stolen moments

Начинается все почти нормально, красиво, почти как у людей. Чимин натягивает самые драные джинсы, узкие ровно настолько, чтобы выгодно обтягивали задницу и бедра, но и настолько, чтобы было легко их быстро стянуть, если эти бедра захочется перед кем-то раздвинуть. Чимин ярко подводит глаза (Тэхен громко комментирует: "Блядство", глядя на сборы соседа) и долго пытается устроить в кармане джинс одноразовый тюбик со смазкой, чтобы не торчал совсем уже палевно. Для него в сексе на одну ночь, когда в животе уже все сводит от того, как давно у него никого не было, нет ничего плохого или постыдного. Так что когда Чимин во всей красе заваливается на квартиру к Хосоку с явным намерением кого-нибудь подцепить, начинается все нормально. А вот как продолжается – это уже другой вопрос. Чимин выбирает быстро: коктейль, один, второй, перекинуться парой слов с Хосоком, поржать с Юнги – и встретиться глазами с черным обжигающим взглядом. И, помедлив пару секунд, сорваться в бездну. Липкий взгляд, вязкий, бесстыжий, да и обладатель его ничем не хуже. Чимин наблюдает за ним недолго, пока допивает нечто сладкое и ядуче-бирюзовое, впихнутое Намджуном, и увиденное – от идеальной белизны кожи на фоне идеально выглаженной черной рубашки до неидеально крупноватого носа и нахальной ухмылки – ох как нравится. Его весьма бесцеремонно заталкивают в ванную, и Чимин, к своему стыду (которого и нет-то давно) даже и не думает возмущаться. У парня напротив сильные руки и широкая напряженная спина, и плечи тоже широкие – за них очень здорово хвататься, особенно когда между бедер пропихивают чужое наглое колено. Когда в ванной комнате раздается звук расстегиваемой молнии на чиминовых джинсах, "нормально", с которым все начиналось, берется трещинами. Первый секс случается позже, чем первый поцелуй, если не считать тех смазанных случайных касаний губами, когда Чимин прогибался в спине, пока парень быстро водил рукой по его члену, даже не стягивая с Чимина трусов. О том, что парня зовут Чонгуком, Чимин узнает только на следующий день. Как и о том, что Чонгук только в этом году закончил школу. Сейчас это не имеет никакого значения. Сейчас Чонгук ему незнаком совершенно, но тем не менее Чимин каким-то задним чувством чует, как сделать им обоим хорошо. Он стонет приглушенно пока-еще-незнакомому-Чонгуку в шею и кусается, когда тот слишком больно сжимает его бедра. Чонгук шипит, но не возмущается – у Чимина самого вся шея в следах от чонгуковых зубов. И в засосах – красные, неровные, болезненные. Красивые. Чимин вяло прощупывает их утром, едва разлепив глаза – шея саднит. Задница, впрочем, тоже. На его щеке остается след чужой смятой рубашки. Чимин сползает с дивана осторожно (в силу своих возможностей), чтобы не разбудить своего нового знакомого (?), и плетется на кухню, где Хосок курит в форточку. Тогда-то Хосок и говорит: – Его вообще-то Чонгук зовут. Говорит: – Я не припомню, чтобы тебя впирало по малышам. Говорит: – Убирать за собой надо, пидоры. Последнее – ласково так, с любовью. Чимин извиняется, жадно хлыщет услужливо предложенную минералку и старается не смотреть на свое отражение в зеркале. Он собирается домой крайне медленно, справедливо ожидая, что все, в общем-то, сейчас и закончится, если бы не. Чонгук преграждает ему путь в коридоре, выставляя руку на уровне чиминовых глаз с возмутительным нахальством. Он с утра ужасно помятый, волосы больше напоминают гнездо, да и пахнет от него не розами, а хорошим таким перегаром. Но ладони у него по-прежнему наглые, и когда он лезет Чимину под майку, это ничуть не хуже, чем вчера. И пофиг так-то, что на кухне курит Хосок. – Ты куда? – чуть хрипло спрашивает Чонгук. Чимин мнет в руках его пострадавшую рубашку (на ней засохли капельки спермы, которую вчера не отмыли) и отчего-то мямлит: – Домой. Чонгук вжимается в него бедрами, от чего Чимин больно стукается затылком о стену, и ведет носом по шее, по вчерашним укусам и засосам, словно проверяя. Чимин явно чувствует чонгуков твердый член, и у него самого в трусах оживление, пока ему в голову не прилетает полотенцем вместе с возмущенным "пидоры хреновы, я вас покалечу" от Хосока. Чимин смеется, Чонгук тоже. Домой Чимин все-таки уезжает. Только не к себе, а к Чонгуку. Когда он оказывается в узкой односпальной чонгуковой кровати, ему стреляет мысль представиться – ну почему бы и нет-то, прямо перед вторым сексом – но Чонгук скалится и хмыкает: "Я знаю". А потом начинается это. Какая-то стремная фигня, но когда третью неделю подряд вы не спите ни с кем, кроме друг друга, это ведь как-то называется, верно? Чимин не ищет встречи с Чонгуком ни в коем случае, у него даже нет его номера, но они все равно сталкиваются носами постоянно, как неразумные мелкие щенки. И постоянно трахаются. Спустя месяц Чимин неожиданно подбирает подходящее слово. Зависимость. Они встречаются днем – Юнги пригласил Чимина на пиццу, и, разумеется, Чонгук тоже там: сидит, ухмыляется. Рядом с ним единственное свободное место. Чонгук молча вбивает свой номер в телефонную книжку, ничего не объясняя, и звонит себе с чиминового телефона, сохраняет контакт. Хосок бы прокомментировал: "Вляпались". Чимин скромно молчит, только под грудной клеткой ворочается что-то – или бабочки, или большие склизкие черви. Или медузы – мерзкие, липкие, жалящие. Да, наверное, именно они. Чонгук звонит Чимину через два дня, и они вроде как идут на свидание. Первое. Месяц знакомства спустя. Чимин толкает Чонгука в бок, требуя называть себя хеном, Чонгук смеется, с легкостью перехватывает Чимина за пояс и отрывает от земли. Это так просто, но Чимин совсем скоро тонет с камнем на шее в омуте чувств, что поначалу казался милой речушкой. А на деле – вонючее болото, и живут в нем медузы. Отдает себе отчет Чимин или нет – но его затягивает. Затягивает настолько, что он, кажется, царапается носом о самое дно. Только вот Чонгук за ним, похоже, не очень-то и спешит. Одиночество Чимина не бодрит. Одиночество Чимина перетрет, завернет в старую бумагу и выбросит. Получается не думать о том, сколько бы воспоминаний у них уже было, не будь они столь молоды и столь глупы, но впрочем, и так хватает. И даже когда они вместе смотрят фильм на ноуте – на полу три подушки и миска попкорна, Чимин опирается спиной на грудь Чонгука, и ему тепло-тепло внутри – все равно остается чувство, будто он ходит не по краю, а по лезвию. Чимин запрокидывает голову, заглядывает Чонгуку в глаза. Ему страшно, что они словно кабели под напряжением – перегорят, и все, без толку. Чонгук этот страх чует с вероятностью 80%, но виду не подает. Или не хочет подавать. Гладит Чимина по бедру и непривычно ласково целует в затылок. Чимин возвращается к фильму, довольный и спокойный, но ощущение тотальной подставы не отпускает. Ворочается, словно большие холодные медузы под ребрами.