war of hormone

У Тэхёна одежда насквозь пропахивается куревом, а рука становится липкой от алкоголя, который он проливает из стакана, когда задевает кого-то плечом. Он пьёт одну за другой, чтобы забыться, в кругу людей, с которыми едва знаком. Тэхён сбегает из дома сразу же, как только понимает, что за ним присматривать некому. Чонгук не выходит из комнаты, Юнги куда-то пропал, а на остальных плевать — они Тэхёну не помеха. До Чимина не дозвониться, деньги он так некстати оставил дома, куда не вернуться. На телефон, словно по волшебству, приходит рассылка от старосты. Здесь плохо. Небольшой загородный дом, отвратительная вентиляция, дым сигарет заполнил каждый угол, и Тэхён, пошатываясь, выходит на улицу. Дождь только усиливается, и мелкие остатки брызг достают до лица. Он пытается стереть каплю под глазом, но пальцы не слушаются, и подводка слегка размазывается по скуле. Дрожа от холода, Тэхён начинает чувствовать себя по-настоящему пьяным. Он пытается выудить сигарету из пачки, но та выскальзывает из рук прямо в траву и моментально намокает. Чертыхаясь, Тэхён возвращается в дом, где на него тут же нападает удушье. Он путается в собственных ногах, едва не падает, кто-то подхватывает за плечи и шепчет в ухо, прижимаясь ближе. Тэхён отшатывается в сторону, не расслышав и даже не посмотрев в глаза собеседнику. Он ничего не слышит. И это не плохо, решает Тэхён, хотя бы Голос перестанет разбрызгивать повсюду свой яд. С трудом он преодолевает ровно двадцать два подъёма ступенек до второго этажа, вваливается в первую попавшуюся комнату, что по счастливой случайности оказывается спальней, и падает на кровать. Из окна льётся холодный лунный свет, смешанный со светом фонаря. Тэхён чувствует себя, как на карусели с закрытыми глазами: его тело крутит вместе с сознанием и мыслями. Он пьяно мычит, выуживая из заднего кармана телефон, лежать на котором костлявой задницей сомнительное удовольствие. Пальцы сами делают привычные движения, и вот на экране высвечивается до смерти знакомое лицо. Тэхён невольно улыбается, вглядываясь настолько внимательно, насколько ему позволяет сознание, в глаза брата. Большой палец тянется к зелёной кнопке. Тэхёну самому решать, как закончить эту ночь, лежа в полумраке спальни: сохранить разум или потерять его. Он выбирает второе. — Да? — слышит он тихий голос Чонгука. Так не понять, то ли он ждал звонка, то ли действительно удивлён, что брат ни с того ни с сего звонит ему. Обычно их отношения не предусматривают милые телефонные разговоры. — Чонгуки-и, — лепечет Тэхён в ответ и получается намного, намного хуже, чем то, на что он рассчитывал. Чонгук вздыхает и прикрывает веки, уставшие от резкого люминесцентного света. Подтверждений не нужно, по голосу ясно, что Тэхён пьян и собирается напиться ещё, до полного отключения блокаторов природного блядства. Чонгук одновременно испытывает и злость, и зависть. Первое потому, что Тэхён сейчас неизвестно где, неизвестно с кем и неизвестно, что взбредёт в его голову. А после уже приходит призрачное чувство зависти – Тэхёну плохо, но не до такой степени, чтобы битый час стоять перед зеркалом и разглядывать себя, обнажённого и неправильного, и последствия вчерашней ночи на теле. И укус этот ещё нарывает пиздецки. – Где ты напиваешься? – чеканно произносит Чонгук, заглядывая своему отражению в глаза. В них отчаяние и дикая ревность, ненависть и нежность мешаются в ядрёном коктейле. Выпей его – и сдохнешь мгновенно. Тэхён на том конце не то хихикает, не то булькает дринком, припадая к стакану ртом, в любом случае, бесит Чонгука до крайности. — Зачем тебе? — заплетающимся языком отвечает Тэхён, ему кажется, что голос Чонгука звучит не в трубке, а повсюду, и становится невероятно страшно, что вот сейчас дверь с грохотом отлетит и... — Приедешь и накажешь меня? Тэхён очень плохой. – Приеду и накажу, – соглашается Чонгук нетерпеливо, но осекается, когда слышит звенящую ярость своего голоса. Он хмыкает, стараясь сохранить остатки спокойствия, задержать контроль, летящий в тартарары. Когда-нибудь он поинтересуется у Тэхёна, как тому удаётся так быстро выводить его из себя. Он бросает взгляд через плечо на циферблат электронных часов и отмечает, что старший благополучно нарушил установленный комендантский час. — Тэхён, будь послушным мальчиком и скажи, где ты. Что-то подсказывает Чонгуку, что они снова стирают тонюсенькие границы родственных связей. А ещё – что Тэхён ни за что не раскроет своего вынужденного укрытия. — Я же люблю тебя, ты знаешь? — хихикает он, не задумываясь, когда злоба Чонгука начинает его забавлять, хихикает, а потом холодеет и чуть не плачет, хрипя в трубку: — Мне было так охренительно хорошо этой ночью, а теперь я пьяный, и мне кажется, что я не уверен. Может, это был просто секс. Я должен попробовать с кем-то ещё, чтобы убедиться? Чонгук замирает с футболкой в руках, ему кажется, что сердце его останавливается, как если бы у него случился инфаркт. Тэхён его что? Любит? Чонгук не ослышался? – Повтори, – хрипит он, не узнавая свой голос в том жалком подобии, что пугает до чертиков. Он прижимает телефон к уху, и пластиковый корпус хрустит под его пальцами. – Повтори, что ты сказал. — Я люблю тебя? — беспечно переспрашивает Тэхён, приподнимаясь над кроватью, где его ждёт очередной приступ головокружения. — Стал бы я с тобой трахаться, если бы не любил! — сердито добавляет он так чётко, словно и не пил вовсе. — Хотя в нашей маленькой ролевой игре я шлюха, ненавижу тебя, и, хм, знаешь, что? Пойду с кем-нибудь перепихнусь, чтобы соответствовать твоим требованиям. И если это окажется не так уж и хорошо, я буду ненавидеть тебя. Тэхён совсем не отдаёт себе отчёт в том, какую чепуху несёт. – Сделаешь это и можешь считать свою прежнюю жизнь райскими деньками, – предупреждает Чонгук. Он подлетает к столу, на котором стоит открытый ноутбук, кликает мышкой по GPS поиску и вбивает номер Тэхёна. Минуты ускользают за секундами, прежде чем он находит его – за городом, но не далеко. Полчаса езды по пробкам, десять – если Чонгук возьмет свой жёлтый спорткар. Учитывая рваное тэхёново дыхание в трубке, выбор очевиден. – Прошу, – отзывается Чонгук благодушно, сомневаясь, что старший слышит его или слушает, – не делай глупостей. Он тянет время, тянет внимание старшего на себя, перепрыгивая ступеньки. Глухо хлопает дверца машины, отъезжают ворота, пока Чонгук вбивает в навигатор адрес, и без того глубоко отпечатавшийся на сетчатке. Тэхён довольно долго молчит, тяжело дыша в трубку. Он знает, что Чонгук не сбрасывает, слышит его быстрые шаги, шорохи, улавливает звук дождя, хлопок машинной двери. Значит, он будет тут? Тэхён вздыхает то ли с облегчением, то ли со страхом. Всё равно он не собирается ни с кем трахаться. Даже не будь он таким пьяным, всё равно не смог бы. — Разве может быть хуже? — тихо спрашивает он под тихий рёв автомобиля. — Я ведь уже в агонии. Тэхён не врёт. В горле жжёт от выпитого, тело бросает в жар, руки дрожат от беспомощности и обиды, не хватало только в очередной раз разреветься. Он ненавидит это бессознательное, единственное, что иной раз помогает отвлечься, но не сегодня. — Чонгук... пожалуйста, приезжай скорее, — просит он, выпутываясь из одеяла, пытаясь подняться на ноги, словно намеревается идти навстречу, — мне так плохо. – Потерпи, осталось немного, – говорит Чонгук по громкой связи, невольно скашивая глаза на ярко горящий дисплей, будто Тэхён может почувствовать его взгляд, его желание скорее оказаться рядом и прижать к себе. Чонгук так хочет верить, что это правда. Чувства брата, его слова… Верно же говорят, что у трезвого в голове, то у пьяного на языке? Чонгук тоже скажет ему, скажет, как только Тэхён протрезвеет – что любит давно, и что ему похуй на их кровное родство. Потому что не бывает так, как у них – чтобы тянуло силками, взаимно, чтобы не просто страсть и влечение, а что-то большее. Правда же?.. Он жмёт на газ, скользит во тьме по мокрой дороге; по обеим сторонам хвойные лабиринты, и он между ними – пришелец, который точно знает, что впереди – свет. Желтый спорткар сворачивает точно влево, по скользкой грязи зад заносит, но Чонгук выравнивает движение. И словно из ниоткуда перед ним вырастает снежно-белый двухэтажный дом. Тэхён пытается нащупать трубку, но, видимо, теряет её где-то в складках одеяла, а когда находит, то с досадой обнаруживает, что сбросил вызов. Ну вот, проносится в пьяной кружащейся голове, Чонгук снова его бросил. — Сукин сын, — ворчит он, сползая на пол. — И я тоже сукин сын. Пол оказывается таким уютным, в сто раз уютнее кровати, и Тэхён несколько раз, пока ползёт к двери, думает, что было бы неплохо улечься спать прямо здесь. Но комок в горле неумолимо толкает его на настоящий подвиг — доползти до уборной. Тэхёну кажется, что проходит всего пара минут, но в трезвой реальности он добирается до заветного помещения минут пятнадцать, не меньше. Благо, там никого не оказывается, зато прямо на дне ванны две пустые бутылки из-под пива. Одного только взгляда Тэхёна на это безобразие хватает, чтобы нужда пихать себе пальцы в рот отпала. Он склоняется над унитазом – спасибо, что чистым – и на задворках сознания надеется, что Чонгук не застанет его в таком виде. Характерный звук опустошаемого желудка сдаёт Тэхёна с потрохами, когда Чонгук дёргает на себя каждую дверь второго этажа. Он наталкивается на несколько уединившихся парочек, а потом всё-таки находит старшего брата, крепко сжимающего руками унитаз. И пока тот занят очень важным делом, отыскивает в разбросе алкогольного ассортимента початую бутылку воды. – Чтобы это было в последний раз, – со вздохом говорит он, и Тэхён весь вздрагивает, склоняясь ниже над сливом. Чонгук садится рядом с ним на корточки и вытягивает руку, чтобы зарыться пальцами в светлые волосы и отвести их чуть назад. Тэхён горячий, горячий и взмокший, а ещё красный – от стыда и не только. Чонгук любит его даже таким, заблёванным и провонявшим спиртным и травой. — Зачем приехал? — хнычет Тэхён, пытаясь отвернуться и убрать руку брата, а потом его снова выворачивает наизнанку с дурацким постыдным звуком. — Ты должен был послать меня, ну почему ты такой правильный? Правильный — в их случае только произносить это слово уже хуже преступления. Тэхён вдруг чувствует острую нужду залезть к Чонгуку в объятия, он тянет руки, вынуждая брата приблизиться, утыкается лбом ему в грудь. От Чонгука пахнет чистотой, домом, немного деревом, и Тэхёну становится как никогда тоскливо. — Ты не бросишь меня? — спрашивает он таким тоном, словно ему дали шанс задать Чонгуку последний вопрос, и он спрашивает обо всём сразу. — Я домой хочу. Потому что если Чонгук бросит его, то Тэхён умрёт, даже не распаковав лезвие. Он трётся щекой о футболку, а потом снова дёргается и склоняется над унитазом. Внутри ничего не осталось, только вонючий желудочный сок, болезненно жгущий горло, он выворачивает из себя остатки и опустошённо опускает голову. Чонгук дёргает сложенный, как в дорогих отелях, уголок туалетной бумаги, и рулон раскатывается в его руках. Он поднимает лицо Тэхёна, и ему кажется, что он видит высохшие ручейки слёз, исполосовавшие его щеки, как военная раскраска. Вытирает его бледные губы от кислоты и притягивает к себе, буквально укладывая на своей груди. Брата хочется защитить, спрятать от всего и всех, и в первую очередь – от самого себя. Но друг без друга они не выживут, не проживут. И это в самом деле становится пыткой. Чонгук устало прикрывает глаза, покачивая старшего в тёплых объятиях. Он не выпустит, не отпустит – никогда, нет, не будет такого; только не по своей воле. – Сейчас поедем, – обещает он, тихо нашептывая на ухо парню, – просто побудь так ещё немного. Мычание в ответ словам Чонгука, и Тэхён закрывает глаза, окунаясь обратно в карусель сознания. Но теперь оно не такое страшное, потому что Тэхён утыкается щекой в твёрдую грудь Чонгука, и она кажется ему мягче и уютнее любимой подушки. Тёплые ладони касаются его спины, и Тэхён стонет, не зная, не понимая, чем заслужил такую нежность. Уж точно не своим дрянным характером. Он лениво приоткрывает глаза, их щиплет от дыма и размазавшейся косметики. Его веки медленно опускаются, как усталые бабочки. Почему он собирался умирать этой ночью? В тёплых объятиях Чонгука он проваливается в приятный исцеляющий сон.

_____________________

Чонгук мягко отстраняет от себя заснувшего парня, подхватывает на руки – под спиной и коленями – и выносит прочь из этого рассадника грязи и разврата. Тэхён в его руках даже не шевелится, только тихонько посапывает. Чонгук просит стоящих на улице ребят помочь ему открыть дверь машины и аккуратно сажает старшего на переднее сидение, перегибается за застежкой ремня, чувствуя мерное дыхание на щеке, и надежно пристегивает, выпрямляясь и борясь с желанием поцеловать. Домой они едут в тишине. Чонгук не включает радио и отсоединяет навигатор, чтобы противный женский голос не потревожил хрупкий сон. Буря в его маленьком узком мирке потихоньку успокаивается, и он приводит себя в относительный порядок. Рассуждая по логике, он боится, что завтра Тэхён проснётся другим – снова жестоким, чёрствым и грубым. Будет не столько отрицать сказанное, сколько сделает вид, что забыл. А, может, серьёзно заставит себя забыть. Чонгук складывает руки на руле и утыкается в них лицом. Вдох – выдох. Не помогает. – Я люблю тебя, – признается он под шум накрапывающего дождя, глядя в неровное отражение Тэхёна на стекле. Выпрямляется и плавно давит на газ, подвозя их к дому. У раздвижных ворот советник караулит с широким зонтом. Чонгук выходит из машины и обходит её, тихонько нажимая на ручку двери со стороны Тэхёна. – Вака, – одёргивает его скрипучий голос. Чонгук не двигается, сосредоточенно замерев. «Лысая башка» бросает взгляд за его плечо и поджимает губы при виде младшего хозяина. – Госпожа просила передать, что церемонию назначили на пятницу. Чонгук стискивает пальцами металлическую ручку и кивает. Уже через два дня. Он открывает дверцу, отстёгивает ремень и, снова подняв на руки, прижимает брата к груди. Тот тяжелее, чем кажется на первый взгляд, но Чонгук всё равно без особого труда несёт его к себе. Пинком закрыв дверь, он заносит Тэхёна в ванную, осторожно опускает на кафель и, отрегулировав температуру воды до «чуть тёпленькой», с садистской улыбкой направляет на него напор. Сон отступает. Первые несколько секунд постепенно, и Тэхён только морщится под струями холодной воды, заваливаясь куда-то назад. Когда затылок прикладывается к кафельной плитке, Тэхён резко вздрагивает и распахивает глаза. Холод воды мешает дышать, и он широко раскрывает рот, чувствуя, как резко сокращаются мышцы живота. — Блядь! — вскрикивает он, пытаясь отстраниться от воды и встать, но Чонгук подло ведёт за ним душем, пока Тэхён скользит по плитке и падает обратно. Зато в голове проясняется, несмотря на головокружение и слабость во всём теле. — Ненавижу тебя, сука! — хрипит он, отворачиваясь и утыкаясь носом в стенку, чтобы тонкие бьющие струи не попадали в лицо, по которому, само собой, размазались чёрным остатки косметики. Ты сейчас страшный, как сама смерть, умозаключает Голос, и Тэхён хнычет, мол, проснулся, здравствуйте, а теперь кто-нибудь пусть застрелит меня. — Чонгу-у-ук! Тот в ответ отводит душ, и Тэхён, красный, промокший до нитки вместе с ботинками и телефоном в кармане, бросает испепеляющий взгляд на обидчика. Губы синеют и дрожат, ткань мерзостно облипает кожу, запах курева от неё начинает исходить особенно противный. Тэхён рваными движениями стягивает куртку и футболку, обнажая чуть смуглую кожу, покрытую следами прошлой ночи. Он замечает взгляд Чонгука, скользящий по каждому синяку, и неловко прикрывается руками. Чонгук замечает, что пальцы старшего дрожат и не слушаются, и придвигается, помогая стянуть шмотки. Тэхён шипит как кот, пытается сопротивляться и отбиться от назойливых рук, но ему мало что удается. Чонгук мстительно направляет ему в лицо струю холодной воды и дёргает застёжку на промокших и прилипших к коже джинсах. Те поддаются не сразу, а Тэхён вертится и возится, упирается в чонгукову грудь мокрыми ладонями. В разрез с ситуацией младший чувствует, как теплеет в груди. Он улыбается, смотрит на синие дрожащие губы, разгневанное лицо и растёкшуюся косметику – и улыбается. Тэхён родной и – вопреки всему – любимый. Чонгук рывком стягивает с него джинсы вместе с бельём и меняет температуру до действительно тёплой. Уже ничуть не смущает сидеть обнажённым перед Чонгуком. Тэхён даже расставляет ноги и поджимает губы, поняв, что сопротивление бесполезно. Но вода становится тёплой, и хренов Чонгук отходит на шаг назад; издевается, засранец. Тэхён подаёт сигнал своему непослушному телу подвинуться ближе к теплу, тот снова отступает. В конце концов, Тэхён впивается рукой в штанину брата и прислоняется к ней лбом. Если уж мокнуть, то вместе. Как маленькие дети. С недетскими желаниями. Тепло растекается по спине, ласкает и успокаивает, сильная дрожь в теле постепенно утихает. Тэхён ощущает себя собакой, которую привели с прогулки и отмывают от грязи, и, пожалуй, он сам виноват в том, что так сильно испачкался, ведь нельзя портить белоснежные простыни хозяина. Тэхён, часто моргая, поднимает полный надежды взгляд. Чонгук ведь позволит ему спать сегодня в своей постели? – Ну что за ребёнок, – миролюбиво усмехается Чонгук и выключает воду, стягивая с сушки огромное махровое полотенце насыщенного оранжевого цвета. Тэхён на фоне контрастно светлый, чистый и картинно красивый. Чонгук заворачивает его, как кусочек говядины в лист салата, и растирает ладонями по плечам, чтобы согреть окончательно. Тэхён не противится больше, только опускает глаза и надувает губы. Чонгук поднимает его на руки в третий раз – это уже входит в приятную привычку – и несёт на кровать. Тэхён, как нелепый в своем очаровании котёнок, выныривает из-под уголка полотенца и с замиранием смотрит на брата. Чонгук достает пижаму – всё ту же свою, в которой Тэхёну уже доводилось спать, и кидает её стопкой к его ногам. Последний раз сжавшись под полотенцем, Тэхён откидывает его от себя. Воздух оказывается тёплым, и он ощущает холодок по коже. Слабые дрожащие руки нащупывают приятную хлопковую ткань пижамы — он притягивает её к себе и прижимает к груди, как любимую игрушку, выжидающе глядя на Чонгука. Тот с невозмутимым видом принимается стаскивать с себя мокрую одежду, отбрасывая её куда-то в угол комнаты, где паркет не укрыт мягким ковром. Тэхён начинает бессознательные движения руками, чтобы брат не заметил, как жадно он его разглядывает. Когда очередь доходит до футболки, Тэхён морщится, замечая тёмно-синий след от укуса, наверняка, он чертовски болит. Чонгук следит за его взглядом и зло усмехается. Тэхён опускает глаза и начинает разбирать пижаму. С трудом различив, где кофта, а где штаны, он натягивает их на себя, неохотно отрывая задницу от мягкого матраса. Чонгук тем временем раздевается догола и натягивает чистые боксеры. Тэхён замирает с открытым ртом, когда тот подходит и садится на кровать рядом, в три четверти отвернувшись от него. Нет никаких сомнений, что Тэхён по-прежнему пьян, но уже не настолько, чтобы списывать свои поступки на алкоголь. И, к его сожалению, он помнит каждую вынесенную им на всеобщую критику правду. Хренова любовь. — Очень болит? — спрашивает он, протягивая руку, лишённую сил, касаясь тёмного пятна на коже предплечья. — Немного, — отзывается Чонгук, так тихо, словно их в комнате больше двух. Тэхён придвигается чуть ближе и осторожно прикасается холодными губами к синяку, ладонью поглаживая чётко вырезающийся в спине позвоночник. Даже сейчас Чонгук такой горячий, что обмёрзший до внутренностей Тэхён не отказывает себе в удовольствии прильнуть к нему, утягивая за собой. Они опускаются в ворох чистых простыней, Тэхён делает ещё один подвиг — укрывает их пушистым покрывалом. Он чувствует хозяйский поцелуй, оставленный на макушке, прежде чем провалиться в очередной глубокий сон, что начнётся с головокружений, а закончится тяжёлым утром, голодом и желанием проспать ещё как минимум до следующего года.