Panem et Circenses

Она встречает его на перроне. Ситцевый платок небесного цвета наброшен на огненные локоны, солнце считает веснушки на ее лице. Энни вытягивает шею, топчется на месте, вся такая тонкая и хрупкая, будто тростинка. Легкие порывы морского ветра колышут юбку ее простого платья, платок выпускает рыжие пряди на волю, и алым загорается вся девичья фигура. Поезд на вокзале гудит, фыркает паром. Старомодный. Финник его любит. Он отказывается от скоростных поездов, рассекающих Панем, словно морские змеи глубины океана. Он часто растягивается на сидении, надвигает широкополую шляпу себе на глаза и лениво смотрит в окно. Сизая гладь моря возвещает о прибытии в родной Дистрикт, а на перроне его неизменно встречает она. Прячется за платками от косых солнечных лучей, улыбается ему чуть опасливо, робеет, словно только знакомится. Тогда Одэйр ухмыляется по-мужски, смущает девушку еще больше и заключает в такие крепкие объятия, кружит по перрону, пока платок не падает с ее кос, пока локоны багряным маревом не орошают все его лицо. Энни прекрасна. Морская нимфа. Странная, босая, неприкаянная, но его. Люди ее чураются, а он любит. Сегодня Креста встречает его не одна. Финник выходит из вагона, ставит чемодан на землю и вскидывает взгляд. Рядом с ней какой-то юноша, почти мальчишка. Фигура сухопарая, тощая, долговязая. Руки засунуты в карманы холщовых штанов, рубашка стянута резинками подтяжек, отросшие ниже приличного волосы, очки на самом носу и какой-то неимоверно дурашливый вид. Паренек улыбается, щурит глаза, смотрит на Финника. Мужчина подходит ближе и замечает, что в уголках глаз незнакомца скопилось слишком много морщин для юного возраста, и взгляд осмысленный, почти серьезный. Он чешет за ухом, перекатывается с пятки на носок, смотрит на победителя Голодных Игр в упор, рассматривает, как дорогую и золоченую картинку. Одэйр к этому привык. У него ведь лоск в волосах, улыбках на губах. Но дома он проще. Закатывает рукава рубашки в поезде, расстегивает верхние пуговицы, на удалой манер взлохмачивает свои волосы. Энни мнется, взглядом землю буравит. — Иди ко мне, принцесса, — он объятия ей раскрывает, руки ладонями вверх. Ее локоны пахнут талой осенью, кожа — морским бризом, и глаза сияют. Финник целует ее крепко, так, что Креста смущенно прячет лицо на его груди. Одэйр же смотрит на ее спутника. — Финник, — и руку протягивает. — Лаз, — отзывается тот, голову куда-то вверх задирает, чужую ладонь игнорирует. — Меня Энни попросила с ней сходить. Лаз — рыбак. У него обветренное лицо, морская соль в непослушных вихрах, шрамы от ржавой лески на пальцах и лихой прищур глаз. Такой рубаха-парень. Финнику кажется странным, что его хрупкая и тонкая Энни с ним дружит. А она дружит. Одэйр замечает это каждый день, с самого раннего утра. Всю ее непосредственность, легкую отстраненность от мира. Она щебечет как птица, головой крутит, волосы в косу заплетает, накидывает платок на плечи и сбегает на берег моря. Тянет Финника за собой, но тот отказывается с мягкой улыбкой. Он устал. Только приехал, еще не смыл с себя следы капитолийских красоток, всей этой лживой лести, лицедейского притворства. Одэйр бывает дома редко. Редко видит родное лицо в охровую крапинку — родинки съедают кожу Энни. И вся она пахнет чертополохом. Волосы ее, улыбка ее, движения ее. Финник по ней скучает. Там, в душном Капитолии, среди блеска и славы, обожания и раболепия, он играет в игру президента Сноу. В этой игре нет убийств, нет кровавого оскала, нет распоротой костями плоти. Здесь много масок и мишуры. Финник умеет играть в эту игру, поддаваться, соблазняться, соблазнять. Похоть и страсть, услада и звонкий смех — Одэйр отмывается от этого долго, в своем родном Дистрикте, ступая босыми ногами по раскаленному солнцем песку, слушая шум ночного прибоя. И тогда приходит мир в его сердце, в его душу, в самое нутро. Энни смеется в его снах. Энни плачет в его памяти. Покинутая и брошенная. Во славу Капитолия. Он ведь победитель, он ведь раб. А у нее руки хрупкие и тонкие. Финник целует их, губами прижимается к раскрытым ладоням, и вновь уезжает в златые палаты продажного мира. — Давно ты с ним общаешься? — как-то спрашивает Одэйр, когда они сидят в большом зале. Она — забравшись босыми ступнями на тахту. Он — в кресле, вытянув ноги и запрокинув голову. — Несколько месяцев. С тех пор, как ты уехал. Лаз скрашивает мое одиночество. — Так простодушно шепчет она, а Финник глаза щурит. Этого парня слишком много. В словах Энни, в ее действиях, в ее желаниях, в ее мыслях. Она просыпается утром и бежит на берег моря, чтобы радостно хлопать в ладоши, когда Лаз ловит свой первый за день улов. Она кружится вокруг него, словно нимфа из снов, топает босыми ногами по ладно сколоченным доскам пирса, танцует замысловатые танцы. Юноша улыбается, глядит на нее. Она купается в море вечерами, когда он сидит на берегу, жует тростинку и не спускает с нее ласковых глаз. Энни плещется в соленой воде, тревожит море снопами искр, фонтаном эмоций. Финник смотрит и понимает, что давно не видел ее такой счастливой. Может тогда, когда они оба были детьми, когда Игр в ее жизни не было, когда мир ее не тронулся. Тогда она говорила зрелее, вела себя тише и как-то степеннее. Он знал ее ребенком, а потом его детство кончилось. Реальность переступила порог, не спрося. Лишила Энни разума, заставила бредить и рыдать. И улыбка на лице ее тухла, и глаза гасли. А теперь его девочка сияет. Рядом с другим. — Ты мне не нравишься, — говорит Финник Лазу. — Ты мне тоже. Он рассказывает ей о неведомых мирах. Сидит в простецкой рубахе, поправляет очки на носу, листает замусоленные книжные страницы. Он ведает о морском граде, прозванным Атлантидой, рассказывает о чарующих мирах древних инков и ацтеков, говорит, что люди возносили камни до небес и звали их пирамидами. Энни голову набок склоняет, слушает. Он говорит, и речь его журчит и льется, силой наливается, тем самым удивительным даром рассказчика, и все былое встает перед девичьими глазами. У Кресты лицо меняется, все его черты искажаются восторгом и восхищением. Она слушает жадно, впитывает каждый штрих, не замечает, как платок спадает с ее головы, и косы реют на ветру, словно огненный стяг свободы и воли. Энни опускает голову, смотрит на море. И впервые чувствует странную горечь. Лаз берет ее за руку, пальцы хрупкие сжимает. Энни думает о Финнике, и слезы закипают на глазах. — Он тебе нравится? — вопрос прямой. — Мне с ним хорошо, Финник. — И совсем тихо, виновато добавляет: — ты так часто далеко, а он здесь… — ее голос теряется, обрывается, будто шепот листвы. Мужчина прижимает к себе девушку, целует ее в самую макушку, горячими губами прикасается. Рыжие пряди остаются на его языке. У нее лицо круглое, глаза ясные, родинка смешная на самом кончике носа. Она забавная такая. Все еще девочкой остается. С телом женщины, но душой ребенка. И тоска, такая тоска. По нему. По всем его вынужденным отлучкам, по месяцам в Капитолии. Ведь он — Финник Одэйр. И это не кончится. Может когда он постареет, когда его бронзовые волосы тронет седина, когда морщины разукрасят лицо. Может тогда он сожмет ее руки навсегда, потеряет свое дыхание в огненных волосах. — Я не обижу ее, — говорит Лаз, снова руки в карманы штанов засовывает, ткань ладонями на мальчишеский манер топорщит. — Я знаю, — Финник хмурится, вперед смотрит. Завтра его вновь ждет Капитолий. Череда напомаженных лиц и разряженных людей. Полгода пролетают быстро. Осень сменяется зимой. Море замерзает, покрывается коркой льда, разукрашивает берег снежными узорами. С веток падают сосульки. Энни смотрит на солнце долго, до тех пор, пока не начинают слезиться глаза. Весна приходит украдкой, сметает талой водой снега, и набухают первые почки. Энни сплетает косу из своих бесстыдно-рыжих волос, косынку на голову вяжет. Она юбки так по-детски взметает, кружится по комнате в свете озорных лучей. Перрон встречает ее людским говором, чьими-то криками, стуком колес о рельсы. Она смотрит вперед долго, так долго. Лаз не выпускает изо рта соломинку, топчется рядом с Крестой, ждет. Энни шею вытягивает, все смотрит и смотрит. Она остается на перроне до самого вечера, пока косые солнечные лучи не озаряют землю в последний раз, пока ночь не набрасывает свое покрывало на мир людской. Лаз обнимает Энни за плечи, увлекает за собой, туда, по ступеням и дальше по пыльной дороге. Финник Одэйр не возвращается, позволяя Энни Кресте жить. Ждать его всю жизнь — не тот удел, которого она достойна. А у Лаза руки крепкие, взгляд ласковый и столько историй в памяти, ярких картинок забытого прошлого. Энни снова смеется и забавно морщит нос. Финник улыбается где-то в Капитолии.