Panem et Circenses

В этом году весна начинается рано. Уже в середине марта зелени больше, чем положено. Она ютится около железного забора с колючей проволокой, которым обнесен госпиталь. Здание серое, громоздкое, смотрится уродливым глубоким нарывом среди полей и невспаханных пашен. Ночами оно мигает редкими огнями в окнах, взирает своими стеклянными глазницами на мир, а там, за ними, лежат люди. Госпиталь переполнен, и Мадж Андерси, некогда дочь мэра Двенадцатого Дистрикта, хорошо это знает. Девушка снует между ранеными живо и прытко, иногда вытирает рукавом простого платья испарину со лба. У нее дрожат руки и ломит пальцы от усталости. Но раненых так много. Во всем Панеме сейчас мало столь необходимых медицинских пунктов. Этот госпиталь в Девятом Дистрикте, под который используют старые бараки среди полей, где еще год назад золотистые колосья тянулись к солнцу, один из тех, что работает почти без сбоев. Иногда Мадж замирает у окна, обхватывает тонкими пальцами белую раму и смотрит вперед. На многие мили вокруг лишь латунное поле, пушистое, манящее своей лаской. Где-то вдалеке темной полосой виднеется лес. Андерси его почти не видит и приходится прикладывать ладонь козырьком ко лбу. У окна девушка не может стоять долго. Снова раненые. Мадж — одна из немногих, кто выжил после бомбежки Двенадцатого Дистрикта. Ее отца придавила огромная деревянная балка — часть каркаса здания. Мать кричала истошно, причитала, бессвязно бормотала. Дочь ее тогда упрямо тянула за руку, туда, на свет, как можно дальше от обломков. В мать угодили осколки разлетевшегося стекла, засели в самом горле. И женская ладонь стала безвольной, лишенной силы. Мадж смутно помнит, что хотелось плакать, реветь и реветь, но вместо этого она почему-то сцепила зубы и выбралась из завалов собственного дома. У матери и отца нет могилы. Андерси так и не может с ними попрощаться как следует. Вспоминает иногда их большой, хорошо сколоченный дом, просторную кухню, где всегда было полно солнечного света. Мать и отца Мадж тоже вспоминает. Но они становятся лишь тленными образами, далекими картинами счастливого детства, когда мама расчесывала ее волосы, а девочка постоянно просила заплести косу как у Китнисс Эвердин, руки поднимала. Мадж едва улыбается. Отца слишком долго не бывало дома или же он запирался в собственном кабинете. Ребенком она еще искала его общества, ходила за ним по пятам, а потом поняла, что папа слишком занят. Андерси думает о погибших родителях с любовью и скорбью, сидит на теплой скамейке, нагретой лучами уходящего солнца у крепкой каменной стены. Ночами госпиталь ропщет и стонет, как раненое животное. Раненых там действительно предостаточно. Мадж плохо спит, ворочается с боку на бок, подскакивает в пять утра и начинает обход. Солдат так много. Девушка привыкает к их тихим, сиплым полубормотаниям-полувскрикам, к запаху гниющей плоти, к слезам на лице, к искаженным мукой и горем чертам. Солдатам больно. Кто-то не доживет до первых лучей солнца, у кого-то ампутируют руку или ногу, а кто-то будет снова выть и скулить на продавленной койке. Госпиталь напоминает Мадж ад. Она вылетает из душных, пропитанных человеческими отходами и потом комнат на свежий воздух, навстречу безоблачному небу и широкой улыбке солнца. Впервые, мир кажется лживым. Но весна вдыхает жизнь в почки младых растений. Первая сирень расцветает еще в апреле, а на следующий день привозят его. У Гейла Хоторна ранение в плечо и раздроблена кость правой ноги. Скорее всего, он больше никогда не сможет бегать. Мадж смотрит на него, широко раскрыв глаза, на мгновение теряя все свои навыки военной медсестры. Она приходит в себя через пару секунд и зовет врача. Девушка знает, что ее голос тонок, почти истеричен. Ей крутит горло. И она все смотрит на Гейла. Мертвенно-бледный, с такими хладными губами, запекшейся кровью на коже, скопившейся в складках шеи, впитавшейся в ткань военной формы, такой слабый, бредящий. Мадж смотрит на него еще немое мгновение и просит Элизу — одну из немногочисленных медсестер этого госпиталя — присмотреть за новым пациентом. Сама Мадж не может. Ей по-детски страшно, боязно. Она заглядывает в палату Хоторна время от времени, видит склоненную светло-рыжую голову Элизы, тихие разговоры с доктором Канингемом, но порог так и не переступает. Андерси улыбается юноше, еще совсем мальчишке, пытающемуся с ней заигрывать. У него нет одного уха, а глаза плохо видят. Паренек смеется хрипло и все называется Мадж юной чаровницей. Девушка лишь вежливо клонит голову и подкладывает солдату под голову подушку. За окном продолжает цвести сирень, покрывая весь сад своим пестрым цветом. Андерси смотрит на вольный цветок и думает, что он торопится жить. Гейлу ампутируют ногу глубокой ночью, когда лихорадка ест его тело, а заражение вот-вот поработит всю кровь. Хоторн почти не кричит, все еще пребывая на грани жизни и смерти. Мадж отчего-то вспоминает больницы Капитолия с современным оборудованием. У них же, здесь, все по-спартански. Безухий мальчик умирает в шесть утра. В семь утра привозят новых раненых. В одном из Дистриктов бомбили госпиталь. Андерси оседает на скамью и прячет лицо в раскрытых ладонях. Не плачет. Просто устала. Просто руки трясутся. Мадж думает о Гейле. И где-то внутри щемит. Хоторн приходит в себя постепенно, почти ни с кем не говорит, мало ест и не слушает доктора Канингема. Элиза лишь всплескивает руками. Мадж почти улыбается. Гейл всегда был упрямцем. Она появляется у его постели ранним вечером, когда окна в палате широко раскрыты, а другие солдаты спят. Кроме Маккензи Смита, который листает старый засаленный журнал довоенных времен. Он иногда чуть опускает его ниже уровня глаз, смотрит на симпатичную медсестру, а потом возвращается к своему занятию. Мадж время от времени улыбается ему, кокетливо, так, как никогда не умела. Старый солдат склабится в ответ, ерзает на кровати и с каким-то непонятным рвением снова возвращается к бумаге с плохо пропечатанными буквами и с пятнами от рыбы. Маккензи Смит никогда не будет ходить. У него ампутированы обе ноги. Мадж смотрит на Гейла долго, ничего не говорит. Подтыкает одеяло с обеих сторон, чувствует, что он рассматривает линию ее носа и жидкие ресницы вокруг глаз. Девушка наклоняется вперед и взбивает подушки. Хоторн ест хорошо и с охотой. Мадж улыбается. Ветер приносит в комнату запах сирени, и девушка вытягивает шею, и легкая, такая изящная улыбка вновь трогает ее губы. Андерси замечает, как у Гейла искрятся глаза. Девушка чувствует себя странно. Почти счастливо. Она сидит с Гейлом долгими днями, редко покидает его, перебрасывается пошловатыми репликами со старым Смитом. Мадж Андерси, дочка мэра из Двенадцатого Дистрикта, краснела бы ото всех солдатских намеков и всех этих глаз, раздевших ее уже уйму раз. Мадж Андерси, медсестра в госпитале Девятого Дистрикта, знает солдатский юмор и может ответить не менее сально. Гейл впервые смеется, смотря на нее, говорит, что она изменилась. Девушка вспыхивает от этих слов, отворачивается от Хоторна, а старик Смит ворчит на своей койке что-то о буйстве молодых. Мадж рассказывает Гейлу о мирной жизни. Она говорит о большом саде, увитом плющом, вспоминает Луговину, на которую всегда боялась ходить, говорит о лесе, который внушал ей трепет и ужас. Она вспоминает школу, вереницу бесконечных уроков и домашних заданий. Хоторн ерзает на подушках. Андерси увлеченно продолжает. Она говорит о том, что с детства любила броши и таскала их у матери, за что потом получала нагоняи. Она рассказывает о том, как ее в пятом классе впервые попытался поцеловать мальчик. Смеется, чуть трясет головой. Гейл как-то рассеянно отмечает, что у нее маленькая родинка рядом с левым ухом. Девушка же говорит, что скучает по запаху хвои, который наполнял ноздри по утрам. И вдруг говорит о полевых цветах. В Двенадцатом их было мало, а она всегда хотела их охапку, такую большую, просто огромную. Поставить бы ее в вазу и водрузить на комод. Но того комода уже нет, и той вазы, и всех тех людей, с которыми она училась, играла, и того мальчика, что попытался украсть ее первый поцелуй. Мадж замолкает на полуслове, смотрит так серьезно, грустно улыбается. Гейл окликает ее у самой двери. — Андерси, — говорит он, — я подарю тебе полевые цветы. Обещаю. Девушка оборачивается, улыбается, замирает в своей застиранной форме медсестры и с растрепанными прядями, выбившимися из прически. — Спи, — и исчезает с легким скрипом дверных петель. Гейл идет на поправку. Доктор Канингем подбирает ему костыль и разрешает передвигаться по госпиталю. Хоторн чувствует себя инвалидом, но все равно учится ходить с этой неудобной деревяшкой, надоедает Мадж, мешая ей ухаживать за ранеными и больными. Впервые он говорит, что она красивая, когда девушка падает на стул рядом с его койкой поздним вечером. Андерси теряет дар речи. Она называет ее удивительной. Слишком странные слова для такого человека, как Гейл Хоторн. Но глаза у него горят. У Мадж вздрагивают плечи. Она то ли смеется, то ли плачет, и качает головой. Молодой человек иронизирует про собственный изъян тела. Никто из них не вспоминает о войне. Она уходит на какой-то дальний, словно несуществующий план, туда, в далекую страну крови и боли, а здесь и сейчас царит мир, их мир. Мадж Андерси погибает в первых числах мая, когда отцветает ранняя сирень. Неповоротливый грузовик, заляпанный грязью, летящей из-под колес, словно неуклюжий земляной червь гигантских размеров сбивает ее ранним утром на пути к госпиталю. Полевые цветы так и остаются несорванными.