Panem et Circenses

— Его называют Тень, — говорит Альма Койн и ставит локти на стол, этим едва скучающим жестом. У нее узкие глаза, которые смотрят вкрадчиво, даже дотошно. Гейлу Хоторну отчего-то хочется перенести вес тела с одной ноги на другую. — И мы должны его поймать. Еще лучше — убрать. — Гейл смотрит прямо, ждет продолжения. — Тень — это скрытое оружие Капитолия. Он быстрый, умный, ловкий, никогда не попадается и отменно умеет собирать информацию. Тень порушил много наших планов. И сейчас мы готовим для него ловушку. — Альма Койн делает паузу, ожидает вопросов, или возражений, или хоть чего-нибудь, какой-либо реакции, даже самой незначительной, но Гейл Хоторн остается спокоен и молчалив, лишь сводит руки за спиной в замок. — В Восьмом Дистрикте готовится небольшой бунт. Цель этого бунта — привлечь внимание Капитолия, чтобы они отправили туда Тень, дабы пресечь мелкий очаг восстания в самом зародыше. Тогда-то мы и должны его убрать. — Вы хотите сделать меня палачом? — Гейл Хоторн открывает рот впервые за все то время, что находится в комнате, отведенной под кабинет главы повстанцев. Плутарх Хэвенсби сидит рядом с Альмой Койн и всячески пытается улыбаться Гейлу на слащавый, капитолийский манер. Молодому человеку это не нравится. Раздражает. Мишура. Показуха. Ванильная дурость. Хоторн все же переступает с ноги на ногу и лишь крепче сцепляет пальцы в замок. — Ты — солдат, Гейл, — отвечает Койн, откидываясь на спинку стула. Ее голос звучит сильно, властно, даже патриотично. И крайне убедительно. — Я прошу тебя всего лишь послужить правому делу, убрать того, кто мешает нам осуществить нашу цель. Я стараюсь не для себя, Гейл. Я стараюсь для всех нас. Те, кто служит Капитолию — это не люди. И мне кажется, что ты в этом со мной согласен, — и вот тогда губы этой сухопарой вышколенной женщины искривляет некое подобие улыбки. Хоторн и сам не знает, как дал себя уговорить, как кивнул, глядя прямо в серые, суженные глаза, как бросил косой взгляд на Плутарха Хэвенсби, от которого тому тут же перехотелось открывать рот. Гейл натягивает черные перчатки и поправляет ремешок шлема под самым подбородком, он проверят оружие и чувствует его тяжесть в ладони. Ботинки с толстой подошвой стучат по бетонному полу длинного коридора, ведущего к ангару, отведенному под площадку для планолетов. Боггс уже ждет Гейла, молча кивает ему. Хоторн кивает в ответ. Что-то вроде приветствия, что-то вроде согласия. Они с Боггсом сработались — люди не слова, а дела, солдаты на войне, дисциплинированные, жесткие, научившиеся принимать верные, пусть и не легкие решения. С Боггсом Гейлу проще всего. Хоторн видел Китнисс Эвердин. Она смотрела на него большими глазами, то ли просящими, то ли обвиняющими. Боялась за него. Гейл уже и понять не может, как относиться к этому, к ней, к собственным эмоциям и чувствам, вибрирующим там, в груди, ближе к сердцу. Китнисс хотела его поцеловать. Он отстранился. Это ведь все пустое. Попытка его удержать, не пустить в пекло, туда, к одному из самых опасных людей на службе у Капитолия, это все невзаправду, и Гейл отлично это знает. Птичка давно упорхнула от него, еще тогда, когда вызвалась трибутом Семьдесят Четвертых Голодных Игр. Его Китнисс осталась за чертой детства и юности, а эту, взрослую, он слишком плохо знает. Гейл думает о Тени, пока планолет поднимается в воздух и скользит по гладкому небу. Закрывает глаза и пытается вообразить опасного и смертоносного человека. Он должен быть хитрым, и безжалостным, и умным, и смекалистым, и бесконечно упрямым. Ведь воля к жизни, бегство от погони — это такое ядреное упрямство, то самое, которого хватает у него самого. Охотник в ночи — вот кто этот Тень. Гейл ведь слышал о диверсиях, о том, как Капитолий давил акты неповиновения на самой начальной стадии. Кто-то нашептывал Сноу нужную информацию, собирал ее по углам всех Дистриктов, говорят, не чурался трупов со сдавленным горлом. Койн досадовала, пальцы заламывала, и вся спесь, холодность слетали с нее в мгновение ока, обнажая человека. Гейл Хоторн восхищался силой характера, целеустремленностью и твердостью Альмы Койн, но ему претила ее скользкость, то самое двойное дно, которое он, моралист до мозга костей, типичный герой войны, чувствовал в ней с того самого момента, как увидел. Альма Койн была с гнильцой. И несло от нее душком знатно. Планолет приземляется на окраине Дистрикта. Боггс говорит, что до места назначения, то есть до центрального района, придется идти пешком. Гейл лишь кивает. Он перекидывает через плечо автомат, поправляет перчатки на руках и идет. Путь занимает несколько часов, и к этому времени мир кругом покрывается сумерками. Гейл и Боггс идут мимо ветхих многоэтажек с выбитыми окнами, и те скалятся остриями разбитых стекол, грозят выколоть глаз. Людей почти не видно. Они все прячутся за скрипящими дверьми или разнесенными бомбами стенами. Под ногами двух солдат хрустит гравий, битое стекло, крошки бетона и что-то смутно похожее на человеческие кости. Один раз дорогу им перебегает шелудивая собака, скачущая на трех лапах. Пес смотрит затравленно, плешивый и худой, словно один скелет, и тут же скрывается в огромной пасти одного из кренящихся набок домов. Гейл помнит, что рассказывали в школе на уроках о Восьмом Дистрикте. Это место, где шьется одежда для рабочих и миротворцев, и постоянно работают фабрики. Над Дистриктом до сих пор висит плотный смог химических испарений. Хоторн морщится, старается дышать лишь ртом. Они приходят в самый центр Дистрикта и замирают на окраине небольшой площади. Гейл смотрит на часы. Все вечереет и вечереет. Но Тень обязан появиться. Приманка слишком хороша. Хоторн и сам слышит шорох шагов, чьи-то голоса, будто люди кругом готовятся к восстанию, ярко выраженному непослушанию Капитолию. Смельчаков, готовых рисковать своей жизнью ради дела, оказалось найти не так просто, но Койн постаралась. Уж стараться глава Тринадцатого Дистрикта умеет. Когда на противоположной стороне круглой площадки мелькает смазанная тень, Гейл быстро осознает, что Альма Койн оказалась права. Тень пришел. Попался. Осталось поймать. Боггс беззвучно, знаками, дает понять, что следует вниз, туда, под землю, откуда идет шум, к месту, которое могло привлечь их долгожданного гостя. Гейл кивает. Он следует прямо за Тенью. Хоторн ступает тихо, но быстро. Прирожденный охотник — он чувствует, как кровь струится по жилам, как дыхание его замедляется, словно у хищника, увлеченного поимкой своей жертвы. Он столько лет охотился в лесу на дичь, добывая своей семье пропитание, что инстинкты зверя вросли глубоко в него. Он слышит хруст каменной крошки под легкой поступью человека, звук рвущейся ткани, зацепившейся за торчащий из стены железный прут, чувствует запах войны, засохшей крови и человеческого пота. Гейл с выучкой солдата начинает преследовать свою жертву. Тень неплох. Он умело скрывается, но недостаточно хорошо для того, кто был охотником. Хоторн поднимается на этаж за этажом, крепко сжимая руками автомат. Земля все удаляется и удаляется. Тень явно чует преследователя. Но тридцатом этаже Гейла сбивает с ног, автомат летит к краю, цепляется за какую-то балку и повисает над землей, грозя вот-вот сорваться и лишить Хоторна единственного оружия. Хотя у него еще есть нож, спрятанный на голени. Тень оказывается гораздо меньше ростом, чем молодой человек ожидал. И даже как-то хрупче. Противник пытается сдавить горло Гейла, сжимает бедрами, и воздуха действительно не хватает. Мир плывет. Раскуроченный взрывами и войной тридцатый этаж с дырами в полу, синее-синее небо, на котором зажигаются первые точки звезд. Перед глазами бешеная пляска. Но Хоторну хватает выучки и ловкости, и противник летит на землю, ударяется с легким хрустом, и с его бедра падает плохо закрепленный пистолет. Видимо, Тень очень спешил. Гейл подбирает оружие быстро, с молниеносной, кошачьей грацией, и наставляет дуло на незнакомца. А с Тени слетает маска. Тень поворачивается, стоя на четвереньках, стараясь отдышаться, оправиться от боли и ломоты в теле. А у Хоторна лицо вытягивается, даже пистолет едва опускается. У Тени глаза горят яростным, всепожирающим огнем. Это завораживает, но не изумляет. Изумляет то, что эти глаза принадлежат женскому лицу. Светлые волосы, выбритые на одной части головы, хлещут по щекам под порывами ветра, рассеченная губа и грязь войны делают женщину более жесткой, но от этого не менее прекрасной. Она светится силой. Гейл держит пистолет прямо, знает, что надо жать на курок, так, чтобы свинцовая пуля прошила плоть, и эта женщина напротив дернется, как от удара, а потом завалится набок. Но вместо этого Гейл стоит и смотрит. Молодой человек приходит в себя, когда Тень смазанным татем скользит к краю пропасти в тридцать этажей и исчезает за ней. Гейл кидается туда, долго всматривается вниз, одновременно надеясь и страшась различить очертания тонкой фигуры на темной земле, но Хоторн не видит ничего. И тогда он понимает. Тень, эта женщина с огнем в глазах, тем самым, что полыхает в его груди, жива. Она искусна, проворна, изобретательна и совершенно точно бесстрашна. Гейл ухмыляется, качает головой. Он рад, что дрогнул, что не убил. А Альма Койн будет лишь знать, что он потерпел неудачу, то самое фиаско, на которое она не рассчитывала. Пятно на его идеальном резюме идеального солдата. Диверсия внутри. Саботаж в сердце.