Panem et Circenses

У Мирты зудят костяшки. Ей хочется взять в руки холодную сталь ножа, острую, хорошо заточенную, блестящую в электрическом свете, смертоносную. Железо будет порхать в ее пальцах, а потом прорежет кожу. Одно движение, второе. Вжик, вжик, и мягкие лоскуты соединительной ткани посыплются на пол. А эта сучка завизжит. Но Мирта не остановится. Она располосует хорошенькое личико Диадемы до кровавой каши, выдерет все патлы рваными клочьями, выдавит красивые, широко распахнутые глаза, свернет ее шею, вгонит сталь по самую рукоять в грудную клетку, резким движением проведет вверх, вспарывая, разрывая сосуды. И эта девка захлебнется кровью, намотает кишки на запястья. Так будет. Мирта себе обещает. Диадема улыбается. Волосы у нее золотые, длинные, свободными локонами ниспадают вниз, щекочут плечи. Она проводит по ним рукой, цепляя пряди изящными пальцами. И каждое ее движение отточено, умело, соблазнительно. Она клонит голову чуть в бок, что-то говорит Марвелу, смеется, все кокетничает, стреляет своими глубоко посаженными, такими огромными глазами. Женская прелесть, очарование, женственность. И смертоносность. Диадема неотразима. И она это знает. Мирта сцепляет зубы, когда Диадема бросает взгляд на них с Катоном. Девушка понимает, что та ее даже не замечает. Так, помеха, мелкая шавка. Да и кто воспримет Мирту всерьез? Речь, конечно, не об Арене, не об изощренных способах убийства, не о выживании. Речь о женском. И в этом бою Мирта бессильна. Низкая, нескладная, худая, с острыми чертами лица и темными, будто запавшими глазами. Такая угловатая, неказистая. Ее никогда не заботила собственная привлекательность. Ей гораздо важнее была вожделенная сталь, меткие удары, точные броски и одобрение единственного человека, который сейчас стоит и отвечает Диадеме взглядами из-под бровей. Мирта сцепляет зубы и задирает подбородок еще выше. Глупо, патетично, почти карикатурно. Ей ведь не надо. А внутри что-то зудит. До жжения. Поэтому, когда колесница трогается вперед, а перед ее глазами едва колышется золотистый шлейф удивительной красоты волос, Мирта похожа на маленькую пиявку, мегеру, что стелет кругом черным, мраком и тенью отдает, девчонку со смешными хвостиками на манер тех большеглазых девиц из японского аниме с катаной на перевес. Рев трибун приближается, а Мирта все злится. Знакомые теплые пальцы касаются ее ладони быстро и мимолетом, оставляют легкий след, едва ощутимый, но кожу жжет, покалывает так, словно из мороза в тепло, одурманивающе. Девушка поворачивает голову невольно, бросает взгляд вниз, туда, где пальцы Катона коснулись ее ладони. Она тупо несколько секунд пялится на его руку, все еще держащую ее раскрытую ладонь в своей. И, когда рев трибун оглушает, когда крики тысячи зрителей режут барабанные перепонки, лишь тогда Мирта поднимает на юношу глаза. Легкая улыбка трогает его губы, и через мгновение все проходит. Катон невозмутим, источает дикую энергию, драйв и опасность. А ей становится легче. Это глупо, по-девчачьи. Но больше так не жжет. Когда парад трибутов заканчивается, Мирта легко соскакивает с колесницы. Воздушная ткань, перехватывающая ее плечи и талию на древнеримский манер, струится по ее фигуре столь вольно, что девушка ощущает себя беззащитной. Это чувство настолько дико, настолько несвойственно, настолько несуразно. Ей хочется содрать с себя эти тряпки и облачиться в привычную спортивную форму, удобную, прочную. Такую, в которой она чувствует себя самой собой, а не этим женственным недоразумением. Локти острые, груди нет, ключицы топорщат кожу, лопатки режут взгляд. Мирте хочется чертыхнуться. И взгляд невольно цепляется за смарагдовые глаза и звонкий смех. Диадема смеется красиво, переливчато, словно поет песню. Она делает это столь демонстративно, что нет сомнений, ради кого она старается. Сучка. Но Катон не смотрит ни на кого, кроме той девчонки из Двенадцатого, сияющей всполохами яркого пламени. Китнисс Эвердин. Надо будет прихлопнуть ее одной из первых. Так решает Мирта. Ведь эта девица раздражает Катона. Мирта ярится, почти зло сплевывает сквозь зубы, но сдерживается в последний миг. Еще чего доброго получит смачный подзатыльник от Энобарии, своего ментора. Мирта стоит перед зеркалом, складывает губы бантиком. Нет, приторно, дешево. Она ведь не Диадема. Она так, девчонка, не стоящая внимания. Непривлекательная. На нее будут ставить лишь благодаря ее изощренной жестокости, особой страсти к крови и боли. Ох, Мирта в предвкушении, ладони ее горят. Совсем скоро будет Арена, и тогда красивенькое личико ничего не будет стоить. Смазливые глазки убивать не научат, а томные взгляды не спасут от шакалов и гиен. Арена всех расставит по своим местам. И пусть Диадема — профи. Мирта знает, что как боец она хороша. Практически лучше всех. И осознание этого факта приносит острое чувство удовлетворения, и яд азарта уже проникает в кровь, кусает рецепторы. Осталось лишь последнее — интервью. Девушка одергивает платье, поправляет высокий хвост. Ярко-оранжевая материя словно подчеркивает каждый недостаток ее детской фигуры. Плечевые кости выпирают сильно, ткань съедает любые округлости, чуть пышная юбка обнажает колени, торчащие словно узлы в спицах. Мирта склабится своему отражению. Свою слабость она сделает своей силой. Будет такой же колючей, как каждая кричащая кость в ее теле. Будет опасной. Пусть некрасивой, зато самой собой. Так ведь лучше. Во время интервью Мирта недовольно постукивает ногой по блестящему полу. Диадема источает флюиды привлекательности, обаяния и очарования. Такая неотразимая. Мисс Совершенство. Девушка кривит губы. Когда приходит ее очередь, она не скрывается за маской напускного благочестия, не строит глазки. Она лишь взглядом обещает убить каждого, держится дерзко и получает одобрение публики и Цезаря Фликермана. Он хохочет манерно, но гости в зале ревут. Иного Мирте и не надо. Стоит девушке только ступить за кулисы, как вся магия момента, ощущения себя победительницей на пьедестале, рассыпается в прах, с грохотом опадает к ее ногам черным пеплом. Она просто стоит и смотрит, как Диадема прижимается к Катону, как ее изящные ладони порхают по его груди, чуть оглаживают плечи, как она тянется к его губам, едва прогибаясь в талии, едва выпячивая вперед свою грудь. Такая красивая, такая манящая и, несомненно, желанная. Катон улыбается, перехватывая талию ее руками, ухмыляется, едва кривя губы, и целует, дразня, почти не касаясь. И Диадема смеется. Искусственно. Так кажется Мирте. Диадема распаляется, прижимается к мужскому телу бесстыдно и пошло, наседает и призывно трется. Катон лишь рычит. Пальцы впиваются в обнаженное плечо Мирты словно клювы воронья, давят, тащат в сторону. Глаза Энобарии темны, предупреждающи. И девушка опускает голову. Игры она не устроит прямо сейчас, хотя очень бы хотела. И до ее ушей все долетает женский смех. И кулаки сжимаются непроизвольно, кожа на костяшках натягивается, белеет. Сука. Весь вечер Мирта демонстративно не разговаривает с Катоном. Ей бы вести себя умнее, не показывать свою уязвленность, горячечные эмоции, сосредоточиться на предстоящих Играх, на той мотивации победы, что движет ею. Но она не может. Без остановки болтает чай в чашке, пока тот окончательно не остывает. Волосы ее собраны в тугой пучок, одежда свободная, скрывает все так непривлекательно торчащие кости, острый подбородок на худой коленке. И все чашка в руках. Странное состояние. Какое-то глупое, непривычное, несуразное, тупое. И все сцена перед глазами. Катон и Диадема. Диадема и Катон. Но Мирта не так сообразительна, не так открыта самой себе, чтобы признаться, что чувствует. Ее ведь не должно это волновать — Катон и девки вокруг него. Он — друг, он — напарник. И не более. Чашка в руках хрустит, вот-вот покроется трещинами. — Поставь на стол, — голос Энобарии строг, суров. Мирта поднимает глаза, склабится как саблезубый тигр и с размаху ставит чашку, заливая скатерть черным чаем. Фарфор не выдерживается такого насилия над собой, трескается с неприятным хрустом, распадаясь на части, а сумасшедшей девчонки из Второго Дистрикта уже и след простыл. — Мирта! — Энобария кричит. Она недовольна. А Мирте плевать. — Мирта, — другой голос, тише, почти ласкающе, и девушка кривится. Предатель. Слово само рождается в сознании. Катон не ожидает, что свист стали будет столь близко, так рядом. Лезвие ножа задевает его ухо, пускает алую кровь и впивается в дверной косяк прямо за мужской шеей. Вибрация железной ручки все еще отдается в ушной раковине юноши. Мирта смотрит на него недобро, зло, клонит голову, словно заводная кукла, чуть двигает губами. Странная. Чумная. — Дура, — беззлобно говорит Катон и выдергивает нож из дерева. От этого простого, лишенного налета негатива, ругательства, лицо девушки вдруг вытягивается, словно не ожидает, словно он сморозил глупость. — Ты… — шипит она, теряя все слова на пути к горлу, — ты… — снова выдыхает. И ничего. А он уже улыбается. Самодовольно, самоуверенно, вертит в руках нож и смотрит на эту утлую девчонку снизу вверх. А она чувствует себя ужасающе маленькой рядом с ним. — Девки все дуры, когда ревнуют, — изрекает он, а глаза его смеются. У Мирты же горят ладони, вот-вот и залепит ему пощечину. — Я убью ее, — произносит она севшим голосом. — И меня заодно? — Усмехается Катон. Играет. Злит ее. И она готова окончательно рассвирепеть, закидать его ножами, изрешетить все его тело. — Дура, — снова повторяет он и делает шаг вперед. Мирта вся подбирается, смотрит с опаской, выставляет колючки, готовая кинуться и выцарапать глаза. — Как думаешь, — он подкидывает вверх ее нож и ловит его за рукоять, — если Диадема будет от меня без ума, легко ли будет ее убить? — Протягивает своей напарнице оружие — острие лезвия направлено на Катона. Дура. Он прав. Глупая девка. Позволила эмоциям верховодить, позволила поглотить себя. Почти фатальная истеричка. И Мирта бы расхохоталась, если бы не выглядела так жалко со стороны. Катон — часть ее мира, часть ее жизни. И никакие красивые сучки не смогут этого изменить. Пусть она — нескладная девчонка-недоразумение со смешными хвостиками и львиным оскалом на лице. Пусть. Зато настоящая, непритворная, нельстивая. Когда она забирает свой нож, Катон улыбается ей, склоняется над ее тоненькой фигуркой, смотрит в глаза, по-мальчишески дергает за выбившиеся из тугого пучка волос пряди. И Мирте становится тепло. Диадема — красивый суррогат, кукла без мозгов. Наверное, Мирта пристрастна, но так легче. В конце концов, Катон — ее напарник, ее собрат, ее друг. Просто ее. И никак иначе.