stolen moments

День проходит под девизом «я об этом пожалею». Я об этом пожалею, думает Сокджин, когда разглаживает дома помятую желтую салфетку. Салфетка отправляется в мусорку, а в сокджиновом телефоне появляется новый контакт. Я об этом пожалею, думает Сокджин, лежа в постели под теплым пледом, купленным на последнюю получку. Купил, потому что даже летом в его квартире адский холод. А Чимин постоянно мерзнет. Может быть, раньше бы этот плед и пригодился. Я пиздец пожалею, думает Сокджин, нажимая кнопку вызова на следующее утро. Словно провидение его останавливает, жалеет, предупреждает – не делай этого, парень. Чимин не берет трубку. Но Сокджин звонит раз, второй, пятый, и только после обеда гудки сменяются сонным и заспанным чиминовым голосом. Чимин жутко тормозит, забывая, о чем говорил в начале фразы, но они все же договариваются о встрече. Сокджин запоминает «Юнги», «вписка», «квартира» и «мне стремно идти одному в это логово». А, и еще в конце что-то вроде «мы так давно нормально не разговаривали». Я пожалею, думает Сокджин, гремя старыми кроссовками и надевая потертую кожанку – вечер обещает быть холодным. Нужно всего-то ни на что не надеяться и ни о чем не жалеть – задача простая, и Сокджин старается, правда. На Чимине вчерашние джинсы-узкачи и знакомый Сокджину белый пушистый свитер. Кажется, они покупали его вместе. Чимин приводит его к тому самому Юнги, и Сокджин убеждается: и вправду логово. Не удивительно, что Чимин не хотел идти сюда один. Но Юнги друг Чимина, вроде как. – Я обязан был прийти, – шепчет Чимин, корча жалобную моську. И добавляет с хитрым прищуром: – Но не обещал сидеть тут весь вечер. Сокджин смеется. – Намек понят. У Сокджина в кармане денег ровно на проезд и две бутылки самого дешевого невкусного пива. Он открывает Чимину бутылку о бордюр, тщательно запихивая внутрь собственной глотки вопросы, почему сейчас Чимин с ним. А не с тем, кому строчит каждые полчаса смс-ки. Чимин смеется, морщит нос, когда пьет невкусное пиво и натягивает рукава пушистого свитера на кисти. Сокджин подсчитывает суммарное количество выпитого ими алкоголя, и где-то под ребрами начинает копошиться гаденькое такое чувство омерзения к себе. Может, случилось чудо, и Чимин сейчас не пьянеет так быстро, как раньше? – Холодно, – жалуется Чимин, обхватывает себя руками за плечи и – вот глупый, стягивает свитер так, что ворот оголяет ключицы и плечи. Он съеживается, бормочет что-то тихое и неразборчивое, и в этот момент он до невозможного похож на крошечного котенка, которого срочно надо пригреть и почесать за ухом. И не только почесать. И не только за ухом. Я пожалею, стучит в голове Сокджина. Я мудак. Беспросветный эгоистичный глупый нищий пьяный мудак. – Поехали ко мне? Погреемся. Чимин роняет бутылку – та со звоном катится по мостовой – и кивает. Я пожалею, обещает себе Сокджин, прижимая Чимина к дверям своей квартиры. Я пиздец пожалею. Чимин слабо упирается в его плечи руками и мычит протестующее. Сокджин смотрит в его глаза – темные, доверчивые, обманчиво-честные – и целует снова. И Чимин – медленно и словно против своей воли – ломается. Все-таки ломается и стягивает через голову свой пушистый свитер. (Но в глазах его таится детская обида, такая щемящая, что от нее больно.) У Чимина беззвучно надрывается телефон. Сокджин наблюдает за вспыхивающим экраном, пока Чимин во сне кутается в его плед, зарываясь в кокон с головой. У Сокджина перед глазами – яркое пятно на чиминовой шее, которое он накрывал своими губами, делая его еще ярче, а Чимин стонал – болезненно. Наверное, это и правда немного больно. Вибрация умолкает. Чимин переворачивается во сне. Сокджин треплет рукой влажные волосы, выбрасывает в мусорку презерватив и – нет, он не жалеет. Ни капельки.