_____________________
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — наконец, спрашивает Чимин, когда горничная, что принесла поднос с чаем, скрывается за дверью. Тэхён открывает окно и забирается на подоконник, достаёт из кармана сигарету и, закурив, жадно затягивается, наслаждаясь первым дымом. Его руки трясутся, как в детстве, когда ему собирались делать прививку, а пухлые губы жадно обхватывают фильтр сигареты. Чимин, очаровательный, словно котёнок, Чимин, просто отвратительно смотрится в этом пропахнувшем кровью и преступностью доме. Тэхёну кажется, что он только что запачкал самое светлое, что есть в его жизни. Это была чертовски плохая идея приводить Чимина домой. А целовать его и то хуже. — Ничего, — отвечает Тэхён, криво усмехнувшись. — То есть? Ничего? А поцелуй? А Юнги, почему он таскается за тобой весь день? И твой брат, просто жуткий тип. Тэхён! — Тэхён вздрагивает, когда его руку накрывает ладонь Чимина. — У тебя всё так плохо дома, да? — Всё в порядке, я просто подумал, что никогда не звал тебя домой, — равнодушно пожимает плечами он. — Если хочешь, ты можешь пожить у меня... Тэхён закашливается дымом и, не успев отдышаться, начинает истерично смеяться, так, что слёзы проступают на глазах. Когда он, наконец, успокаивается и ловит нахмуренный взгляд Чимина, то поясняет: — Если ты думаешь, что готов это вынести, поверь, ты очень сильно ошибаешься._____________________
Чонгук не находит себе места. Пока в их доме есть посторонний, он не может сосредоточиться ни на чём конкретном. Планшет не отвлекает, телевизор раздражает, прислуга мозолит глаза, а Юнги, мать его, терпеливо молчит, переключая каналы в ожидании, когда младшего прорвёт на откровенность. – Когда мы были маленькими, мы называли этот дом нашей крепостью, – хмыкает Чонгук после продолжительного молчания. Шуга не нуждается в намёках, чтобы понять, когда он нужен ему как друг, а когда – как подчинённый. Сейчас ситуация болтается где-то посередине. Чонгук закидывает ноги ему на колени, откидывает голову на подлокотник дивана и шумно вздыхает. На него накатывают воспоминания: кадры из детства, где они бегают во дворе, как они забираются на крышу, как они стоят на похоронах дедушки, все в чёрном, и держат за руки маму с обеих сторон. Что с ними случилось? Как получилось, что они пошли против природы? Сходить с ума по полнокровному брату – такое вряд ли кому-то из них простят на том свете. – Можешь быть со мной откровенным? – внезапно спрашивает Чонгук, не поднимаясь и не шевелясь. Процесс перелистывания каналов прекращается, и Юнги на секунду замирает, медленно моргая. – Ну. – Как думаешь, стоит оставить его в покое? Послушать отца и послать всё к ебеням. Шуга молчит, непроницаемым взглядом сканируя рекламу велотренажера. Фигуристая кореянка, симпатичная на мордашку, так искренне его нахваливает, что даже слегка переигрывает. В доме становится непозволительно тихо, несмотря на все посторонние шумы: тихие неразборчивые голоса с кухни, звон посуды, медлительные шаги горничных и телевизионный монолог. Юнги делает звук громче и откладывает пульт. – У тебя сильный характер, Чонгук. Если не будешь загоняться, из тебя выйдет отличный лидер. С детства тебя воспитывали так, чтобы ты мог удержать под своим началом всю корейскую мафию и в любой момент выстрелить в предателя, которому вчера прикрыл спину. Но пока единственное, что не даёт тебе окончательно ожесточиться, это Тэхён. – Утешил, блять, – бормочет младший, пихая ногой Юнги. – Ты сам попросил быть честным, – слабо улыбается тот, ловя парня за коленку, когда тот снова намеревается съездить ему под рёбра. Молчание затягивается на несколько минут, за которые Шуге удается насладиться несколькими футуристическими роликами. – Мне кажется, я люблю его, – признается Чонгук, уткнувшись носом в сгиб локтя. И оба не нуждаются в том, чтобы уточнять, о какой именно любви идёт речь. Юнги кивает – знаю. Но это чистой воды ложь. Он не знает, как больно осознавать свою неправильность; не знает, как паршиво на душе от того, что этим он разрушает сразу две жизни; не знает, как тяжело Чонгуку произносить это вслух. Но в теории Юнги осознаёт весь масштаб пиздеца. И не уходит._____________________
За окном раскинула лапы настоящая чёрная ночь. Тэхён размазывает окурок по пепельнице и, поднеся средний и указательный пальцы к лицу, морщится от неприятного запаха. Чимин, как и любой домашний зверёк, довольно быстро адаптируется к атмосфере и начинает болтать без умолку, ни о чём не спрашивая. Тэхён точно знает, что Чимин, несмотря на всю внешнюю бестолковость, смышлёный и тактичный, и всегда понимает, когда стоит остановиться. Чего не скажешь о Тэхёне. И Чонгуке. Хоть в чём-то они похожи, хотя радости от этого мало. — Знаешь, — произносит Чимин, словно чего-то стесняется. — Мне пора домой. Или ты хочешь, чтобы я остался? Тэхён, наконец, отрывается от созерцания густого мрака за окном. Он хочет, чтобы его засосало туда, чтобы не стало вовсе, возможно, это решит все проблемы клана и Чонгука в частности. Но этого не происходит. Так что Тэхён разочарованно отворачивается и с улыбкой смотрит на друга, впервые за всё время испытав к нему необъяснимую нежность. — Я бы хотел, — вежливо врёт он, спрыгивая с подоконника и похлопывая себя по затёкшим ягодицам, — но, видишь ли, у нас дома это не положено. С утра меня придут будить горничные, а они обычно по утрам делают мне минет, поэтому... — Что? — покраснев, переспрашивает Чимин. Тэхён, рассмеявшись, тянет холодные руки к другу и щиплет его за пухлые щёки. — Это шутка, дурак. Идём, я провожу тебя. Единственный, кто будет сосать сегодня, это, наверное, Тэхён, думает он, но не произносит этого вслух. У Чимина и без того впечатлений на месяц вперёд, зачем же подливать масла в огонь? В коридоре уже тихо и темно, но стоит им выйти, как срабатывают датчики, и всюду зажигается тусклый свет. В конце коридора знакомая фигура Юнги. В его глазах Тэхён не находит ничего, кроме осуждения, и сердце пропускает пару ударов. Он, блядь, понятия не имеет, когда всё зашло так далеко, когда Тэхён начал чувствовать себя виноватым за то, что не хочет трахаться с собственным младшим братом. То есть, ты хотел сказать, смеётся внутренний голос над Тэхёном, хочет, охренеть как, до дрожи в пальцах хочет, но отказывается, потому что обожает причинять себе отчаянную боль? Да. Именно это Тэхён и хотел сказать. — Юнги, отвези Чимина домой, если ты закончил со своими делами, — приказывает Тэ, под «делами» подразумевая личные поручения Чонгука, которые всегда идут перед его желаниями. — Ладно, — безразлично соглашается Юнги, и Тэхён, прищурившись, подходит к парню ближе, требуя от подчинённого максимального сосредоточения на своей личности. — Если с Чимином что-нибудь случится, хоть что-нибудь, если что-нибудь будет не так, — тихо, чтобы его однокурсник не услышал, говорит он, взволнованно путаясь в словах. — Я прибью тебя. Звучит неубедительно, и судя по тому, как хладнокровный взгляд Шуги сменяется насмешливым, не один Тэхён так думает. Он раздражённо отворачивается и, достав очередную за вечер сигарету, чиркает зажигалкой. У Чонгука стопроцентные зрение и слух, но именно сейчас он тысячекратно об этом жалеет, потому что слышать обеспокоенный голос брата по отношению к совершенно чужому для них человеку чуждо, неправильно и вымораживает до зубного скрежета. Лучше бы у него было стопроцентное воспаление мозга. Ревность – отвратительнейшее чувство на свете. Не помня себя от злости, от которой ещё пару часов назад не было и следа, Чонгук оказывается в метре от Тэхёна, кривя рот в усмешке и кивая Юнги, мол, погодь-ка. Удивительно, как его всего выворачивает изнутри от одного только взгляда на пухлые губы, которые методично смыкаются вокруг фильтра. Тэхён встречает его взгляд с заслуживающей аплодисментов дерзостью – подводки почти не осталось, но даже так его глаза раз за разом убивают что-то в Чонгуке. Чимин копошится с обувью, пока Шуга считает раскалённые докрасна шаровые молнии, которые братья мысленно мечут друг в друга. У Чонгука пульс зашкаливает от возбуждения. Он хочет трахаться с Тэхёном каждую ночь в ущерб сну, просыпаться в одной постели, курить вместе одну на двоих, чередуя с поцелуями, лежать бок о бок, переплетая ноги, смеяться как раньше. А не смотреть в бледное от постоянного страха и гнева тэхёново лицо. Они больше не семья. По документам – может быть, но не по ощущениям. Красная нить, тонкой паутинкой протянутая от их безымянных пальцев, связывает их судьбы, жизни и имена. И Чонгук не отступится до тех пор, пока Тэхён не будет принадлежать ему. Ну, или пока он не посадит его на золотую цепь возле своей кровати. – Юнги-я, будь другом, проведи с парнем воспитательную беседу, – насмешливо тянет он, с наслаждением наблюдая, как округляются глаза брата, и тот чуть не роняет из дрогнувших пальцев сигарету; урок воспитания в исполнении Шуги начинается от лёгкого подзатыльника и заканчивается избиением до полусмерти. Уж Чонгук-то знает. – Нет, – на грани с шёпотом роняет Тэхён, стискивая кулаки до сочного хруста. И его загнанный взгляд срывает у Чонгука последние предохранители. Лампочки в его дурной голове лопаются, разлетаясь на миллионы блестящих осколков. Наступает долгожданная темнота, плотная и бесформенная, в ней Чонгук может рассмотреть только Тэхёна. Ему хватает полсекунды, чтобы приблизиться к старшему брату вплотную и оттиснуть к стене, сомкнув пальцы на беззащитном горле. — Ты ещё не понял, хён? — ядовито выплёвывает Чонгук, надавливая ногтем большого пальца на сонную артерию так, что в том месте остаётся красный полукруг. — Твоё слово здесь последнее. Тэхёну больно, снова больно, как долго это будет продолжаться, спрашивает он себя. Но ответом служит всепоглощающий гнев в глазах Чонгука. Так будет, пока он жив. Но если Чонгук умрёт, то Тэхён не проживёт и двух дней, а значит, так будет всегда? Голос внутри него сдержанно хихикает и говорит что-то о том, как он переигрывает, но Тэхёну нравится переигрывать. Он же, в конце концов, художник. Чимин в страхе пятится назад и спотыкается. Шуга хватает его за плечи и тут же выпрямляет. Тэхёну так стыдно перед другом за такой отвратительный приём, за унижение, которому он подвергается, за то, что он даже не может сказать, в безопасности ли теперь Чимин. Краем глаза старший замечает, как сжимаются кулаки друга, как он пытается сделать уверенный шаг вперёд, и Тэхён почти в ужасе выдавливает из себя, хрипло и болезненно, борясь с подступающим удушьем: — Чимин, не надо. Тэхён успевает бросить Юнги полный надежды взгляд, прежде чем тот всовывает в руки Чимина куртку и выталкивает его за порог. Дверь с оглушительным грохотом закрывается. Тэхёну кажется, что его сердце оказалось зажато где-то между дверью и косяком, прибитое мощным хлопком и готовое вот-вот откинуться. Он закрывает глаза и открывает их, когда Чонгук ослабляет хватку. Воздух ударяет в голову, Тэхёна крутит и подташнивает, он только что курил, а теперь его сигарета где-то тлеет на полу, наверняка, оставив под собой чёрный след. Ну, разумеется, его слово здесь последнее. Слава местной шлюхи давно ходит за ним. И Тэхён слишком хорошо об этом знает, чтобы обижаться. В конце концов, он сам потратил кучу времени на то, чтобы создать себе такой образ, отвязаться от всякой ответственности и оказаться свободным от дел клана. Кто знал, что этот образ загонит его в очередную клетку без дверцы? Тэхён не знал, а если бы и знал, то вряд ли остановился бы. Ведь то, что все вокруг, включая Чонгука, считают его шлюхой, не самое страшное. Самое страшное то, как дико порой его это заводит. Они стоят неподвижно с минуту, глядя друг другу в глаза. Датчики света, перестав улавливать движение, гаснут, и Тэхён видит лишь горящие в темноте зрачки брата. Чонгук, кажется, ждёт какого-то ответа. — Моё слово последнее, — хрипло, насмешливо, с наигранной учтивостью повторяет Тэхён слова брата. — Я понял, мой господин. Какие ещё будут приказы? Он не знает, что чувствует Чонгук. Может быть, запах победы? Единственный запах, который вдыхает Тэхён, это запах Чонгука.