Panem et Circenses

У них в квартире балкон всегда распахнут настежь. Ветер влетает в комнату, подхватывает тюль, кружит его, заставляя всполохами тонкой ткани струиться по воздуху. Материя позолоченного, песочного цвета. Эффи хватает ее детскими ручонками. Ладони у нее еще маленькие, пальцы тонкие и хрупкие. И роста девочка невысокого. На ней кричащее ярко-розовое платье, и парик такой же. Губы она уже складывает бантиком, добавляет мазок малиновой помады. Ногти длинные и вычурные. А вот на каблуках юную Тринкет еще шатает. — Эффи! — это возглас матери. Высокой, зеленоволосой, и кожа ее отдает голубым сиянием, на всей спине красуется жар-птица, вот-вот взмахнет своими удивительными крыльями и улетит. — Не трогай шторы. Они ведь шелковые, а ты их запачкаешь. Ребенок поджимает губы, складывает руки на груди и супится. — Иди сюда, — зовет мать, садясь на диван. Раздается трескучий щелчок, и телевизор в комнате вспыхивает. От экрана идет голубой свет. Одиннадцатилетний ребенок садится рядом, совершенно по-детски забирается на кровать с ногами, размазывает пальцами по лицу помаду и чешет лоб у основания волос — парик натирает. — Мам! — тянет девочка, — можно я все это сниму? — Цыц! — отзывается ее мать, даже не смотря на ребенка, который спиной вдавливается в диванную подушку и обиженно надувает губы. — Что ты с собой сделала? — вдруг ахает женщина, все-таки обращая внимание на дочь. — Ты всю помаду размазала. — Она жжет губы, — вставляет Эффи. — Хотя она красивая. — И улыбается. Так по-детски очаровательно, непосредственно. — Чумазая девчонка. Иди умойся. Мать снова возвращается к экрану, запускает пальцы в свои густые зеленые волосы. Эффи бросает на нее косые взгляды и не двигается с места. Очередная трансляция Пятидесятых Голодных Игр. Мать всегда смотрит. Садится, часто берет с собой большую пузатую бутылку, которая стоит на самой верхней полке высокого шкафа. Эффи интересно, что там, но она даже на стуле не может достать. Мать всегда наливает содержимое бутылки в бокал и медленно пьет. Тринкет принюхивается — пахнет какой-то горечью. И она лишь вперивает взгляд в телевизор. Ее матери очень нравятся Голодные Игры. Она с таким восхищением слушает напыщенные речи седоволосого дядечки в строгих костюмах и с розой на груди. Иногда женщина склоняется и говорит дочери: — Смотри, это наш президент. Благодаря ему мы так хорошо с тобой живем. Эффи кивает, хотя не совсем понимает почему. Ей дядя не нравится. Глаза у него недобрые. А потом постоянно показывают каких-то девчонок и мальчишек. Они носятся по лесу, берут в руки странные предметы и… Мать всегда закрывает дочери глаза ладонью. Иногда девочка вцепляется в руку, хочет посмотреть. Сегодня ее мать слишком увлечена. Сидит, крутит в руках знакомый бокал, а потом тянется к телефону. Голос ее взбудоражен, руки чуть подрагивают. Она о чем-то говорит взахлеб, делится своими переживаниями. До Эффи долетают обрывки фраз. Такой молодой и такой красивый… Хорошенькая такая была… А я почти ставила на его победу… Тринкет не понимает значения этих слов. Она знает, что люди приходят на Голодные Игры и не возвращаются. Знает, что Капитолий живет от Игр до Игр. Эффи восхищают все эти празднества. Она открывает рот, перегибаясь через перила балкона, смотрит на пестрые улицы, всегда с визгом восторга встречает парад трибутов, любит слушать интервью. Но вот сами Игры ей не нравятся. Дружелюбные улыбки исчезают с губ, появляется что-то страшное в глазах тех мальчишек и девчонок, которые буквально вчера были на сцене под светом софитов. Эффи не нравится, что нет красивых платьев и ярких красок. Ей не нравятся вопли, которые она иногда слышит, не нравится, когда по арене течет что-то вязкое и красное. Эффи совсем не нравятся Игры. Впервые одиннадцатилетняя Эффи Тринкет видит его с девушкой. Она простая, светло-русая, сосредоточенная. В ней есть какая-то непередаваемая естественность. Девушку зовут Мейсли Доннер. Юноша рядом с ней высок и широкоплеч. Он улыбается иногда, склоняется к своей напарнице, говорит ей что-то. Почти подначивает. Срывает откуда-то тонкую соломинку и засовывает ее к себе в рот. Эффи запоминает имя трибута из Двенадцатого Дистрикта. Хеймитч Эбернети. И впервые ей становятся интересны сами Игры. Сидит, заламывает пальцы и смотрит. Парень хорош, обаятелен, умен. Когда она станет старше, то очень бы хотела встречаться с таким мальчиком. Эффи может закрыть глаза и живо представить его рядом, улыбающегося ей. Но в одиннадцать лет Тринкет начинает понимать, что это за Игры и почему с них никто не возвращается. Она кусает себе ногти, дергает парик на голове, вырывая из него волосинку за волосинкой. Она сдирает себе весь лак с ногтевой пластины. Нервничает, изводится, болеет. Только не так, как мать. Мать говорит о победе, о чествовании победителя. Эффи же хочет, чтобы этот мальчик просто жил. Нет, она, конечно, хочет и праздника, и громкой музыки, и красивых платьев. Но, в первую очередь, она очень хочет, чтобы этот юноша выжил. И Хеймитч Эбернети выживает. В двадцать пять лет Эффи Тринкет — истинная капитолийка. Она с восхищением рассматривает модные журналы, судачит о сплетнях, примеряет платье из новой коллекции с головокружительными стальными вставками. Она меняет парики каждый день — волосы давно себе пережгла химией. Подруга предлагает ей сменить цвет кожи. Ну так, для разнообразия. Эффи этому противится. Морщит нос, поцокивает каблуками и выбирает очередной парик. А потом ее отправляют в Двенадцатый Дистрикт. Лицо Тринкет вытягивается. Двенадцатый Дистрикт — самый настоящий шлак. Там никто не улыбается, все ходят такие угрюмые. Там так грязно, никто не следует моде, не умеет вести светские беседы. Это просто ад. Эффи супится как в детстве, но перечить приказам сверху она не может. О мальчике, которым восхищалась в одиннадцать лет, она давно забыла. Тринкет горда. С Дистриктом, конечно, не повезло, но она всегда хотела быть частью этого большого и такого грандиозного праздника. У нее все схвачено, все устроено. Она репетирует речи перед зеркалом, ставит себе дикцию, несколько раз в день проверяет свою осанку, чуть приподнимает голову. Теперь она — лицо Капитолия в Двенадцатом Дистрикте. И не должна оплошать. Мать звонит ей. Поздравляет. Эффи щебечет о каких-то пустяках. А день Жатвы приближается. Двенадцатый Дистрикт встречает ее голым ветром по улицам, хмурыми лицами и серым цветом. Девушка ежится, выстукивает каблуками по грязной дороге. Ее шатает на шпильках. Под ногами — камни и галька, кое-где шахтерская пыль. Эффи лишь морщит нос. Ну и дыра же. Но Тринкет уверенно вздергивает голову. Она будет богиней даже среди всего этого смрада. И плевать, что у богини кислотно-оранжевый парик, несколько браслетов на руках, радужное платье по фигуре и длиннющие ресницы. Она как аляпистая бабочка, присевшая на камень, накаленный солнцем. Крылья ей жжет. Эффи знает, что до самой Жатвы ей необходимо познакомиться с ментором. Она спрашивает, где его искать. Ей указывают в сторону Деревни Победителей. Девушка воодушевляется. Наконец-то, она увидит хоть одного нормального человека, который улыбнется ей, галантно поцелует руку. Хоть какой-то проблеск в этом сухом и неприветливом мире. Но чаяния молодой Тринкет разбиваются вдребезги, стоит лишь открыться двери. Перед ней стоит мужчина. Еще достаточно молодой. Высокий, светловолосый. Но от него разит таким перегаром и немытым телом, что Эффи чуть ли не задыхается, поспешно прикладывает ладонь к носу, морщится. Мужчина пьян. Он окидывает ее развязным взглядом, тянет вперед руку, а она тут же делает шаг назад, проворно и ловко. Мужчина же чуть не спотыкается и вдруг хрипло гогочет. Смех булькает в его глотке. Такие отвратительные звуки. — Я — Эффи Тринкет, — представляется она. Взгляд у него тяжелый, вязкий. Он смотрит теперь внимательнее, чуть трясет головой. Девушка же думает о том, что когда-то он был хорош. Когда не пил и мылся. — Хеймитч Эбернети, — произносит он, и голос у него сухой, хриплый. Эффи же хмурится. Имя. Такое знакомое имя, так странно и столь непривычно узнаваемо. Она еще раз окидывает мужчину взглядом. Но не находит никаких знакомых черт. Кроме имени. — В каких Играх вы победили? — спрашивает она. Хеймитч хмурится. Взгляд его яснеет на мгновение. И огонек ума мелькает где-то в самом зрачке. Эффи же ждет ответа. — Зачем это тебе, куколка? — девушка открывает рот от такой фамильярности. Ну и партнер же ей по работе достался. Пьяный, грязный, немытый, небритый, все обхаживает ее своими сальными глазами. Она еле удерживается от того, чтобы передернуть плечами. — В Пятидесятых. Нас тогда как раз было вдвое больше на арене, — все-таки говорит он и запрокидывает голову, вливая себе в горло содержимое бутылки, которую Тринкет не заметила в его руке. А Эффи вдруг осознает. Пятидесятые Голодные Игры. Хеймитч Эбернети. Тот юноша. Высокий, сильный, с обаятельной улыбкой и блеском в глазах. Он. Эффи почти что снова открывает рот, смотря на человека напротив с дичайшим удивлением. Он? Это он? Но… Как же так? Этот пьяница не может быть тем парнем. Это какая-то ошибка. — Что? Имечко мое не нравится? — склабится он. — Нет, что вы, — тут же мотает она головой. — Приятно будет поработать, — и протягивает руку для рукопожатия. Ладонь у Эбернети потная, и Эффи спешно вытирает свою руку о подол платья, едва морщась при этом. — Да, славная работенка, — и снова почти лает — смеется. Так Эффи Тринкет и Хеймитч Эбернети знакомятся впервые. Она — лишаясь детского идеала. Он — понимая, что жизнь его катится лишь в ад.