себе покоя, если его дочь будет Ингрид Ташлер. Так я была бы не против, не приходилось бы каждый раз уточнять, что я и вправду мама Райко... Ты не обиделся? — Нет, — покачал головой Даниэль, — я примерно так и думал. — А тебя в Англии называли Дэ-энни? — Просто Дэ-эн, — они оба нарочито тянули неестественный для них звук и смеялись. — Дэ-энни — это слишком личное. Кстати, я свою первую татуировку там и набил. — Ого, — вытаращила глаза Ингрид, — как? Где? Закрытая школа — это же как исправительная колония, только условия помягче, да? — Да, но мы убежали как-то раз, — Даниэль шумно вздохнул, глядя в потолок. — Украли деньги у кого-то в толпе, нас было четверо. Целые сутки шатались по городу, пили пиво, лезли к омегам — хотели показать взрослость. Ну, я и заглянул в тату-салон, почему бы и нет. Там жуткие маргиналы работали — ни перчаток, ни дезинфекции. Я чуть без руки не остался. Когда нас нашли и вернули обратно, в школу вызвали моего отца. Я смотрел на него и кричал — «что, ты доволен теперь? Без руки я точно не буду стрелять!» Каким же я был идиотом... — Ташлер закатил глаза. — Зачем я вообще рассказываю тебе об этом? — Потому что мне интересно послушать, — пожала плечами Ингрид. — И чем всё кончилось? — Руку спасли, и новый учебный год отец оплачивать не стал, забрал меня домой. — У тебя сохранилась та татуировка? — Нет, конечно. Я её перебил, там был кривой и косой кошмар. — Покажи, — попросила Ингрид. Даниэль, помедлив немного, закатал рукав и включил ночник. Она поморщилась от яркого света и потёрла лицо руками. — Смотри, — тихо сказал он, когда Ингрид привыкла к освещению. От переделанной татуировки они неожиданно перешли к остальным. Как Рённинген и подозревала, все они имели для Дани особое значение — восхождение к вершине спортивной карьеры, первая личная победа, первый миллионный контракт, дата знакомства с лучшим другом, рождение племянника, Ноа... ...И день, когда Даниэль встретил в баре Раггаля Ингрид. — Стой, — ахнула она, — ты серьёзно? Он молча кивнул. — Дани, это... — она прижала руки к щекам. — Я всё ещё идиот, да? — усмехнулся Даниэль. — Нет, нет, совсем наоборот, — потрясённо забормотала Ингрид, — это... впечатляюще. Мне очень приятно. А почему ты никогда не говорил мне про это? — Ты ненавидишь тату. Я решил, что тебе неинтересно, и не делился. — Не то, чтобы ненавижу, — Рённинген выделила последнее слово, — скорее, не понимаю. — Вот тут, — он обвёл пальцем орнамент на своём плече, — дата рождения Райко. Но не помогло, год я всё равно забыл. — Дани, ты, оказывается, такой глубокий человек, — продолжала изумляться Ингрид. — У тебя в душе столько всего, а ты молчишь. Но не отпираешься, если спрашивать. — Смотря кто интересуется, — рассмеялся он. — Я не умею читать мысли. Я биатлонист. Бегаю и стреляю. — Вот ты злишься, когда я ругаю свою внешность, — завелась она, — а я терпеть не могу, когда ты выставляешь себя глупым. Ты не глупый! Как-то же ты выяснил, что я летала в Грац? — Это было довольно просто. Райко проболтался, потом я выведал у него имена твоих друзей. Фамилию Георга он не запомнил, а вот Криста Систо — забавное сочетание. Я нашёл её в Фейсбуке, пока искал, просил Райко помочь мне — узнать эту девушку по фотографиям. Написал ей сообщение, получил от неё номер телефона Георга, потом позвонил ему... — Георг работал в клубе в тот вечер, когда мы встретились, — медленно проговорила Ингрид. — Он меня напоил, я сама так захотела. — А, да? — Даниэль моргнул. — Я подумал, он твой друг детства, или вроде того. Постой, это тот приятель Доро? Рыжий, высокий, нудный немного? Она ему потом дом продала, когда переехала в Вену. Почти полцены скосила. — Да, это он, но я ни за что бы не назвала его нудным, — не согласилась Рённинген. — В общем, Георг не стал отпираться и признался, что ты летала в Грац. Но оставался вопрос — зачем? Рённинген замерла. Она села в кровати, сунула под спину подушку, чтобы облегчить гадкую ноющую боль в пояснице, и жалобно посмотрела на Даниэля. — Я собирал тебе сумку в больницу, — спокойно продолжил он. — Думал, вдруг понадобится что-нибудь из личных вещей? Уронил кошелёк, из него выпали визитки. Одна — психологини какой-то, но там номер с итальянским кодом, вариант с Грацем отпадал. Вторая — журналистки с жутким именем. Ей я тоже позвонил, спросил, давала ли ты интервью. Она ответила, что нет, вы случайно встретились в Раггале, но ты интересовалась старой трагедией в Граце. У тебя там утопленник какой-то потерялся, с её слов, и она тебе прислала контакты местного информатора. — Симон, — прошептала Ингрид. — А ведь я даже не поинтересовалась у тебя, почему ты обозвал его моим детским приятелем из Граца... Откуда ты это взял... — Ты что, ходила к психологу? — Дани вдруг сменил тему. — Жаловалась на галлюцинации? Когда Ингрид подумала о Сабине Крёлль, её сковал парализующий ледяной ужас. Она замерла, часто и неглубоко дыша, и её пижамный джемпер вмиг прилип к её взмокшей спине. — Инкен? — Даниэль не мог не заметить её состояние. — В чём дело? — Ты меня убьёшь, — пролепетала она. — Не убью, у тебя внутри моя дочь, — он осторожно положил ладонь на её живот. — Рассказывай, что такое? Тебя обманули? Выманили деньги? — Меня чуть не изнасиловали. В нашем доме. Даниэль дёрнулся. — Кто? — его голос прозвучал резко, как выстрел из биатлонной винтовки. — Это долгая история, — беспомощно заморгала Ингрид. — Мы не торопимся. — Дани... Я... я думала, что у нас с тобой всё совсем плохо... — она расплакалась. — Мы поссорились с Райко, я разозлилась, на следующий день вызвала ему няню и поехала в бар, чтобы выпить, отвлечься как-то... — Так. — Я сидела в баре, пила алкоголь — боже, Дани, что теперь с ребёнком будет!.. Просто молча пила, не буянила, не дралась, не искала приключений... Тут ко мне подошёл какой-то мужчина в кожаной куртке. — Ага, — коротко кивнул Даниэль. — Он хотел познакомиться, я ему назвала чужое имя... Я впервые видела его лицо, подумала — может, турист? — Дальше. — Он флиртовал со мной, но не агрессивно — плёл всякую пьяную романтику... Я сказала, что думаю о разводе, но его ухаживания не приняла, номер телефона тоже не давала. А он внезапно сунул мне визитку своей жены и посоветовал бороться за любовь. Я решила, что психолог, у которой муж отирается по барам и пристаёт к случайным омегам... некомпетентна, и звонить не стала. — Как же он оказался у нас дома, если ты не дала свой адрес? И почему назвала чужое имя? — Даниэль, ты звезда! — выкрикнула Ингрид. — Представляешь, если бы пошли слухи? Все в коммуне стали бы говорить, что твоя жена мало того, что изменяет тебе, так ещё и напивается, как свинья! Я переживала за твой имидж! Тем более, Олимпиада! И я не уверена, что на самом деле хотела развода, просто примеряла на себя это ощущение! Ташлер хранил напряжённое молчание. — Потом ко мне стал приходить Симон, и я как-то увидела его на дороге — вернее, мне показалось, что это он, а на самом деле я сбила собаку! — На «Мегане»? — вдруг уточнил Даниэль. — Да. — Что случилось дальше? — Я привезла её в больницу, собака оказалась домашняя, в дорогом ошейнике, но очень худая, слабая... — Подожди. Ты её трогала? А как же твоя фобия? — Адреналин, наверное, — поёжилась Ингрид. — Допустим. — Я страшно растерялась и назвала в больнице свои настоящие данные вместе с адресом! Врач снял с собаки ошейник, а на нём был написан номер телефона и имя того мужчины, который лез ко мне в баре. Петер Крёлль. Я ему позвонила, сказала, что сбила случайно его собаку. Крёлль ответил, что она потерялась несколько дней назад, её везде искали, поблагодарил меня... А я, дурочка, представилась ему так же, как и при первой встрече. — Я правильно понимаю, что он подсмотрел в ветклинике наш адрес и потом явился сюда?.. — черты лица Даниэля заострились, а голос стал ниже. — Да, он пришёл с цветами, но я подумала, что это просто благодарность за собаку! Ничего не заподозрила! До этого я опять видела Симона, бегала по дому в панике, а тут этот... человек. Не знаю, почему впустила его. Мне показалось, что если в доме будет посторонний, то призрак уйдёт. — Ты после этого эпизода два дня не брала трубку? Она кивнула. Даниэль поднялся с кровати и направился к двери. — Дани! — в ужасе закричала Ингрид. — У нас ничего не было, я клянусь тебе всем... — Где твоя сумка? — Что?.. — осеклась она. — Где твоя сумка? — повторил Даниэль. — В коридоре, на крючке висит, где и всегда, но зачем тебе... — Побеседуем с фрау Крёлль. — Прямо сейчас?! — испугалась Ингрид. — Уже ночь, она спит, скорее всего! — Её муж чуть не совершил тяжкое преступление, а другого способа связаться с ним у нас нет. Ты же не записывала его номер, тот, который с ошейника? — Нет, — пробормотала она, — и за это время я столько раз звонила разным людям, что не найду теперь, кто из них Крёлль... — Жди. Ингрид слушала лёгкие шаги Даниэля за стеной, и её трясло от волнения. Вскоре он вернулся с её сумкой. Дрожащей рукой Рённинген расстегнула её, вытащила кошелёк, раскрыла его, вынула визитку и несмело протянула Даниэлю. Тот, продолжая хмуриться, старательно набрал номер и включил громкую связь. Гудки, как гигантские дождевые капли, со звоном отражались от пола и стен. — Если Вы беспокоите меня в такой поздний час, — из динамика раздался слегка хриплый женский голос, — значит, у Вас всё серьёзно. В противном случае я... — Вы совершенно правы, — перебил её Даниэль. — Фрау Сабина Крёлль? — Верно. — Меня зовут Даниэль Ташлер. — Тот, который... — Да. — В чём дело? — изумилась Сабина. — Я имею в виду, что... Я нужна Вам, как специалист? — Нет, я хотел бы переговорить с Вашим супругом. — Ох, герр Ташлер... — она запнулась и тяжело вздохнула. — У нас с ним непростая ситуация. Видите ли, он сейчас находится под арестом. — За изнасилование? — прямо уточнил Даниэль. — Что?! — та на секунду сорвалась, но тут же взяла себя в руки. — Какое изнасилование? Не понимаю, простите. Петер выпил лишнего и подрался в баре с туристом. — Когда его выпустят? — Герр Ташлер, при всём уважении к Вашим успехам и всему, что Вы сделали для коммуны... — Ваш муж пытался изнасиловать мою жену в нашем доме. Как Вы считаете, мне стоит проигнорировать этот инцидент? — Это какая-то злая шутка? — растерялась Крёлль. — Можем перейти в видеозвонок, я Вам в камеру медалью помашу, — Даниэль взглянул на сжавшуюся в комок Ингрид. — Никаких шуток. У вас собака есть? — Есть, только я не пойму... — С ней всё в порядке? — Веста в декабре пропала почти на неделю — её туристы приманили угощением, потом уехали, она бежала за ними, потерялась, испугалась, бродила по всей коммуне, голодная, пока её не сбили машиной. Сейчас она уже выздоровела, только слегка хромает. — Вашу любимицу случайно травмировала моя жена. Собака бросилась ей под колёса, Ингрид просто физически не успела затормозить. Если хотите, проверьте в ветеринарной клинике, кто оплатил счёт за лечение. — Да, но какое отношение... — Ваш супруг приставал к Ингрид в баре, а потом, когда произошла вся история с собакой, выкрал из ветлечебницы наш адрес и явился к нам домой. Моя жена утверждает, что он на тот момент был в гоне. — Когда конкретно? — Через день после возвращения вашей собаки. — Герр Ташлер, — её голос дрогнул. — Мы могли бы встретиться лично? Я не готова обсуждать такие вопросы по телефону. — Через четыре дня я улетаю в Финляндию. До этого времени — пожалуйста. — Подъедете завтра после обеда ко мне в приёмную? Я сброшу адрес... — Да, хорошо, — согласился Даниэль. — Ваша супруга будет присутствовать при разговоре? — Инкен, ты как? — Я... не знаю, — испугалась Ингрид. — Она беременна, — пояснил Ташлер, — ей не слишком полезно волноваться. — От Петера?.. — Сабина, казалось, тоже впала в ужас. — Нет, к счастью, — поморщился Даниэль, — от меня. Ваш Петер поэтому и не дорвался до дела. — Очень прошу Вас явиться ко мне вдвоём, — понизила голос Сабина. Ночь после этого была беспокойной — сначала Ингрид искала видеозаписи с гаражной камеры за нужное число. В зону видимости попадали и ворота, и входная дверь, поэтому Рённинген надеялась, что можно будет рассмотреть и лицо Петера, и номер его машины. Изображения были нечёткими, но Даниэлю хватило и их, чтобы побледнеть и упрямо сжать челюсть. — Вот гондон, — покачал головой Ташлер. — Есть своя жена, какого хера тебе в гоне дома не сидится? Таблетки и две руки, если совсем беда в кровати. — Дани, я тоже виновата, я открыла ему... — У тебя в голове была опухоль, ты на полном серьёзе беседовала с привидением. Ты не отвечала за свои поступки, Инкен. Мне очень жаль, что рядом не было меня. Я бы ему, как минимум, нос сломал. Очень хорошо отбивает охоту лезть к чужим омегам. — Но как мы докажем, что он это сделал?.. — Пусть сам доказывает, что он этого не делал, — отрезал Даниэль. Сабина оказалась приятной внешне женщиной — такая же кареглазая шатенка, как её муж, со смуглой кожей и красивой пропорциональной фигурой. Ингрид недоумевала — зачем Петеру понадобилась неуклюжая глазастая бледная толстушка в её лице? Чем ему не угодила гораздо более эффектная жена? К тому же, супруги Крёлль были самыми, что ни на есть, истинными — Сабина упомянула, что у неё имелось медицинское освидетельствование. Они разговаривали, по ощущениям Рённинген, больше часа, но так и не пришли к единому мнению. — Так как иск мы всё равно подадим, — Даниэль встал со стула и помог Ингрид подняться, — хочу предупредить. Если Вашего мужа посадят, Вы либо связь оборвите, либо почаще приезжайте к нему в тюрьму на свидания. — О чём Вы? — та утомлённо прижала руки к вискам. — Вдруг у Вас в отсутствие идеального альфы тоже опухоль в голове вырастет? Начнёте с призраками общаться, потеряетесь во времени... — Ингрид сквозь запотевшие почему-то стёкла очков с изумлением смотрела на Даниэля, который говорил о таких страшных вещах, словно о банальном походе за хлебом. — Герр Ташлер, я Вас не понимаю. — Обратитесь за консультацией в местную больницу, там есть доктор Вальдфогель, он Вам всё расскажет. Пойдём, Инкен, — Даниэль мягко подтолкнул жену в сторону двери. Ингрид уселась в машину — на пассажирское место, пристегнулась и ещё раз взглянула на сосредоточенного Дани, который напряжённо раздумывал над чем-то. — Что насчёт последних этапов, Инкен? — спросил он, не оборачиваясь. — Мне нельзя никуда лететь, — тихо ответила она, — врач говорит, что отходить полный срок в сорок недель никак не получится. Если дотянем до дня рождения Райко, будет уже за счастье. — Почему? — Даниэль взял её за руку. — Плацента не справляется, вот почему, — Ингрид почувствовала, что вот-вот разрыдается. — С моим здоровьем мне нужно было наблюдаться с самого, чтоб его, зачатия! А я сколько времени не знала, что вообще беременна?! — от усталости и переживаний по её щекам полились горячие слёзы. — В ней что-то не так с сосудами, ребёнок недополучает кислород, я постоянно катаюсь в больницу, видеть её уже не могу, и там доктора смотрят, насколько всё плохо... Делают ультразвук, слушают сердце девочки, пишут кардиограмму... Пока... пока она борется. Она сильная, как ты. — Я же сказал тебе, что не нужно было ехать к Сабине, — Даниэль, отстегнув ремень обратно, крепко обнял Ингрид. — Им надо, вот они пускай ловят нас в удобном нам месте и доказывают, что не виноваты. Тише, Инкен, тише. Дыши спокойно. Я посчитаю, а ты дыши. — Кто тебя научил так делать? — всхлипнула она. — Я же снайпер, — Дани улыбнулся одним уголком рта, — нас тренируют на это. В принципе, я могу завершить сезон прямо сейчас. Останусь дома вместе с тобой, дождёмся дочку. Никаких примерных дат не дают? — Да хоть сегодня, если плацента отвалится!— опять занервничала Ингрид. — Вдыхаешь. Медленно. Один. Два. Три. — Не дают, — уже тише ответила она. — И я не хочу, чтобы ты... бросал то, чем до сих пор горишь. Я согласна с твоим тренером — тебе ещё очень рано уходить из биатлона. Ты всё равно мне ничем не поможешь, если понадобится срочная операция. — Ты ещё и интервью читала? — Даниэль и не думал ослаблять хватку. — И комментарии к нему. — Инкен-Инкен, — он покачал головой и вдруг поцеловал её. — Хорошо, тогда... Я отвезу вас с Райко к Мири и Йоханнесу. Заплачу им за ваше проживание, объясню ситуацию. Тебя никак нельзя бросать одну, хотя бы из-за того, что в любой момент тебе может стать плохо. От тебя сейчас зависят жизни двоих людей. — Твоя родня от нас устанет... — Это наша родня, во-первых. Во-вторых, случай экстренный. — Моя мама сейчас сказала бы, что если я выросла настолько, чтобы рожать детей, то и разбираться с ними я должна сама. — Я категорически не поддерживаю такую точку зрения. Мы семья, а не попутчики в самолёте. Как мы там друг другу на свадьбе обещали? — Не помню. — И я не помню. И Даниэль, и Ингрид рассмеялись. Он снова пристегнулся и завёл двигатель, попутно набирая номер сестры, а она думала, что Райко будет чертовски рад целых три недели находиться в компании родственников.***
Для Ингрид финский, норвежский и словенский этапы тянулись крайне медленно. Её состояние ухудшилось, и всё, чем она занималась — это лежала на гостевой кровати в доме Мирьям Ташлер и периодически общалась с Райко. Тот переживал, что мама снова болеет, но другие дети отвлекали его, и это помогало ему переносить стресс. Он готовился к возвращению папы и празднованию дня рождения; расстраивался только, что в этом году они не полетят в отпуск куда-нибудь к тёплым океанским берегам с манящим белым песком и ласковыми лазурными волнами. В гонках Дани выступил удачно: выиграл оба спринта и взял серебро в масс-старте, тем самым обеспечив себе малые глобусы по этим дисциплинам. Остальные итоговые награды ушли к норвежцу. Мирьям не разрешала Ингрид смотреть гонки, чтобы не волновать будущую маму, и той приходилось проверять уже объявленные результаты. Ингрид вообще находила сестру Даниэля невыносимо активной и шумной, Мирьям было много — по утрам та вдохновенно пела на кухне, потом громко зазывала детей, тараторила по телефону, бегала туда-сюда по этажам... Однако Рённинген вдруг осознала, что мамы бывают двух типов: прирождённые и случайные. Мири Ташлер принадлежала к первому типу, а Ингрид — ко второму. Ей самой было никогда не достичь того уровня любви к семейному быту, которым невольно обладала Мирьям. Сезон официально закончился двадцать первого марта, а двадцать третьего Даниэль прилетел домой. Райко не хотел уезжать от весёлой тёти Мири, а Ингрид, признаться, всей своей душой жаждала тишины, но перспектива провести время с папой перевесила, и он побежал собирать вещи. — Ты что-то очень плохо выглядишь, — пробормотал Даниэль, усаживаясь на кровать рядом с Ингрид, — вся синяя. — Гемоглобин упал, — она взяла его холодную ещё руку и прислонилась к ней губами. — Уже двадцать третье марта. Ты почти справилась, — он погладил её по плечу. — Пока целюсь на тридцать первое, — улыбнулась Ингрид, — дальше вряд ли получится продержаться больше недели. Райко ужасно расстроится, если сестра решит вылезти прямо в его день рождения. Уговариваю её либо на тридцатое, либо на первое. — Ты сможешь идти? Или отнести тебя к машине? — Смогу, но очень медленно. И сначала дай мне конфету с тумбочки, пожалуйста. Ингрид, даже несмотря на то, что Даниэль крепко держал её под руки, шаталась и норовила упасть из-за слабости. Свежий уличный воздух хлестнул её по лицу с такой силой, что она закашлялась от неожиданности. — Инкен, может, поедем в больницу? — голос у Даниэля был встревоженный. — Может, и поедем, — согласилась она, — но не прямо сейчас. Дани, прости меня. — За что? — удивился он. — Ты устал за сезон, тебе бы отдохнуть, а я в таком состоянии не возьму на себя Райко, чтобы ты хотя бы отоспался после перелёта. Он же тебе ни секунды покоя не даст — выпотрошит все медали, кубки и прочее... — Ничего страшного, отдохну попозже, — Даниэль чмокнул её во вспотевший висок. — Попозже у нас в доме появится орущий младенец. Я недавно поймала себя на мысли, что завидую твоей сестре. — По поводу? — растерялся он. — У неё так естественно получается быть мамой, а я... Ладно, Райко мы планировали — ну, относительно, а второй раз... — Пока наш сын не голодный, не побитый и прилично одетый, мы по умолчанию хорошие родители. С подвалом ты загнула, конечно, но твоей вины там не было. У всех свои достоинства. У тебя они тоже есть, я не сомневаюсь. — Ага, — буркнула Ингрид, — я умею петь мимо нот. — Концерт самобичевания объявляется закрытым, — повысил голос Даниэль. — Пойдём в машину, ты сейчас свалишься, а тебе нельзя. Дома Ингрид просто считала дни — двадцать четвёртое марта, двадцать пятое, двадцать шестое... Она лежала, обняв живот, и разговаривала с дочерью — хвалила её, что та замечательно борется, что она молодец, и Ингрид будет любить её в любом случае. Она называла малышку разными именами, но они никак не хотели ложиться на её образ. Периодически к ним домой приезжали медсёстры — выслушивали сердцебиение плода и контролировали анализы крови Ингрид. Даниэль занимался Райнхольдом — катался с ним на лыжах по местной трассе, где ещё не растаял снег, делал с ним задания для подготовки к школе, привозил из ресторанов еду для всех членов семьи, потому что Рённинген совсем не могла стоять у плиты, и даже мыл полы от весенней грязи, которую регулярно на своих ботинках притаскивал Райко. День рождения Райнхольда отмечали дома у мамы Даниэля, чтобы не нервировать Ингрид визитом шумных гостей. Она смотрела прямой эфир, который запустил для неё Дани, и плакала — по многим причинам. Ей хотелось быть там, среди хохочущих ребят, целовать и обнимать сынишку, и в то же время она была невыносимо благодарна Вселенной за наличие в её жизни Даниэля. — «Как хорошо, что я не развелась, что не изменила ему с этим Крёллем... Я бы столько потеряла! Что мне мешало все эти годы просто поговорить с мужем по душам? Он такой интересный, так заботится обо мне, а я...» Наступил апрель. Ингрид не любила этот месяц — когда-то он оставил её без папы. Снег на улице начинал сменяться затяжными дождями; единственное, что не нравилось Ингрид в высокогорной части Южного Тироля — это погода. И в Граце, и в Раггале случались тёплые, даже жаркие дни, а над Разун-Антерсельвой будто бы весь год висели тучи, то высыпающиеся снегом, то проливающиеся дождём. Ингрид лежала в кровати — слушала, как капли барабанили по крыше, и под этот аккомпанемент Даниэль с Райко о чём-то увлечённо спорили на кухне. Потом голоса стихли. Ингрид поняла, что Дани увёз сына в детский садик. Осторожно и медленно потянувшись, она встала с кровати, положила мобильный в карман халата — на всякий случай — и побрела в сторону ванной. Спина заныла будто бы сильнее обычного, и Ингрид остановилась. Она, морщась от боли, растёрла поясницу, потом проверила телефон — ничего важного там не обнаружилось. Зеркало в ванной показало ей отёкшее, бледное, осунувшееся лицо с синяками под глазами. — Выгляжу ничем не лучше Симона Гроссеггера, — пробормотала она вслух. — Как он там говорил? Мне холодно... Герр Ташлер! Согрейте меня! Прикусив кулак, она тихо захихикала. В самом деле — нашла, над чем шутить! Тем более, обоих герров Ташлеров не было дома. Ингрид умылась и поползла на кухню. Она боялась ходить по лестнице, но не сидеть же, мучаясь от голода, в спальне? Вдруг Даниэля вызовут куда-нибудь, и он вернётся только к вечеру? Каждый шаг отзывался какой-то подозрительной болью в животе, и Ингрид, испугавшись, замерла посреди прихожей. С улицы послышался звук автомобильного мотора, и Рённинген слегка расслабилась. — «Это Дани, наверное. С ним не так страшно». — Инкен, — Даниэль хлопнул входной дверью и тут же столкнулся с ней взглядами. — Ты чего тут стоишь? — Я... шла на кухню, но услышала, что ты приехал. Хотела встретить тебя. — С добрым утром, — он подошёл к ней и чмокнул её в щёку. — Спала сегодня? — Временами, — поёжилась Ингрид. — Подожди меня на кухне, я помогу тебе с завтраком, ладно? Только вымою руки и переоденусь. — Хорошо, — кивнула она. Поясницу снова пронзило болью, и Ингрид сдавленно охнула. Она опёрлась о дверной косяк, чтобы не упасть, и напряжённо дышала, ожидая, пока приступ утихнет. Вместо этого ей становилось только хуже — закружилась голова, часто заколотилось сердце, воздуха будто не хватало. А потом по её бедру потекло что-то тёплое, и Ингрид машинально вытерла это место рукой. Она подняла пальцы поближе к глазам и чуть не рухнула в обморок. На её белой коже резко выделялась кровь. — Дани!!! — изо всех сил завизжала она. — Дани!!! Помоги мне!!! Даниэль!!! Ингрид плохо помнила, что было дальше. Вроде бы, сначала она полулежала в машине, инстинктивно сжимая бёдрами полотенце, потом её переместили на жёсткую неудобную больничную каталку... Её трясло от холода, она рыдала, срывающимся голосом звала Даниэля, но вместо него вокруг были только незнакомые силуэты в белых халатах, шапочках и масках. С каталки её переложили на стол, над которым висела слепяще яркая лампа. Ингрид дрожала, кричала и пыталась ухватить проходящих мимо людей за одежду; из-за этого её руки сразу зафиксировали. К ней наклонился врач — крупный мужчина с круглыми водянистыми серо-зелёными глазами. — Аллергия на лекарства есть? — Н-не... — она заикалась, — я н-н-не... — Вам недавно делали операцию под общим наркозом, какой препарат использовали, не помните? — Н-нет... — А во время первого кесарева сечения? — Н-не... — Посмотри карту ещё раз, — врач обернулся к одному из своих коллег. — А, хотя... Не успеваем. Иди сюда. Фрау Ташлер, — он почти невесомо похлопал Ингрид по щеке, — всё будет хорошо. Смотрите на меня. Сейчас мы наденем на Вас маску, я дам отсчёт. Считайте медленно, спокойно. — Рён-н... — она не договорила, потому что уже в следующую секунду пропитавшаяся мерзким запахом антисептика маска оказалась у неё на лице. Над головой что-то загудело, и шесть маленьких лампочек, вделанных в большую круглую «тарелку», слились в одну, а потом всё резко провалилось в темноту. Было больно и очень холодно. Ингрид будто лежала на дрейфующей льдине, а из воды периодически высовывался Симон и пытался стянуть её за ноги. Ингрид визжала от ужаса, вырывалась, отбивалась, и от этого её живот каждый раз пронзало жгучей болью, словно кто-то задался дьявольской целью вспороть её заживо как можно большее количество раз. — Нет! — надрывно кричала она. — Нет, нет, нет! Уйди от меня! Оставь меня в покое! Дани! Потом кто-то крепко ухватил её за плечи, не давая пошевелиться. Ингрид захлебнулась слезами и зарыдала: — Отпустите, пожалуйста, он придёт за мной, мне нужно бежать, бежать... — Инкен, — голос, без сомнений, принадлежал Даниэлю, — Ингрид, родная моя, я рядом. Перестань дёргаться, ты себя травмируешь. Всё хорошо. Тебе сделали операцию, наша девочка жива. Ты молодец. Я люблю тебя. — Симон, — бормотала Рённинген, — он здесь, он ждёт меня, ждёт, когда я останусь одна! — Я ему задницу отстрелю за такие вещи. — Дани?.. — с опозданием уточнила Ингрид. — Дани. Охраняю тебя тут, не бойся. Она тут же с облегчением провалилась в сон. Ей виделось что-то странное — то Себастьян, который вместо Кристы варит кофе, то енот Ракета, только почему-то белый, как полярный медведь, то Свен Гроссеггер в полицейской форме, то хохочущая Хешти Исаксен. Потом она стала пытаться открыть глаза. Стены и потолок неуловимо уплывали, к горлу поднималась тошнота. Ингрид стонала, облизывала пересохшие губы, нашаривала кого-то невидимого руками в воздухе... Иногда по её лицу скользила влажная ткань, и Ингрид присасывалась к ней, как аквариумный сомик. Голос Даниэля смеялся, и ткань сразу же пропадала. Рённинген обиженно мычала и снова засыпала. К тому моменту, когда Ингрид пришла в себя, она окончательно затерялась в пространстве и времени. Она обнаружила, что лежит на больничной кровати, вся утыканная капельницами и катетерами, а в стоящем неподалёку кресле, неудобно вывернув плечо и шею, дремал Даниэль. Он выглядел очень бледным и уставшим — даже, казалось, немного похудел. — Дани, — шёпотом позвала Ингрид. Он не проснулся. Она хотела улыбнуться и снова закрыть глаза, но тут в её голову ворвалась мысль о дочери, и Ингрид, набрав в грудь побольше воздуха, заорала во всю мощь своих лёгких. — Даниэль!!! — Мать твою! — он подскочил и ошарашенно уставился на неё. — Инкен! Ты чего! — Дочь! — коротко и отрывисто выпалила она. — Наша дочь! Она жива?! — Живая, я же сказал, — Даниэль быстро пришёл в себя и пригладил волосы, чтобы успокоиться. — Слабая, с недовесом, но дышит сама. Пока лежит в стеклянном ящике, растёт, потому что температуру не держит. Стоит вытащить — сразу икает и синяя. Ты как? — Больновато, — пробормотала она и со страхом закатала больничную рубаху. В этот раз шов на животе у неё был не продольный, как после Райко, а поперечный. — Мне матку удалили, да?.. — Пока нет. — Пока? — испугалась Ингрид. — Если кровоточить не начнёшь, то не удалят. Но уже много времени прошло, не должна. Только не брыкайся больше, ладно? Тебя не удержали сразу два санитара, врач вызвал меня из приёмного отделения, чтобы я помог. Вроде как гормоны истинных партнёров успокаивают. — Если ты неудачно упадёшь с лыж, тебя прооперируют, и ты начнёшь буянить в наркозе, меня тоже пригласят? В качестве седативного средства? — Скорее всего, — усмехнулся Даниэль. — Сколько ты уже не спишь? — По ночам я езжу домой и сплю. Сейчас, — он взглянул на часы, — восемь вечера. — А как давно я... — Четыре дня. — Ого, — охнула Ингрид. — Какое сегодня число? — Седьмое. Кстати. — А?.. — растерялась она. — Ты боялась, что родишь в день рождения Райко? — Конечно! Он бы мне этого не простил. — Вместо этого ты родила в день рождения Доро. Но она не ревнует, я ей позвонил и рассказал, что нас теперь четверо. Доро передаёт тебе привет. — Блин, — Ингрид хихикнула и тут же поморщилась от боли. — Дани. — Что? — Какой там у тебя процент точных попаданий? — Восемьдесят девять, если общий. На «стойках» ниже. — У нас два ребёнка родились в диапазоне одной недели. Запиши это к себе в статистику. — Вообще-то, первого ты носила на полмесяца дольше, а вторая выскочила раньше положенного из-за целого ряда внешних причин. Так что к моей статистике это, наоборот, минус. — Это считается «лёжкой» или «стойкой»? — развеселилась Ингрид. — Инкен, что за шуточки уровня десятилеток? — хохотнул Даниэль. — Какая разница, если смешно? — Смешно, — он кивнул, наклонился и поцеловал её. — Пить хочешь? — Да!!! Только у меня, — она смутилась, — катетер в неприличном месте. — Шуточки про стрельбу — приличные, а катетер — в неприличном. Я понял. Дочку ей принесли только через целую неделю. Даниэль снова был в палате, когда медсестра вкатила внутрь большую стеклянную коробку на колёсиках. Ингрид села в кровати, чувствуя, как сердце вот-вот выскочит из её груди. — Покажите, — взмолилась она, — покажите, пожалуйста! — Любуйтесь, мама, какая красавица, — медсестра положила замотанную в одеяльце девочку на грудь Ингрид. Та показалась ей в полтора раза меньше Райко и какой-то слегка полупрозрачной. Рённинген старательно изучила дочку взглядом и закусила губу. Хмыкнув, она посмотрела на Даниэля — тот, конечно же, ухмылялся. — Ты всё это время знал, что у нас опять получился Готтлиб Ташлер?.. — Конечно, — кивнул Дани. — Я не женщина, а копировальный аппарат! У тебя какой-то хитрый план по созданию армии клонов?.. — она с нежностью взяла девочку за крохотную ручку, и дочь сразу ощутимо обхватила её палец своей ладошкой. — Ой, а она сильная, так и не скажешь! — Как назовём? — Даниэль приземлился на кровать к Ингрид и обнял её вместе с дочкой. — У имени Готтлиб есть женский вариант? — Нет, вроде бы. — Тогда без понятия, — вздохнула Рённинген. — Райнхольда откуда-то выкопала, а с дочерью сложнее? — смеялся Даниэль. — Фантазия кончилась, — пожала плечами Ингрид. Девочка, на мгновение потеряв уютную опору, тут же недовольно закряхтела. — Эльза? — Их в классе будет два десятка. — Тереза? — То же самое. — Доротея. Хотя нет, на это она уже обидится. И день рождения украли, и имя. — О, — Ингрид почувствовала, что её осенило. — Давай назовём Георгина? — С ума сошла, — вытаращил глаза Даниэль. — А почему нет? Ты же набил тату с датой нашего знакомства в баре. Если бы я тогда не напилась, то убежала бы. Так что спасибо Георгу. И про Грац тоже он тебе рассказал. Не Хешти же! Она замучится диктовать по буквам. — Георгина, — повторил он. — В принципе, после Райнхольда уже ничего не страшно. Пусть будет Георгина. — Итальянцы смогут звать Джина, — Ингрид поцеловала дочку. — Удобно. — Когда я родился, мне просто дали самое популярное в тот год имя, вот и всё. — А меня папа назвал в честь скандинавской богини. Мои прабабушка с прадедушкой — норвежцы, но дед, папин папа, разругался с семьёй и переехал в другую страну. — Получается, можно оставить Хешти? — Иди ты, — рассмеялась Ингрид. Они сидели на кровати, рассматривая дочку, и Рённинген думала, что если бы ей удалось с помощью аппарата, похожего на тот, который переносил людей между мирами, оказаться в прошлом, то она не стала бы менять ничего. Ингрид была счастлива, даже несмотря на боль в теле и предстоящие трудности.