Panem et Circenses

Мадж идет быстро. Ее ботинки хлюпают по грязи, подол длинной юбки мышиного цвета весь заляпан землей. Девушка вскидывает руки раскрытыми ладонями к небу, пытается спрятаться от дождя, но тот тарабанит лишь сильнее. Мадж начинает бежать. Волосы ее намокают, одежда неприятно липнет к телу, а ноги едут по скользкой грязи. Она цепляется пальцами за ручку двери, пытаясь остановиться, не запнуться и не упасть. Дышит глубоко, хватает ртом воздух, убирает волосы с лица, а затем стучит в дверь. Стоит, переминается с ноги на ногу, ждет. Лицо Хейзел Хоторн показывается в приоткрытой дверной щели через несколько секунд. Она удивленно смотрит на Мадж и раскрывает дверь шире. — Где ваш сын? — спрашивает Мадж, вот так вот просто и прямо в лоб. — Старший, — уточняет она, — Гейл, — поправляется тут же, ощущая нервозность в каждой клетке тела. — В центральном кабаке. У Тома, — озадаченно отвечает женщина. Мадж кивает, сбегает с кривых и продавленных ступеней, снова вскидывает руки над головой, в бесполезной попытке закрыться от дождя. Тот продолжает бить по крышам домов, по земле, превращая ее в кашу под ногами, расчерчивая грязевыми лужами. Юбка Мадж путается меж икр, застревает между бедер, мешает идти, и та вынужденно подхватывает заношенную материю. Мадж почти бежит. Она бледна и встревожена, и это видно невооруженным глазом. Именно поэтому Хейзел Хоторн держит дверь открытой и смотрит вслед молодой женщине, которую знала еще совсем девочкой. Мадж проходит поворот, ведущий к Шлаку, минует несколько жилых домов. Вода застилает ей лицо. У нее хладные руки, и губы синеют. Осенью дождь холодный. Иногда с градом и грозой. Но небо молчит, лишь похабно и сварливо плачет. Мадж не нравятся кабаки. Она застывает перед входом на мгновение, смотрит на раздутую от сырости дверь, на побитые края деревянных ступеней — вон стружки торчат, топорщатся, как иглы ежа. Но делать Мадж нечего. Ей нужен Гейл. Потому что Хоторн — единственный во всем Дистрикте, кто может ей помочь. Она находит его за одним из столов в компании двух друзей. Мадж не знает их имен и, по правде, знать не хочет. Они странные, если это слово им подходит. Шахтеры, такие же, как и он. Невоспитанные, грубые, неотесанные. Мужланы. Один из них толкает локтем в бок другого, показывает на Мадж и хохочет. Гейл же хмуро смотрит на девушку. Если она когда-то и была робкой девочкой, боялась слово ему сказать, краснела, то сейчас ей плевать. Не то время, не те обстоятельства. Сейчас она в отчаянии, что видится во всей ее фигуре, хрупкой, продрогшей, надломанной и обреченной. — Что понадобилось вдове главного шахтера здесь? — интересуется Гейл, смотря все так же безразлично, как смотрел на нее долгие годы — как на пустое место. — Гейл, — она обращается к нему как можно мягче, так просительно, что, кажется, вот-вот и падет на колени, — можно с тобой поговорить? — Говори, — отвечает мужчина, катая меж ладоней полупустую кружку пива. Туда-сюда. — Не здесь. — Говори здесь, — жесткие нотки в голосе, стальные, не терпящие возражений. Мадж вздыхает, озирается по сторонам, робеет на мгновение. Но потом встряхивается. Не здесь. Не сейчас. Потому что важно. Потому что отчаянно необходимо. — Гейл, — повторяет Мадж его имя, — Гейл, — и он все-таки поднимает глаза на ее лицо, глаза уставшего, холодного и черствого человека, человека, которому осточертела такая жизнь и весь мир кругом. — Гейл, — снова говорит она, — Купер и Клэр. Ты ведь их знаешь. Они домой не вернулись. Еще вчера, — у нее выходит это почти жалобно, голос трескается, фигура ломается. Мадж опускает голову, закрывая на мгновение глаза, кусает нижнюю губу и дышит часто-часто. Девушка справляется с собой. — Гейл, им по семь. Всего семь. Я боюсь, что они пошли в лес. Перебрались через эту колючую проволоку и потерялись. — Гейл смотрит на нее молча, ждет продолжения, хотя, конечно, знает, с какой просьбой хорошенькая дочка мэра к нему пришла. — Найди их. Умоляю. Это можешь сделать только ты. Мадж смотрит этими большими глазами матери на худом, будто выцветшем за одни сутки лице. Если бы был жив ее муж Дуглас Мур, ей бы не пришлось никого просить. Но он погиб в шахтах, спустившись туда лишь раз. К Дугласу странно относились. Вроде не сильно жаловали, но в то же время и не так ненавидели, как ненавидят многих. Они прожили вместе пять лет. И без него ей приходится очень туго. Родители стареют, влияние отца делается слабее, и она, уже выросшая, такая взрослая, вдова и мать, иногда думает, что не выдержит. Быть одинокой в таком Дистрикте, как Двенадцатый — это собачья жизнь. И вот до чего доходит Мадж. Она просит и умоляет найти своих детей, просит единственного мужчину, который так хорошо знает лес, который никогда не был ей безразличен, который всегда ее презирал. Есть лишь шанс на согласие? Мадж уповает на добро в душе Гейла Хоторна, на то, что Купер и Клэр — всего лишь дети. Еще малые, очень любознательные и совсем безобидные. Гейл молчит слишком долго. Мадж ощущает жжение в груди. Это нервы лопаются с хлопком, это кости хрустят, это душа ломается. У нее трясется нижняя губа. Истерично, по-женски, глухо и больно. Она понимает, что разрыдается прямо здесь. Мадж разворачивается и вылетает из кабака, прижимая руки ко рту. Дождь смывает слезы с лица, но дрожь не проходит. Тремор рождается на кончиках пальцев, завладевает всем телом. Вдова Дугласа Мура обнимает себя руками, скользит вниз, на самые ступени, ощущая, как за шиворот блузки попадает вода. Она упирается лбом в колени, сидит и трясется. Это не от холода и не от ливня. Это от страха и горя. Потому что она знает — пропадут. Ее дети, самое светлое, что осталось в ее жизни, пропадут. Можно пойти к отцу, просить у него, но все в Дистрикте знают, что в такую погоду, когда дождь слизывает все следы, лишь один человек в состоянии разыскать пропавших. Тот, кто ей отказал. Дверь скрипит неслышно. Мадж не поднимает головы. Она продолжает сидеть, сложившись в кокон из рук, мокрых волос и горестных мыслей. — Хорошо, — раздается сверху, и девушка вздрагивает. Она выпрямляется резко, глядит красными, заплаканными глазами на Гейла, смотрящего вперед, на стену воды с неба. Его большие солдатские сапоги обнимают голень до самого колена, пачкают ее серую юбку. — Вставай, Мадж, — говорит Хоторн, — иди домой и жди. — Спасибо, — выдыхает она, еще не осознавая до конца. — Не благодари раньше времени. Может, мне ничего не удастся. Мадж качает головой, Мадж в это не верит. Это же Гейл Хоторн. Он может все. Он сильный, уверенный в себе, смелый, иногда откровенно безбашенный, зачастую хмурый и неприветливый, но знающий свое дело. Девушка усмехается. Она все еще идеализирует его, как в юности. Он все еще видится ей прекрасным принцем, тем самым юношей, в которого она влюбилась. Сейчас они оба старше, и оба потасканы жизнью. Она иногда задумывается — замирает с тряпкой в руке во время уборки, натыкаясь на школьные фотографии — что было бы, если бы она стала его женой? Она бы не осталась одна, и у детей был бы отец. Смог бы он ее полюбить? Вряд ли. Гейл — однолюб. И всю жизнь любит другую. Это знает весь Дистрикт. Но, может, он бы смог ее уважать, проявлять симпатию, и она бы отвечала заботой. Хотя кому Мадж врет? Она бы подарила ему все то, что скопилось в ее душе за долгие годы, все те чувства, что прочно засели в самом сердце, крепким колом вогнанные в грудь. Она все еще девочка-идеалистка, натура мечтательная и романтичная. Но жизнь преподнесла Мадж хороший урок — сказок не бывает. Молодая женщина не спит всю ночь. Она лишь стягивает мокрую одежду, распускает волосы, давая им высохнуть, кутается в халат и ходит босыми ногами по дому. Она жжет свечи, чтобы беречь скудное электричество, листает книги, которые таскает из дома отца, и все смотрит на дверь. Ей ничего в этой жизни не надо, кроме детей. Она смирилась. Смирилась, что мечты остаются лишь мечтами, смирилась с тем, что мир лишен романтики, что люди живут опостылевшей обыденностью и дерутся за кусок хлеба. Она вдруг из хорошенькой дочки мэра превратилась в слишком уставшую женщину, у которой все пальцы исколоты иглой от постоянной, многочасовой работы швеей. У нее нет ни опоры, ни поддержки. Мать давно лежит и не встает с постели, отец чахнет. Это болезнь супруги, беды дочери, гнет Капитолия. Если бы Мадж было пятнадцать, она бы пожалела себя. Но через несколько лет ей исполнится тридцать, и в этом возрасте она понимает, что жалеть себя глупо. Мадж вспоминает улыбку Клэр и звонкий голос Купера. Гейл найдет их, найдет. А она оттаскает за уши за то, что посмели убежать в лес, что напугали ее так сильно. В три ночи молодая женщина забывается тревожным сном. В четыре утра раздается стук по сырому дереву. Мадж подскакивает, сонная и едва опухшая, открывает дверь и застает на пороге Гейла. Из-за его спины выглядывают Купер и Клэр. Со всех троих хлещет вода, ее капли попадают на порог. На улице грохочет гром, и маленькая Клэр пискает. Мадж встает на колени, раскрывая объятия своим детям, прижимая к себе их окоченевшие, замерзшие тела. Она сжимает их плечи, целует каждого в висок, шепчет о чем-то бессвязно, неразборчиво и так горячо. Она улыбается сквозь слезы, а семилетние мальчик и девочка лишь галдят одно слово. Мама, мама, мама. Мадж не сразу замечает, что Гейл заходит в дом и закрывает дверь. Он стягивает с плеч куртку, трясет волосами. Мать отпускает детей, велит им переодеваться в сухое, а сама поворачивается к Хоторну. Слова благодарности застывают на языке, когда она видит, как он снимает обувь. Они замирают друг напротив друга, такие взрослые и такие уставшие от беспробудного одиночества. Оно бьется в глазах обоих острой искрой, съедает все другие чувства и эмоции. Мадж смотрит на Гейла и не знает, что говорить. Мужчина же стягивает сапоги, ставит их у самой двери и выпрямляется. — Чай есть? — девушка кивает. — Согрей. Я зверски устал и продрог. Мадж не знает, что это и как-то это назвать. Но может это шанс, тот самый шанс, который иногда дает судьба? Они ведь оба больше не дети и не играют в дурацкие игры. Хоторн всю жизнь знает, что она в него влюблена, но считает это блажью, прихотью богатой девочки. Наверное, ему удивительно, что спустя все эти годы, Мадж продолжает смотреть на него восторженными глазами, глазами не просто влюбленной девчонки, а любящей женщины. Наверное, Гейл Хоторн наконец-то это оценивает.