war of hormone

Лёгкое дуновение прохладного утреннего ветерка колышет шторы, проскальзывает по комнате, принося с собой запах приближающейся осени – пыльных дорог, мертвых хрустящих листьев, пожелтевших от холода и тоски. Трель будильника прогоняет морок, вытаскивает из состояния безграничного покоя и умиротворения, вынуждает открыть глаза. Чонгук смахивает телефон с прикроватной тумбочки, нашаривает его под кроватью, возя непослушными пальцами по ковру, и проводит вдоль светящегося экрана, вырубая подсветку. Сам бы он с тем же удовольствием отрубился вторично – сон украдкой пробирается в голову, звуки доносятся через вату, а в горле сухо и вязко, как после похмелья. – Вака, – раздаётся от двери скрипучий голос «лысой башки», – пора. Чонгук перекатывается на спину и вздыхает: ему всё ещё кажется, что если притвориться спящим, как в детстве, нянька уйдёт, позволит прогулять школу и оставит досыпать прерванные сновидения. Там, за закрытыми веками, у Чонгука всё замечательно. Они ладят с Тэхёном, и никому нет дела на их гомоинцест. В мире за гранью реальности, в прекрасном царстве тайных грёз, Чонгук слышит «я люблю тебя» даже чаще, чем говорит сам. Ему не приходится уклоняться от закона, не приходится убивать и отбирать чужое. Мечты для того и существуют, чтобы ненадолго окунаться в иллюзию безграничного, всепоглощающего счастья. – Он ещё не встал? Церемония скоро начнётся, – голос матери заставляет его очнуться и прийти в себя. Требовательная, как и всегда, своей железной хваткой она сравнится только с бульдогом. Чонгук уже наполовину одет в домашнюю одежду, когда дверь в комнату распахивается, и женщина появляется на пороге. – Решил опоздать на собственный праздник? – её взгляд упирается в его спину, от лопаток вспоротую короткими ногтями. Не отводя глаз, она ждёт, пока младший сын окончательно оденется и скроет свой позор. От прикосновения с плотной тканью рубашки кожа на плечах горит – помнит. Но в отличие от матери Чонгуку не стыдно. Доказательство их падения. Его награда – и его бремя. Он пропускает гладкий чёрный галстук через петлю и хмурится. Мать усмехается, подходя ближе и становясь перед ним. – Давай я, – говорит она, отмечая, что Чонгук за последний год сильно изменился. Достаточно вытянулся и возмужал, чтобы она чувствовала себя слабой и безвольной рядом с ним. Инстинкт. Должно быть, Тэхён чувствует то же самое.

_____________________

Тэхён прижимает к груди полупустой рюкзак. Он уже несколько часов в аэропорту, ждёт своего рейса. Уже хрен знает который раз объявляют о том, что он откладывается. Ещё полчаса ожидания, ещё полчаса мучительных сомнений, ещё полчаса отчаянного страха, что из-за угла вылетят два крупных головореза, схватят за плечи и утащат обратно. Хотя Тэхён понимает, что никто не попрёт против воли отца. Никто, кроме Чонгука? Тэхён облизывает губы осторожно, словно чужие. Воспалённая кожа ещё хранит ощущение грубых животных поцелуев брата. Что, если это будет Чонгук? Тогда Тэхён, наверное, достанет из сумки папку с документами, повернёт достаточно острым краем и попытается вскрыть себе вены. Хотя, конечно же, не получится. Но он попробует. – Кретин, – шепчет одними губами Тэхён самому себе. На другом краю города Чонгука, наверное, будит эта женщина, что смеет звать себя их матерью, полюбовно гладит его волосы, помогает завязать галстук и провожает на церемонию, где Тэхёну не место. И в мыслях Чонгука ему, кажется, тоже недолго осталось править.

_____________________

До начала церемонии к Чонгуку подходят его ненастоящие братья; они склоняют головы, кривятся в подбадривающих улыбках, треплют его по плечу и все, как один, говорят, что он будет отличным лидером. Он так не думает. Он вообще ни о чём не думает, кроме того, что Тэхёна не видно поблизости. Мама же не отстаёт ни на шаг, трётся вокруг него и не даёт сойти с ковра или оглянуться. Ему кажется, что что-то происходит, что-то, чего он не видит и не может понять. И, блять, пусть всё дело в волнении, в том, что ему восемнадцать, и он покамест не готов принять такую высокую должность. Хотя выше уже, в общем-то, некуда. Но хватит одного взгляда, просто чтобы в отражении глаз оказалась фигура старшего брата, далёкая и недосягаемая – этого хватит, чтобы Чонгук почувствовал себя увереннее. Разве не в этом суть? Он вместо Тэхёна. Защита и опора клана. Защита и опора старшего брата.

_____________________

– За одну ночь ничего не решится, так что первые пару недель просто поживёшь там, посмотришь город и отдохнёшь. Две недели – крайний срок. Ни о чём не волнуйся, я свяжусь с нужными людьми, и тебя быстро определят в университет. Голос отца в трубке такой спокойный, такой родной и надёжный, что и Тэхён успокаивается. Он всегда относился к Тэхёну с особой нежностью, как отцы обычно относятся к дочерям. И Тэхёна тянет сказать что-нибудь сопливое, но отец этого не выносит, поэтому всё, на что он способен, это скромное: – Спасибо. – Тэхён? – голос на том конце провода становится серьёзнее. – Да, пап? – с придыханием отзывается он. – Ты позвони, когда прилетишь. – Ладно. Тэхён кладёт трубку. Разговор оставляет неприятный осадок. Ему кажется, что отец хотел что-то сказать, но вдруг передумал. Тэхён зажмуривается и мотает головой. У него ни на секунду не возникает волнительного ощущения того, что он вступает в новую жизнь. Без семейного дела, без Чонгука, без его сильных рук, умелых пальцев, без его горячих, прожигающих в душе Тэхёна дыры, губ, без их обидных слов, бесконечных скандалов, перетекающих в сумасшедшие прикосновения. «Нет, — смеётся мерзкий, чтоб он сдох, голос, — ну какая это жизнь?» И Тэхён соглашается. Это будет всё, что угодно, но только не жизнь.

_____________________

Чонгук переодевается в традиционную одежду и ждёт, когда его позовут. Церемония напоминает дедушкины похороны: все сплошь в чёрных костюмах, на столах только пиалы и крепкие напитки. Никто не издаёт лишнего шума, чтобы не испортить момент, не разгневать духов, не упасть лицом в глазах старейшины. По узкому коридору доносится шорох шагов, и заходит Юнги, разуваясь на порожке. Он опускается на колени и скрещивает перед собой вытянутые руки, утыкаясь в них лбом. Прикрывая веки, Чонгук чувствует себя так, будто в глаза насыпали песок. Изнутри грызёт что-то сродни паранойе, словно во всём этом смятении от него ускользает какая-то деталь, но он пока не может понять – какая именно. Не поднимая взгляда от пола, он идёт позади Шуги, в голове пустота, и сердце ноет от поселившегося в нём холода. Солнце отвернулось от него и перестало греть лучами.

_____________________

Пряжка ремня с противным звуком бьётся о пластиковое дно контейнера. Тэхён воспринимает металлодетектор, как свой последний рубеж. Он проходит через него, и всё по новой – затянуть ремень, вставить в ухо серёжку, облизать губы и пригладить растрепавшиеся волосы. А ещё в очередной раз напомнить себе о том, что развернуться и побежать домой, броситься к ногам Чонгука и сделать так, как велела мать, плохая идея. Тэхён касается шеи, её совсем недавно душил собачий ошейник. И больше Тэхён не готов сдаваться.

_____________________

Озираясь по сторонам, он ищет глазами Тэхёна и не находит. Волнение сменяется паникой, а после – страхом. Пронзительным, нескрываемым, рвущимся наружу страхом. Предположения сменяют друг друга от самого оптимистичного до необратимого. Так недолго сойти с ума. Юнги – его правая рука, его друг, некровный брат, который будет вырезать всех на пути Чонгука к вершине – передаёт из своих ладоней пиалу и кивает на сидящего вполоборота отца. Чонгук поднимает её, поддерживая одеревеневшими пальцами за донышко, и глава клана с учтивой улыбкой произносит тост.

_____________________

Самолёт набирает высоту. Уши Тэхёна закладывает, на лоб и виски давит непреодолимым грузом. Ему уже хочется блевануть на дешёвый ковролин под ногами. На соседних сидениях ревёт ребёнок, но сбивчивое дыхание соседа бьёт по ушам в разы сильнее. Тэхёну хочется отодвинуться, спрятаться, задвинуться подальше, туда, где никто его не услышит, где не придётся справляться с накатывающей истерикой. «Такое ведь только в фильмах бывает, ты помнишь», — тактично добивает голос. Конечно же, Тэхён знает, что только будь он в последней серии какой-нибудь типичной драмы, Чонгук прибежал бы за ним, забыв о церемонии, о матери, о долге и обо всей прочей ненавистной Тэхёну херне. Но голос прав: это не кино. И Чонгук не так уж и любит его, не так уж и хочет, не так уж сильно, чтобы хотя бы на мгновение забыть о семье. – Я вернусь, – шепчет он в окошко, глядя на родной город, утопающий в серости. – Когда-нибудь.

_____________________

Комната старшего встречает его тишиной и холодом – тем же холодом, что поселился в груди. Чонгук прижимает ладонь к левому боку, закрывает глаза, сползая по гладкой поверхности закрытой двери, и с отсчётом каждой секунды ударяется об неё затылком. Тэхён ушёл. Бросил его. Молча исчез.

Финиш. И выхода нет.