war of hormone

На улице сыро, скользко и противно, а дождь продолжает своё неблагодарное дело. Шуга морщится; глаза превращаются в тонкие щёлочки. Он сходит по ступенькам, бросая точный взгляд на парковку – к своей машине. Осеннее пальто не даёт влажному воздуху проникнуть под одежду, но парень всё равно зябко ёжится, выпрямляя загнувшийся ворот. В кармане греет новая пачка сигарет, припасённая на крайний случай, хотя он давно обещал себе бросить. Но сегодня всё идёт наперекосяк, поэтому можно. Чимин за его спиной возится с курткой: просовывается в рукава и вжикает молнией, так что, когда Юнги оборачивается, то видит перед собой не взрослого и разумного студента, а взъерошенного воробушка во вздутом пуховике. По виду ему не дашь больше пятнадцати. И смотрит не смущённо, нет, открыто и с каким-то доверием даже. Шуга не привык к честным и искренним людям – Чонгук и ребята из клана не в счёт. Обычно с ними труднее всего: понять их легко, а вот принять – непросто. Воспитательная беседа таких не берёт, махать кулаками и палить в воздух – бесполезно; Юнги хмыкает, ему ничего не остаётся, как отвезти Чимина домой. – Холодно, – кивает он на покрасневший нос и уши парня, который всё это время не решается начать разговор. Шуга замечает, что тому прямо не терпится что-то сказать, поэтому решает, что, если уж участь провожатого неизбежна, то можно и смилостивиться разок, – пойдём в машину. Чимин недолго раздумывает, залезть ему в машину или сбежать, сверкая пятками, в сторону забора. Он как раз присмотрел выступающую часть, на которую можно поставить ножки и перепрыгнуть, как в дорамах. Но не глупо ли это, решает он, и потом, ненавистный дождь нещадно мочит волосы, и они прилипают к вискам и лбу. Поэтому он надувает губы, пыхтит, но таки залезает на переднее сидение, когда Юнги отворяет дверцу. По правде говоря, Чимину всегда нравился Юнги, такой хладнокровный, красивый и взрослый, он даже был немного влюблён в него тайком от Тэхёна. Ладно, не немного, очень даже много, временами это превращалось в навязчивую идею: мельком увидеть Юнги, когда он сопровождает Тэхёна в университет, разглядывать фотку, выложенную Тэхёном, мало ли на заднем фоне мелькнёт знакомая фигура. Это продолжалось несколько лет, временами утихало, а потом накрывало снова. Чимин вздрагивает, когда Юнги захлопывает дверцу. Он заводит машину, и мотор мягко мурчит, слишком уж аккуратные для мужчины руки обхватывают руль, и по спине Чимина проходится рой мурашек. Нет уж, решает парень, отворачиваясь к окну. С сегодняшнего дня всё забыто, всё в прошлом, нахуй Юнги, нет, Шугу, и дружба важнее. То, как относятся к Тэхёну в этом доме... он никогда не рассказывал, а Чимин не спрашивал и не замечал. Парень морщится, потому что к глазам подкрадываются слёзы сочувствия. Надувшись, он молчит пару километров, но в конце концов болтливая натура Чимина вырывается наружу. Его голос звучит недовольно, даже слишком, для человека, находящегося в столь невыгодном и неравном положении. — Ты меня собираешься отвезти куда-нибудь на окраину и пришить? — ворчит он, косо поглядывая на Шугу. Машина плавно выезжает с парковки, хрустя шинами по гравию. Пара камешков рикошетит в дверцы – если не прислушиваться, может показаться, что это выстрелы. Юнги обнимает пальцами руль, с интервалом в пять секунд смотрит в зеркала – правое, левое, заднего вида. Он опускает стекло со своей стороны не больше, чем на дюйм, суёт руку в карман, нащупывает пачку сигарет и ловко выцепляет одну. Чимин выжидающе буравит его своими огромными преданными глазами спаниеля. Шуга закуривает, скашивая взгляд на пепельницу, в которой рассыпаны кофейные зерна. Они выруливают на шоссе – дождь усиливается; дворники автоматически смывают воду с лобового стекла. – Детоубийство не в моем стиле, – наконец, отзывается он, выпуская дым в приоткрытое окно. Чимин открывает рот, чтобы снова что-то спросить, но старший его опережает. – Я отвезу тебя домой. — Я не ребёнок, — огрызается Чимин, слегка расслабляется и прекращает поджимать пальцы на ногах, вдавливая их в стельку ботинка; становится очевидным, что в планах Юнги нет его, Чимина, с простреленной головой. — И высади меня у ближайшего метро, тебе незачем знать, где я живу. Он говорит так раздражённо, словно Шуга его смертельно обидел. В Чимине разочарованно плачет влюблённая девочка, и он всё равно украдкой наблюдает за тем, как его спутник курит. И, чёрт возьми, несмотря на то, что с чувствами с сегодняшнего дня покончено, это все равно смотрится так... Чимин краснеет собственным мыслям. Он так поглощён внутренней борьбой со своими чувствами, что не обращает никакого внимания на тот факт, что Шуга, очевидно, прекрасно знает, куда ехать. А ведь ни он, ни Тэхён даже адреса не называли. Юнги усмехается, краем глаза наблюдая за переменами в лице и поведении Чимина. Настолько очевидные изменения: интонация становится увереннее, голос перестаёт дрожать и срываться, а поза теряет скованность. Чимина развозит на дерзость перед ним, Шугой. Интересно, отдаёт ли он себе отчёт, что фактически сидит по правую руку от преступника? Машина останавливается на перекрёстке, занимает своё место в пробке. Будни, вечер, все возвращаются с работы. Юнги откидывается на спинку мягкого сидения, стряхивает пепел, чувствуя кусачую прохладу ветра и мелкую морось дождя. Взгляд прыгает по мокрым крышам авто, пробегается по лицам вымокших пешеходов, чёрным зонтам, лапшичным вывескам. Шуга не вовремя вспоминает, что за разговорами с Чонгуком совершенно забыл поесть. – По просьбе Чонгука я должен сломать тебе что-нибудь. Я предпочитаю ногу. Но специально для тебя сделаю исключение – сломаю обе, – зубасто улыбается он, поворачиваясь к парню. И на всякий случай жмёт на кнопку блокировки дверей, если Чимин перетрухнёт и рискнёт смыться. Щелчок двери действует на Чимина, как щелчок приставленного к виску пистолета. Глаза стремительно расширяются, он невольно разворачивается в три четверти, прижимается спиной к дверце и ударяется затылком о переплёт. У Юнги ледяной взгляд, как у настоящего убийцы, и это пугает столько же, сколько и заводит. Что бы там ни думал Шуга о том, какой он ребёнок, Чимин отнюдь не такой трусливый, невинный и правильный мальчик, каким может показаться. Он знает, что работа Юнги не ограничивается сопровождением. Чимина это смущает, но только самую малость. А вот то, что он и этот дерзкий младший братик относятся к Тэхёну, как к тряпке, о которую можно в любой момент ноги вытереть, это не то, на что можно вот так просто глаза закрыть. Тэхён его друг, пожалуй, единственный. — Разве желания Тэхёна не последнее дело в вашем клане? — огрызается он так, будто просто мечтает, чтобы Юнги, наконец, не выдержал, и сломал ему ногу. — Может быть, послушаешься приказа, который дал тебе этот маленький пиздюк? — Чимин не умеет держать язык за зубами, именно поэтому дружба с Тэхёном изначально являлась делом рисковым. Юнги тихонько смеётся, облокачивается на руль и подпирает кулаком щёку, устремляя на дерзкого мальчишку весёлый взгляд. Если бы только Чонгук услышал, что о нём так отзываются, не пощадил бы – откусил щипцами большие пальцы. А Шугу это раззадоривает, но не раздражает. Чимин – хороший друг; это он понял уже давно. Они оба в похожих ситуациях, за тем простым исключением, что Юнги лучше себя контролирует. — Тэхён сам виноват, что к нему так относятся, – отзывается он, выпрямляется и выкидывает фильтр, сразу же закрывая окно. — И ты правда думаешь, я пожертвую кожаным салоном ради того, чтобы оторвать твой длинный язык? — Ты не очень-то похож на скрягу, — улыбается Чимин, проклиная себя за столь резкое оттаивание; просто Юнги слишком спокоен, крут и даже разговаривает с ним совсем не как с пустым местом. — И с кожи как раз кровь легко оттирается, — задумчиво добавляет он, будто разговор вовсе не о потенциальном насилии над его языком. Чимин совсем не хочет расставаться со своим языком. Между прочим, это чуть ли не самое ценное, что у него есть, иначе как он будет болтать и делать ещё много других вещей, о которых Юнги, может, и хотелось бы рассказать и показать, но стыдно. Подумав об этом, Чимин высовывает язычок и поспешно проводит кончиком по губам, прикусывая их. Волнуется. — И чем же Тэхён заслужил такое отношение? — всё-таки спрашивает он, отнюдь не зло, а серьёзно; он хочет понять. Легкий, до миллиметра выверенный жест приковывает на секунду внимание, но Шуга быстро прогоняет от себя любую мысль о том, что соблазнится на Чимина и его природный шарм. Машина перед ними проезжает на метр, и Юнги слегка отпускает педаль сцепления, плывя по асфальту. Ему пиздец не хочется рыться в грязном белье Чонгука и Тэхёна, но он всё же отвечает. – В отличие от Чонгука, Тэхён не видит себя хозяином в доме. Он не хочет, чтобы его трогали, чтобы с его мнением считались. Он ждет этого, заранее зная, что не получит. А клан только так называют – «семья», на самом деле там одни цепные псы, которые сразу же чуют слабость. Трогаясь и останавливаясь, они проезжают несколько километров. Перед светофором стоит машина скорой помощи, не мигает, просто стоит, и вокруг неё никого – ни разбитой машины, ни пожара, ни раненых, ни банального ДТП. Юнги напрягается. Всё смахивает на типичный фильм ужасов про зомби – солнца не видно, и сейчас отовсюду повылазит проклятая нечисть. Он смотрит на мигающий жёлтым светофор, потом на машину скорой, двери и окна которой плотно зашторены, и говорит: – Держись крепче. Он вдавливает педаль газа в тот момент, когда загорается красный свет. В тот момент, когда отъезжает дверка скорой и оттуда вылезают ребята с пулемётами наперевес. – Блять. Серия выстрелов барабанит по машине, проходится ровненькой линией, разбивает стекло, и осколки отлетают в салон. Шуга перехватывает руль одной рукой, виляет по встречке, чтобы под прицел не попал бензиновый бак, а другой – резко давит на затылок Чимина, буквально заталкивая того под бардачок. Чимин вскрикивает как девчонка, но у него нет времени стыдиться этого, он только стискивает зубы, до крови прикусывая губу, зажимает уши и молится про себя, хотя никогда, чёрт возьми, до этого момента не верил. Да и сейчас не верит, он больше к маме хочет, но зачатки мужского в нём не позволяют звать её. Рёв машины отрезвляет, кровь кипит, в голове пульсирует страх, скручивает живот и немеют конечности. Несколько минут, что Юнги гонит по улице, улетая от машины скорой помощи, кажутся Чимину вечностью. Когда выстрелы стихают, Юнги вдруг тормозит машину. Чимин распахивает глаза в страхе обнаружить мёртвое тело. Но Юнги совершенно точно жив. Впившись в руль, он прикусывает губу, и даже в этот неудобный для восхищений момент Чимин умудряется подивиться его хладнокровию. Так, говорит он себе, нельзя быть такой бабой, даже если ты тащишься от брутальных мужиков, возьми себя в руки. — Колесо пробили, — словно в пустоту говорит Юнги. Чимин достаточно сообразителен, чтобы понять, что одними выстрелами убийцы не ограничатся, и уже через несколько минут будут здесь на чёртовой машине скорой помощи. Блять, к херам, Чимин больше никогда им не будет доверять. Юнги снимает блок с дверей и открывает свою. Чимин следует его примеру. Оказавшись на улице, он понимает, что находится уже рядом с домом. — Беги домой, живо, — командует Шуга и достаёт пистолет, очевидно, не особо действенный против больших пушек его врагов. Чимин приглядывается и замечает кровь на светлой футболке, надетой под тонкое пальто. Может быть, он в прошлой жизни был сестрой милосердия, а может, то, что первый раз пронесло, придаёт ему смелости, или хрен знает, что ещё, в общем, он оббегает машину, хватает Юнги за руку и хрипло лепечет: — У тебя кровь! Шуга шумно втягивает воздух; на лбу выступает холодный пот, он чувствует его, как и скользящую по боку кровь. Ему кажется, что вдалеке слышится вой сирены, и он поспешно вскидывает взгляд. Но на улицах всё по-прежнему мертво, тихо и пусто, как в Зомбилэнде. Юнги не понимает, что происходит – догадывается, но не делает поспешных выводов. Единственное, что ясно, как день, – это ловушка. Всё продумано до мельчайших деталей: место, время, слепая зона на перекрестке и объявление войны. Даже Чимин, сидящий справа, которого старший бросится защищать. Кровотечение усиливается, но Шуга не подаёт вида, только стискивает зубы и заправляет пистолет за пояс, чтобы в любой момент достать. Он бросает на Чимина быстрый взгляд – тот дрожит, как осиновый лист, но в остальном держится молодцом. Юнги в который раз проникается к нему чем-то вроде симпатии и удивляется самому себе. – Пошли, – кивает он и неосознанно сводит брови у переносицы, когда делает в сторону шаг. Стреляли метко, но не смертельно – хотели найти и добить. С такой раной у него нет ни шанса. Чимин отстает на полметра, то ли боясь подойти, то ли проверяя, действительно ли старший знает, куда идти. Шуга же вслушивается в шорохи, тихие шаги в темноте и глухое шуршание шин по асфальту. Кровь впитывается в майку, стягивает кожу, и рваные лоскуты кожи болезненно цепляются за ткань. Кожа и без того светлая становится бледнее побелки; покалывает кончики пальцев, чувство опасности мигает красным в голове. – Больно? – напугано спрашивает Чимин, дёргано доставая ключи от квартиры. Юнги усмехается, прикрывая веки и приваливаясь спиной к стене. – Приятно, – миролюбиво парирует он и вталкивает парня в приоткрытую дверь, выхватывая ган и направляя в звенящую черноту. У Чимина сердце останавливается, на мгновение он жалеет о том, что притащил к себе Шугу. Ну да, конечно, он давно мечтал привести это чудовище к себе домой, но только вовсе не для того, чтобы смотреть на то, как кровь стекает и заляпывает светлый ковёр. Ладно, решает Чимин, плевать на ковёр, честь превыше всего. — Чисто, — говорит Юнги, оглядев квартиру. — Не включай свет, — громче добавляет он. Чимин отдёргивает руку от выключателя, словно там шипит раскалённое железо. Из-за больших окон и фонаря, расположенного неподалеку, в комнате достаточно света, чтобы разглядеть лица друг друга. Но вот искать аптечку при таком раскладе — не самое умное решение. Пока Шуга, не выпуская из руки оружие, устраивается на диване, Чимин дрожащими пальцами шарит в небольшом, но бездонном, чтоб его, комоде. Наконец, он выуживает скромные запасы лекарств, состоящие из бинтов, перекиси, пластырей и обезболивающего. У Юнги в машине, небось, арсенал побогаче. — Я могу спуститься и... — Нет, — отрезает Шуга. — Этого достаточно. Воды принеси. Чимин как подорванный мчится на кухню, наливает в пластиковый тазик воды, хватает чистый кусок ткани и, разбрызгивая жидкость по полу, бежит обратно в комнату. К его облегчению, Юнги живой. Чимин ставит тазик на пол перед ним, сам устраивается рядом и встаёт на колени, чтобы помочь Шуге стянуть пальто. Весьма неоднозначная мысль переливается в голове, как отрава, но Чимин, стыдясь самого себя, отгоняет её. — Они знают, где мы? — шепчет Чимин, испуганно глядя на белую футболку, что наполовину окрасилась алым, в полумраке кажущимся ещё более устрашающим. – Наверняка, – скрипуче выдыхает Шуга, впиваясь зубами в нижнюю губу, чтобы отвлечься на новую боль. Вот только она в сотню – нет, в тысячу – раз слабее той, что простреливает в боку. – С вероятностью 99 процентов сюда они не поднимутся. Будут караулить внизу, а потом, как пить дать, прикончат. Юнги задирает футболку, морщится, но не издает ни звука. Придирчиво осматривает разрывную рану – по краям кожа слоится оттенками от пурпурного до бледно-розового, а чуть дальше проглядывает белое мясо. Поражённо уставившись, Чимин пищит: «кость!», но старший, иронично закатив глаза, качает головой. Он выпрямляется, вскользь вспоминая, запер ли Чимин входную дверь, мажет взглядом по взволнованному лицу младшего, улыбается краешком губ и, схватившись обеими руками за ворот, с треском рвёт на себе футболку. Жидкое, красное выталкивается из его тела, забирая с собой недюжинное количество сил. По большому счету, ему всего-то оторвало кусочек плоти, но сколько мороки. – Подай перекись, – просит он и, отколупав зубами силиконовую крышечку, смачно заливает рану; откидывается на спинку дивана, надтреснуто выдыхает через рот и чувствует, что мир вокруг начинает казаться нереальным, – и приготовь нитки и стерильную иглу. Будешь зашивать.

_____________________

Чимин лежит на полу, прислушиваясь к дождю, барабанящему по стёклам. Его раздражает, что за этим шумом едва ли можно услышать шаги в коридоре, за дверью квартиры. Полумрак давит на затылок, и Чимину начинает казаться, что это конец. Он приподнимает руки и смотрит на дрожащие ладони, не веря, что ещё час назад эти пальцы протыкали иголкой живую человеческую плоть. Нет, думает Чимин, переводя глаза на Юнги, они точно сдохнут, они же не в фильме, не в сериале, а если и так, то он, Чимин, явно не главный герой, так что его жизнь не столь необходима, как хотелось бы. Юнги курит. У Чимина всё внутри переворачивается; как он может быть таким спокойным, когда за дверью поджидает парочка головорезов? Дым окутывает лицо, обрамлённое каштановыми волосами, спускается ниже, касается обнажённой груди, запутывается среди волокон белоснежных бинтов, а потом поднимается вверх, растворяясь. Чимин заворожено наблюдает, на несколько мгновений забывая об опасности. Но молния и громкий раскат грома, в ту же секунду сотрясший стёкла, приводит его в чувство, если не сказать, что огорошивает и добивает. Чимин бы и вскрикнул, но пропадает голос и из горла вырывается рванный вздох. Шуга бросает короткий взгляд на часы, а потом, наконец, замечает Чимина. — Мы ведь умрём, да? Ты просто пытаешься меня успокоить. Но это не отменяет того, что скоро сюда заявятся эти кретины и пришьют нас, — упавшим голосом заключает он, напрочь забыв о логике. — Но я не хочу умирать, я столько всего в этой жизни не попробовал. Я не побывал в США, не купил маме ту мультиварку, о которой она мечтает, не закончил университет, не нарисовал портрет Тэхёна, не спроектировал ни одного здания, не закрыл долг по механике, чёрт, да я даже не рассказал, как давно и безнадёжно хочу те... бя. Примерно в районе последнего слова Чимин понимает, что говорит лишнее, но уже слишком поздно. Сигарета замирает не достигнув губ; Юнги перестаёт дышать на секунду, просачивается своим взглядом в сердцевину и видит, что тот, кого на самом деле ранили, это Чимин. Маленький ребёнок, беззащитный и такой уязвимый. Хочет казаться сильным и смелым, и у него почти получается. Шуга несильно затягивается и тушит сигарету в подставке под свечку. Он аккуратно и не слишком медленно выпрямляется, придерживая бинты одной рукой, бегло осматривает тазик с розоватой от его крови водой и в полумраке обращается к парню. – Пошли спать, – легко и сложно срывается с языка; его голос, уставший и отчасти заботливый, он заставляет младшего всхлипнуть от переизбытка чувств. Шуга не говорит «вместе», не говорит «на одной постели», не говорит «я буду обнимать тебя до тех пор, пока твои слёзы не высохнут у меня на плече», но имеет в виду именно это и ничего кроме. Это неуместно, некстати, нелогично и неумно, как минимум, но Чимин злится. Он отрывает затылок от пола и с трудом приподнимается, ощущая пару свинцовых капель в висках. Чимин резким движением впивается ладонями в широко расставленные колени Юнги, опираясь на них, чтобы не свалиться. Сколько можно обращаться с ним, как с ребёнком? — Да я сдохну сегодня, — рычит Чимин, и его ладони скользят вверх, когда он приподнимается ещё выше, чтобы их глаза оказались почти на одном уровне; пальцы впиваются в кожу, под которой ощущаются твёрдые мышцы. — Нахрена мне спать? Я засну, а ты сбежишь, оставив меня одного? Или что? Но ты ведь не такой, Юнги. Я только что тебе чуть ли не в любви признался, а ты — спать. Да пошёл ты нахуй. Чимина трясёт не столько от испуга, сколько от адреналина, бешено кипящего в крови. Что если это единственный возможный сценарий? Тогда к чёрту, ему нечего терять. Он придвигается ещё и ещё ближе, практически ложится животом на мужчину, не задевая поврежденной кожи, и, обняв того за шею, выдыхает в губы: — Я не хочу умирать, даже не попробовав... Шуга глухо рычит, вцепляется в темные непослушные волосы на затылке и притягивает к себе такого же непослушного мальчишку, впиваясь в его выразительный рот поцелуем. Тяжесть давит на мышцы, он старается не напрягаться всем телом, но не выходит, и глухо стонет от боли, когда кровь снова толчками выплескивает из него, промачивая свежие бинты. Им бы остановиться, прекратить это безобразие, но поздно – его уже перекрыло. Он отрывается от парня, широко лижет пухлые блядские губы, оттягивает за волосы, наклоняясь вместе с ним, кусает под кадыком и снова лижет. – Кончай ныть, мы не умрём. По крайней мере, не здесь. И тебя одного я не оставлю. Юнги ведёт носом под линией челюсти, шумно и глубоко вдыхает запах пота и напряжения, которым пропитался Чимин. Он чувствует его руки, несмело возящие по бёдрам, и усмехается, откидываясь на спинку дивана и ослабляя хватку в его волосах. Зрачки чиминовых глаз в темноте горят ярче звёзд. Шуга подаётся вперёд и снова целует его, но на этот раз не кусает, не царапает зубами, не делится болью, а пробует его на вкус, поглаживая сухими и шершавыми пальцами по нежной щеке. Чимин не верит. Или верит, но эгоистично убеждает себя в том, что Юнги его обманывает. Ведь если признаться себе в том, что всё в порядке, что он не умрёт и не станет калекой, то это означает только то, что пора завязывать с глупостями. А Чимин не хочет завязывать, и это вовсе не глупости. Он умело отвечает на поцелуй, забыв о стыде, касается кончиками пальцев бледной гладкой кожи плеч, обводит несколько едва заметных, но ощутимых шрамов и пошло стонет. — Тебе больно? — обеспокоенно спрашивает он, заглядывая Юнги в глаза, где с удивлением находит тёмное желание. — Мне перестать? Чимин не уверен, что послушается, а ведь Шуга, скорее всего, скажет перестать. Но пока этот ужасный ответ не прозвучал, Чимин опускается чуть ниже, вписавшись коленями в угол, образованный плоскостями пола и дивана. Он обрисовывает пальцами впадину на груди Юнги, ведёт рукой вниз, кладёт ладонь на твёрдые кубики пресса, ощущая себя как в красивой порнухе. Но Чимину нравится порнуха, особенно красивая. Поэтому Чимин целует солоноватую, чуть влажную кожу живота, чувствуя губами лихорадочное тепло, идущее откуда-то изнутри. Должно быть, у Юнги поднимается температура. – Я сам убью тебя, если перестанешь, – кривит губы тот; получается какой-то ебучий оскал, но ему как-то посрать давно. Он расставляет ноги, хмурится от колючих нарывов в боку, облизывается и выдыхает воздух сгустками. Тело горит – организм борется с болезнью, не сдаётся, открыто идёт в наступление. Шуга тоже следует примеру – кладёт ладонь на торчащий хохолок на макушке Чимина, приглаживает, поощряет ко всему, что бы он там себе ни придумал. Юнги сильный, он выдержит, если мальчишке так будет проще пережить эту ночь. К тому же, он сам хочет не меньше. Его, чёрт возьми, заводит порывистый характер этого мальчишки, его смазливое лицо, мягкие пухлые губы, которые скоро будут на его члене. Иначе и быть не может. А Чимин, прикрыв от удовольствия глаза, кружит языком вокруг пупка и замирает пальцами на ширинке, не решаясь сделать следующий шаг. Юнги про себя считает секунды, он не собирается подталкивать его к действиям, но и останавливать не станет. Хотя собственный член уже неприятно упирается в джинсы. Да, да, убей меня, хочет попросить Чимин, но вовремя одёргивает себя. Он же, кажется, говорил, что не готов умереть, пока не выполнит хотя бы пятьдесят процентов от списка. А в первую десятку его пожеланий входит отсосать Юнги. На самом деле, раньше оно вообще не входило, но в данный момент определённо — первое место. — Можно? — с придыханием просит Чимин, словно собирается приоткрыть ящик пандоры, и с ничуть не нежным звуком тянет собачку молнии вниз. Какого хрена я творю, спрашивает себя Чимин, хватаясь обеими руками за пояс брюк и стягивая их вниз; он с облегчением осознаёт, что Юнги слегка приподнимается в попытке облегчить его задачу. У Шуги, решает Чимин, такой красивый член, хотя он решил бы так в любом случае, даже если дело обстояло бы не очень. Но дело обстоит как нельзя лучше. Чимин обхватывает уже твёрдый ствол рукой, медленно ведёт вдоль него и улыбается Юнги, как ребёнок, получивший в расположение большой леденец. Он готов поспорить на что угодно, что этот самодовольный бандюг и подумать не мог, что Чимин кое-что умеет: не такой уж он и ребёнок. Когда с губ мужчины срывается первый сдавленный стон, Чимин наклоняется, не отрывая взгляда от лица партнёра, и берёт в рот головку, нажимая на неё кончиком языка. Чёрт, чёрт, чёрт, ему так охренительно только от того факта, что он, наконец, отсосёт Юнги. Как в самых лучших снах. Только ещё в сто раз лучше. Чимин слышит ещё один хриплый стон и решается удивить Юнги. Он берёт резко и глубоко, почти по самое основание, впившись пальцами в чужое бедро. У Чимина, по правде говоря, было немного парней, но он всегда был старательным и быстро учился. Шуга закатывает глаза, стискивает в пальцах каштановые чиминовы вихры и оттягивает пару прядок – просто так, из чистого садизма. Ему хочется оттрахать парнишку по самые гланды, опрокинуть на спину и оттрахать снова, до шоковых разрядов в 200 вольт вдоль позвоночника и грязных стонов в унисон. Но пока он слаб, истощён и ранен, ему приходится бездействовать и только хрипло стонать, кусая губы и пытаясь рассмотреть во мраке увлечённое процессом лицо Чимина. А тот старается. Он, блять, глотку рвёт, насаживаясь ртом на член старшего. Берёт его за щеку, скользит языком – длинным, как сама жизнь, – по венам, вдоль, поперек и вниз. Его не смущают ни жёсткие лобковые волосы, липнущие к мокрым от слюны и смазки губам, ни горько-солоноватый вкус, ни предательские слёзы, которые оседают на ресницах с каждым разом, когда он пытается взять глубже, дальше в себя. Говорят, когда человек истощён, то он должен кончить раньше, но, чёрт возьми, если это — раньше, то насколько обычно хватает Юнги? У Чимина губы немеют, но он старается, помогает рукой, соблазнительно стонет и ёрзает, устраиваясь удобнее. Он не выпускает член изо рта, даже когда Юнги кончает, и вязкая тёплая жидкость оказывается во рту. Честное слово, Чимин никогда прежде этого не делал, но он глотает, ничуть не морщась. Проходит пара минут, и Юнги, отдышавшись, спрашивает: — Ты как? А Чимин хочет истерично хихикнуть, представляя то, как может прозвучать самый честный ответ на этот вопрос. А-ху-и-тель-но стыд-но. И запредельно хорошо. — М-м? — мычит он, глядя на Юнги, а тот в свою очередь изучает его раскрасневшиеся и чуть распухшие губы, вгоняя тем самым в краску. Ой, будто ты тут только что не отсасывал, как шлюха, говорит сам себе Чимин, чего уж теперь стесняться-то? — Мне надо в душ, — нахмурившись, сообщает Чимин и резко поднимается на ноги, отчего его пошатывает, кружится голова, но он не подаёт вида. — Ты можешь лечь в моей комнате, возьми в шкафу любую одежду, я приду... потом. Чимин облизывает губы, напоследок окидывает страдающим взглядом расслабленного полуобнаженного Юнги, который ничуть не стесняется и продолжает сидеть, не прикрываясь и широко раздвинув ноги. Короче, Чимин пытается отпечатать это в своей памяти — мало ли, вдруг больше не увидит. — Лад... но, я пойду, — заикнувшись, говорит он, пытаясь разыскать в себе всю ту смелость, что сподвигла его двадцать минут назад на такие подвиги. Но нет, скрылась, съебалась, оставив ещё не окончательно испорченную часть Чимина на съедение пристальному взгляду Юнги. В ванной он решается включить свет, и тот неприятно режет глаза. Чимин наскоро стягивает свою одежду и забирается под тёплые струи воды в душевой кабинке. Он обхватывает рукой свой член и начинает быстро водить по нему, упёршись ладонью в стекло. Кончить на стенку душевой. Определённо не так он мечтал провести свой потенциальный последний перед смертью вечер. Чимин быстро обмывается, вылезает из душевой, снимает с сушилки чистые шорты с футболкой и натягивает на себя. Взгляд на мгновение утыкается в зеркало, и оттуда на Чимина смотрит раскрасневшийся парёнек, от которого за два километра исходит сигнальчик — только что трахнулся. Он смущенно морщится и отворачивается. А в комнате его встречает уютная кровать, в которой устроился Юнги — мужчина его мечты. Чимин прикусывает губу, пытаясь понять, спит ли Юнги, стоит ли спрашивать у него разрешения лечь рядом. В итоге Чимин решает, что это, в общем-то, его кровать, а его несчастные губы совсем недавно дарили этому мафиози ни с чем несравнимое удовольствие, поэтому... Да, он имеет право. Но и эта решимость растворяется, стоит подойти ближе и ощутить запах бинтов и лекарства. Чимин осторожно забирается на кровать и сворачивается под боком Юнги, лицом к его спине. Так, чтобы они лишь слегка соприкасались. А тот не спит, дышит медленно и мерно, едва ли подавая какие-либо признаки жизни, пытается осознать, что между ними только что произошло, свести вместе признание Чимина – правда или вымысел? – и улётный минет, подаренный его на удивление умелым ртом. Он думает, что они будут делать завтра – здесь оставаться не стоит, слишком опасно, а он, Юнги, дал обещание, что не бросит и защитит. Пусть даже ценой своей жизни – в конце концов, так будет правильно. Он чувствует, что со спины к нему прижимаются – тёплый и домашний Чимин, льнущий к нему, как маленький щенок, и тыкающийся носом между лопаток. Милый, беззащитный и трогательный, что щемит где-то под сердцем. Юнги улыбается, он понимает, что все проблемы могут подождать до завтра, и тихонько, почти неслышно, отзывается в ночную тишину: – Спокойной ночи, малыш Чимин.