_____________________
Для кого-то эти два года пролетели незаметно. Но только не для Чонгука. После того случая с покушением авторитет семьи значительно пошатнулся. Нужно было восстанавливать отношения с другими кланами, посещать бесконечные встречи и презентации, вести переговоры от своего лица, а не отгораживаясь спиной отца как щитом. За эти два года Чонгук изменился. Он не просто вырос и осознал цену многим вещам – он наконец понял три главных правила Улиц. 1. Никто не заслуживает доверия. 2. Преступник – тот, кто первым нажал на курок. 3. Привязанности делают тебя уязвимым. Сказать, что ему было трудно – ничего не сказать. Впервые в жизни он оказался совершенно один. Преданный и покинутый. Мать наведывалась в дом несколько раз за месяц, но им почти не удавалось пересечься. Она больше не смотрела на него тем материнским взглядом, от которого тепло расползалось в груди, теперь она почтительно склоняла голову и в редких случаях поднимала на него глаза. Возможно, ей было стыдно перед ним за что-то. Чонгук старался не думать – за что. Большую часть времени он проводил с отцом. Тот учил его всему, что знал сам. С какими людьми нужно быть жёстким и требовательным, а с какими – внимательным и сговорчивым. Незаметно вокруг Чонгука появились телохранители. Во избежание греха он снял Шугу с этой должности и приказал не рисковать своей жизнью почем зря. В семье они вели себя на равных: спорили, конфликтовали, вместе улаживали дела. Даже в дзюдо Чонгук принимал бой только с Юнги. Потихоньку он влился в кровавый водоворот, став его верхушкой. Отпустил от себя то, что грызло, проедало и разлагалось внутри. Отпустил и забыл. Почти. Только перед сном, когда ему удавалось лечь пораньше и позволить мыслям себя затопить, он вдруг понимал, как сильно скучает. По крылатым ругательствам, по битью посуды и хриплому голосу, растрёпанным волосам и родинке на носу; по полуночным звонкам, перегарищу, по поцелуям и объятьям. По взгляду глаза в глаза, который был честнее всяких слов. И как он только не заметил раньше? Во всех «я тебя ненавижу» чёрным по белому я люблю тебя. Курсивом не отпускай меня С примечанием не могу без тебя. Сначала Чонгук наивно полагал, что Тэхён не мог сбежать сам, что его обязательно похитили, и он нуждается в спасении. И хотя это выходило за рамки логики, он понимал, что заявлять в полицию чревато. Тот Чонгук двухлетней давности перевернул всё вверх дном в поисках предупреждения или записки, вбивал все номера телефонов Тэхёна в поисковиках, звонил всем и каждому, даже Чимину, но тот не знал. Никто не знал, кроме… – Он попросил об одолжении, – пояснил отец, почёсывая переносицу. – А ты знаешь, что Тэхён никогда ни о чём меня не просил. – Он сказал что-нибудь ещё? – упавшим голосом спросил Чонгук. Он до сих пор не мог поверить в происходящее. – Только то, что это срочно. И что ты ни при каких обстоятельствах не должен об этом узнать. Это стало последней каплей. В тот день – день, когда власть защелкнула на нём тяжелые оковы – эгоистичный и упрямый Чонгук умер. А на его месте появился новый._____________________
Дождь в такое время года не редкость, но на Чонгука всё равно навевает тоску. Кожаный мягкий салон машины не успокаивает, а водитель и телохранитель угрюмо молчат, неотрывно следя за дорогой. Ему кажется, что осень никогда не кончится. Машина тормозит перед домом, перед ним открывают дверь и раскрывают зонт, придерживая так, чтобы он не промок. Поднимаясь по ступенькам, Чонгук слышит, как закрывается зонт. При большом желании за шумом можно перезарядить пистолет и спустить в него пару пуль, но Шуга сказал, что подобрал достойную охрану. Убедительно, если учесть, что за два года не было ни одной осечки. – Подгони машину к девяти, – не оборачиваясь, говорит Чонгук и заходит в прихожую. Он не видит, но мужчина старше его раза в два сгибается пополам в поклоне. Вешая пальто на вешалку и снимая с плеч белую полоску шарфа, он замечает лишнюю пару обуви. Опять Юнги или Чимин решили наведаться в гости без его ведома. Как мило. Чонгук закатывает глаза. Он проходит на кухню, боясь узреть там очередное произведение кулинарного искусства от Пак Чимина, но в комнате пусто и чисто. Предметы на своих местах, что явно дело рук Юнги. Рай для перфекциониста. До мнимой игры в прятки Чонгуку нет никакого дела, поэтому на пути к залу он сворачивает и поднимается к себе в комнату на втором этаже. Появляется ощущение дежавю, будто он уже что-то такое переживал. Заходя в комнату, он расстегивает широкую пуговицу на пиджаке и тянется к узлу галстука, который теперь научился завязывать сам, но так и замирает на месте. Это какая-то шутка? Розыгрыш воображения? Галлюцинация? Где, блять, скрытая камера? Куда посмеяться? Чонгук не верит тому, что видит. Подходит на негнущихся ногах к кровати, вслушивается в мирное сопение завернувшегося в покрывало брата и всё ещё не верит. Как не верил тогда, что Тэхён его бросил, так и сейчас не верит, что он вернулся. Ему кажется, что сердце стучит громче капель об парапет. Подушечки пальцев покалывает от желания прикоснуться. Чонгук протягивает руку, но та безвольно повисает вдоль тела. Вторая попытка, и где-то в груди открывается обильное кровотечение. Чонгук обводит контур тэхёнова лица, не прикасаясь, лишь отбрасывая дрожащую тень. Облегчение – вот правильное слово, чтобы описать то, что он чувствует. Но вместе с этим Чонгук замечает, что Тэхён тоже сильно изменился. Черты лица потеряли былую резкость; он подстриг и перекрасил волосы в тёмный цвет. Чонгук проводит по краю спадающей на глаза чёлки. Одёргивает руку и, на ходу снимая одежду, направляется в душ. Нужно остудить голову и хорошенько обо всём подумать, а главное – искоренить из мыслей слишком красивого и доступного старшего брата. Просыпается Тэхён как-то легко, лохматя волосы, с наслаждением обнимая подушку, переместившуюся на грудь. Ему снится прекрасный сон, где он в постели Чонгука, с ног до головы укутанный запахом его кожи, как самым мягким на свете одеялом. Минут пять Тэхён балансирует между сном и реальностью, не желая расставаться со сладким наваждением. Он потягивается, мычит, трётся носом о подушку, как заспанный котёнок, и высовывает ногу из-под одеяла, свешивая её над полом. Из-за двери доносится звук включённой воды. Тэхён, наконец, раскрывает глаза. Наваждение не проходит. Он приподнимается на локтях и бездумно озирается по сторонам. Блять. – Блять! – хрипло вскрикивает он, хватаясь за голову руками. У него в ногах, на самом краю кровати, лежит одежда, и принадлежать она может только одному человеку. – Какой же я идиот, – хнычет он, выбираясь из-под одеяла и ощущая под дрожащими ногами тёплый паркет. – Ну какого хрена я это сделал? Что теперь делать, блять? Не будь Тэхён так напуган и преисполнен ненавистью к самому себе, он расплакался бы от одной только мысли, что Чонгук в нескольких метрах от него. Не тот Чонгук, который хранился в воспоминаниях, не тот, который снился каждую хренову ночь, а настоящий Чонгук: не опухоль на ноющем сердце. Тэхён бросает быстрый взгляд на смятую кровать. Он собирается сбежать. Нет, не в аэропорт, даже не в отель, а к себе в комнату. Спрятаться там на какое-то время, наверное, пока Чонгук сам не изъявит желание с ним поговорить. Если изъявит. Тэхён ведь совершенно не знает, что Чонгук думает о нём и думает ли до сих пор. Два года не такой уж и маленький срок для того, кто исчез так же бесследно, как убийца с места преступления. «Чувствуешь себя преступником, – смеётся голос, – помнится, ты, уезжая, называл себя жертвой». Тэхён отмахивается от голоса разума или совести, он давно уже не понимает, чего в нём больше. Не дыша, он выскальзывает за дверь. Всего десяток шагов, и он окажется в своей комнате, стоит только заставить ноги зашевелиться. Поняв, что в ванной больше не шумит вода, Тэхён облизывает губы и быстро идёт к комнате. В последний момент он чувствует на плече прикосновение чего-то горячего и влажного. Тело резко разворачивается и в поиске опоры впечатывается в стену. Тэхёну страшно поднимать глаза. Его клинит, перед глазами туман, в голове мыслей по нулям, в лёгких – ни капли воздуха. Он чувствует, что сердце вот-вот остановится. – Крысы снова бегут с корабля, – хмыкает Чонгук, смерив Тэхёна холодным взглядом. Контрастно холодным по сравнению с водой в душе или паром, белым облачком выпорхнувшим из ванной. Между ними метр или чуть больше, Тэхён не бежит за линейкой, чтобы проверить, но даже так становится невозможно жарко от долгожданной близости. Чонгук вытирает мокрые волосы полотенцем, но ручейки воды всё равно стекают от плеч по рельефной груди к тёмным ореолам сосков. Небольшое пенисное полотенце обернуто вокруг бёдер чуть ниже блядской дорожки. Бицепсы перекатываются под кожей. У Тэхёна пересыхает в горле, когда он поднимает глаза. Но сразу же хочет опустить обратно, потому что в чонгуковом взгляде пустошь. Ни прежней усмешки, ни горящего похотью взгляда. Ни грамма эмоций. Ни-че-го. Чонгук делает короткий шаг навстречу; Тэхён вздрагивает и вжимается в твёрдую поверхность позади себя. Ещё шаг – задерживает дыхание, как если бы собирался тонуть. Зажмуриться и не смотреть, как младший брат медленно приближается, рискованно и роскошно для того, кто сломя голову удирал от проблем. Чонгук смотрит поверхностно и безразлично и, не задев Тэхёна плечом, проходит мимо. Тот оборачивается и от неожиданности рвано выдыхает – по чонгуковой спине, вонзаясь когтистыми лапами под кожу на лопатках и развернув оскаленную усатую морду, растянулся чернильный дракон. Тэхёну становится страшно, так отчаянно страшно и дико, что хочется проснуться где-нибудь там, в Чехии, откуда он вылетел домой, преисполненный глупой уверенностью. Вот же наивный. Зачем он вообще сюда приехал, ради чего? Ради кого, шепчет предательский Голос, и Тэхён с трудом вдыхает воздух. Его взгляд скользит по спине Чонгука, украшенной красивой сложной татуировкой. Тэхён с болью в сердце, досадой и каким-то пугающим азартом осознаёт то, что Чонгук больше не ребёнок. Теперь он выше, его плечи шире, руки тяжелее, а глаза взрослее, чем у Тэхёна. Капельки воды стекают по тёмным волосам и спадают на плечи, теряясь в узорах татуировки, и Тэхён борется с желанием прикоснуться губами к такой желанной коже, как в одном из лучших своих снов. Это тело... оно любого толкнёт на грехи куда более ужасные, чем совершает Тэхён. Да, чёрт возьми, да, да, отчаянно кричит сознание, ради Чонгука, приехал ради Чонгука, чтобы просить, нет, умолять о втором шансе. Как последнее ничтожество. И вот Чонгук топчется на его стремлениях, не завершённых ни на один процент. И у Тэхёна опускаются руки. Он злится от бессилия и не своим, хриплым, срывающимся голосом ворчит, негромко, скорее для самого себя, надеясь, что Чонгук не услышит: – Корону с головы не урони. Смотрю, татуху набил – в себя поверил? Но он слышит. И останавливается на полпути. Что-то щёлкает в голове, заржавевшие шестерёнки скрипят и приходят в движение. Просыпается замерший и покрывшийся двухлетней пылью механизм. Чонгук оборачивается, и на этот раз сетчатка блестит не ледяной крошкой, нет – абсентовым огнём. Пьянящим, словно бурбон. И ярким, как Марди Гра. В голове некстати всплывают воспоминания, как жгло кожу от прикосновений тэхёновых пальцев, как болели прокушенные губы, как зудело в паху восемнадцатилетнему пацану при виде объекта плотских желаний. А сейчас зудит даже больше. Они ошибались. Господи, как же они ошибались. Надо было гнать на край света, чтобы вернуть Тэхёна в тот же проклятый день. Сжать до хруста костей, прирасти друг к другу, пропитаться одним запахом, стать одним целым раз и навсегда. А не так – через два года рассматривать друг друга под лупой и искать десять различий. Чонгуку достаточно тёмных волос брата, чтобы пропасть снова. Им уже не быть братьями – как и друзьями. Либо по лестнице вверх, либо на лифте вниз. Вдребезги сокращая дистанцию, ломая стены, преодолевая преграды. Чонгук усмехается, открыто глядя в глаза Тэхёну. Тот, кажется, всё понимает без слов. – Мне кажется, или я впрямь слышу тявканье? – с издёвкой тянет он, сдвигая полотенце с влажных волос на плечи. – Мы два года не виделись, – упавшим голосом произносит Тэхён, стараясь выглядеть как можно менее уязвимым, хреново получается, конечно, но он пытается, – и это всё, что ты можешь мне сказать? Два года, произнесённые здесь, в узком пространстве коридора, под прицелом пылающих глаз Чонгука, звучат ещё дольше, ещё мучительнее, чем когда-либо. Тэхён заторможенно соображает, что ничего не забыто, что не одни его раны нудно и с садистским наслаждением кто-то посыпает солью. Но что движет Чонгуком? Тэхён не знает. Он запрещает думать себе, что тут замешано хоть какое-то светлое чувство. Скорее всего, детская обида – птичка выпорхнула из клетки, но не любовь, нет. Тэхён давно запрещает себе мечтать об этом. – И чья же это, по-твоему, вина? – чеканно отзывается Чонгук, склонив голову набок и скрестив на груди руки. Теперь ничто не мешает мелкой пародии на полотенце развязаться и сползти с его бёдер, но оно стоически держится. – Хочешь сказать, тебе стало настолько невыносимо моё присутствие, что ты решил сбежать? В памяти всплывают события прошлого: Чонгук нависает над старшим и вдавливает в стену, бессмысленные речи, полные яда и ненависти, заканчиваются тем, что один из них срывается – тянется к губам, впиваясь до боли, не щадя и не пренебрегая использовать зубы, прокусывая мягкую плоть. Блять, какие же они грязные, опустившиеся на дно своего порока и совершенно увязшие в нём. Даже сейчас Чонгук не может думать ни о чём другом. Только о том, как хочет Тэхёна – ещё сильнее, чем прежде. – Так ведь, хён? «Так ведь, – смеётся мерзкий голос в голове, – так ведь, так ведь, Тэхён – маленькая трусливая сбежавшая шлюшка?» – Ты же понятия не имеешь, почему я сбежал, да? – с изломом в голосе, лишившемся вдруг злобы, спрашивает Тэхён, а потом горько усмехается. Потому что если бы Чонгук знал, он бы не был сейчас так жесток. Но... Конечно же, эта чокнутая стерва обо всём умолчала, лишь бы не травмировать своё драгоценное чадо. И выставила Тэхёна предателем семьи, исчезнувшим накануне такого важного события, неспособным смириться с тем, что власть досталась не ему. Поэтому Юнги так его встретил? И хрен с ними со всеми, в аду он видал этот клан с чудовищными обычаями, церемонии, смерти, преступность, и Чонгука тоже, всех в пламя. О чём он только думал, когда решил, что что-то изменилось? Всё, что он делает, теряет смысл раньше, чем Тэхён успевает довести до конца. Это чертовски злит. Чонгук не может понять, откуда в лице брата столько неприкрытого скорбного разочарования. Словно это он – тот, кого предали, растоптали и выбросили на свалку, как груду ненужного металлолома. Что это за чувство? Острая догадка, что, возможно, Чонгук был неправ? Что у Тэхёна были причины так поступить. Хотя какие к чёрту причины должны были заставить его уехать в другую страну, оборвав все контакты и любую зацепку, чтобы его отыскать? Что бы там ни было: ненависть, сожаление или стыд – Тэхён трус. Только трусы бегут, поджав хвост. И Чонгук от этого бесится ещё сильнее. – Ну, просвети меня, – бросает он. – Потому что твоя, – начинает Тэхён, и у него язык не поворачивается сказать «наша», – заботливая мать сказала мне либо ноги перед тобой послушно раздвинуть, либо исчезнуть. Одного взгляда на лицо Чонгука достаточно, чтобы понять – он даже не догадывался до этого момента, что мама всё знала о них. Но даже на словах это звучит не так страшно, потому что то, в какой форме это было преподнесено, надменной, властной, как послушной собаке, вот это по-настоящему уничтожило Тэхёна. – Я, конечно же, второе выбрал, – с деланным спокойствием добавляет Тэхён, облизывая губы и разглядывая собственные руки, потому что обнажённый больше, чем следовало бы, Чонгук пагубно влияет на деятельность мозга. – Пережить боль от разлуки проще, чем со страхом ждать, когда же тебе надоест меня «просто нагибать и трахать». Цитируя слова Чонгука, он заглядывает прямо в его глаза. Он, наверное, даже не помнит, что говорил это. А вот Тэхён помнит всё до мельчайших подробностей, как и презрительный тон, с которым младший произнёс эти слова. Чонгук сглатывает колючий ком, вставший поперёк горла. Кажется, будто его оглушили чем-то тяжёлым по голове, и он потерялся во времени и пространстве. Пазлы складываются в полноценную картинку: и то, почему мать суетливо отмахивалась от вопросов, когда Чонгук искал Тэхёна на церемонии; и её визиты по убывающей до одного раза в месяц; и скоропостижное исчезновение брата. Как она могла так поступить с ним, с Тэхёном, нет, с ними обоими? Чонгук закрывает глаза, но под веками будто насыпали пляжный песок. – Прости, – сдавленно говорит он, рвано выдыхая и прикусывая щёку с внутренней стороны, – я правда не знал. Во вторую фразу он не вникает или делает вид, что не услышал. Хотя «боль от разлуки» впивается клином в сердце. Вся ярость Тэхёна стремительно плавится, как кусок льда в кипятке. Видеть Чонгука подавленным, слышать его извинения – разве это не то, чего так отчаянно желает Тэхён? Нет, блять, ни разу. Тэхён закрывает глаза. Минуту назад он злился, ненавидя тот факт, что он один носит на плечах этот груз. Минуту назад ему казалось, что будет справедливо разделить эту грязь с Чонгуком. Но не теперь. Теперь он бы всё отдал, лишь бы вернуться назад и не произносить того, что произнёс. – Ты не виноват, – вырывается из Тэхёна, и плевать, что это противоречит его незыблемой позиции. – Просто так получилось. Молчание, повисшее в воздухе, длится с минуту. Им обоим, кажется, нужно подумать. – Я найду квартиру и съеду, хочешь? – Нет, – резко отвечает Чонгук, набрав в лёгкие воздуха. – Это твой дом, живи здесь, сколько захочешь. К тому же, с твоим возвращением я перестал чувствовать себя таким одиноким. Он отворачивается, продолжая не так давно начатый путь к своей комнате. Смотреть Тэхёну в глаза слишком сложно. Горечь и раскаяние берут от того, что старшему пришлось ощутить на своей шкуре родительское презрение. Вынести и проглотить. И как он может не винить себя после этого? Ведь всё это из-за него.