Письма с границы между светом и тенью

«Чувство собственного достоинства — вот загадочная стезя, на которой разбиться запросто, но обратно свернуть нельзя, потому что без промедления, вдохновенный, чистый, живой, растворится, в пыль превратится человеческий образ твой». (с) Булат Окуджава

Эг-мумию ощутимо перекашивает, но я уже не слышу его, несомненно, бранных словоизлияний — Фрислас резко останавливается, ощериваясь всеми кривыми зубами сразу, и я словно тону в его раздражении. Это еще не ненависть и не зверский голод, нет, но как хорошо будет откусить голову наглой твари, посмевшей повысить голос на нас! «Он может отправить тебя в Лэнг, а я — нет», — несмело возражаю я, но утукку вовсе не против остаться в моем доме, да и я, кажется, не слишком возражаю… «Стоп!» — я кладу ладонь на холодный лоб монстра, вовсе не такой гладкий на ощупь, как выглядит, и вежливо выясняю у держащихся поодаль мужиков, почему нашу увлекательную беседу прервали. Джтлфрена я демонстративно игнорирую, иначе, боюсь, или меня потянет самостоятельно его покусать, что может кончиться скорее трагично, чем смешно, или я отпущу Фрисласа с ментального поводка. Оказывается, товарищи с автоматами все тщательно просчитали, и нам лучше не ломиться в ворота, где есть видеокамеры и вооруженные солдаты — а как раз туда и потянул утукку ощутимый запах человеческого мяса. Нам бы махнуть через забор и напасть с тыла, и эту идею я вполне одобряю. Слава богу, гипнотизер наш сподобился заткнуть моего сына, иначе нас давно бы уже обнаружили. И на руки Джтлфрен все-таки его взял, хоть и с таким видом, будто делает мне величайшее одолжение. Конечно, следовало заранее подумать о няне, но я так и не смогла заставить себя отыскать кого-то, кому не страшно было бы доверить ребенка. Мне все равно приходится говорить громче, чем следовало бы прячущимся в засаде, но местные парни боятся моего подопечного, и я их не осуждаю. Фрислас очень хочет кушать, и разделение на своих и чужих его не волнует, как и стратегические планы Лэнга — он не трогает идущих поодаль союзников лишь потому, что я обещаю ему вкусную еду впереди. Дальнейшее напоминает какую-то компьютерную игру — только вместо судорожного нажимания нужных клавиш я мысленно управляю четырехлапым и хвостатым телом утукку, которое я ощущаю практически как свое, и мне отводится скорее роль подсказчика и болельщика. Иногда в нас стреляют, но чаще разбегаются с визгом. Я вижу все поле боя глазами Фрисласа, и успеваю продумать следующие шаги, пока он торопливо насыщается, глотая куски еще полуживого мяса вместе с кожей и камуфляжем. А вот кости нам не нравятся, особенно крупные, они не глотаются, и время на их разгрызание тратить некогда. Похоже, прожорливость утукку не уступает архидемонской — лишь мои уговоры направляют Фрисласа дальше, обследовать те точки, откуда мы ощущаем… нет, вроде не запах, но нечто похожее на эманации ауры. Значит, там кто-то живой. Не зря я настаивала на том, что сперва надо зачистить территорию, и вскоре утукку соглашается под влиянием нового болезненного опыта. К счастью, я не ощущаю его рану на физическом уровне, но страх и дискомфорт от покалеченной гранатой лапы передается и мне. — Прикройте его! — командую я терпеливо прислушивающимся спутникам. — Проходная пуста, выбейте там дверь и помогите! — мне трудно воспринимать чужую речь, когда в моей голове ревет раненый утукку, и, кроме того, я подозреваю, что эти чернокожие говорят не по-французски. — «К стене, к стене! Там у них слепая зона, они из окон высовываться не станут, а мы осмотримся и поймем, как к ним подобраться!» — успокаиваю Фрисласа. Козлы засели в каком-то двухэтажном здании и палят из окон почем зря, но вроде бы выглядывать не рискуют. Я вообще не понимаю, куда они стреляют, потому что в утукку им не попасть, а нас, столпившихся в лесу, они, надеюсь, не видят. С нашей с Фрисласом точки обзора двери пока не заметно, но как-то же в здание входят и выходят, верно? — Дай мне оружие, я сама его прикрою! — в отчаянии кричу я на высокого негра, не думая, что в жизни автомат в руках не держала, и мои спутники начинают наконец шевелиться. Фрисласу не открыть им ни ворота, ни двери, может быть, его когти на такое и способны, но он отбежал уже метров на триста от проходной. Приходится лезть, верх ограждения измазан какой-то гадостью, негры матерятся на своем наречии. Но спустя несколько томительно долгих минут для меня открывают калитку, и я рвусь к своему подопечному, пиная кроссовками поджарого парня в камуфляже. — Нельзя! — кричит он с жутким акцентом. — Стреляют там! Действительно, слышатся вопли и грохот автоматных очередей, но моему утукку нужна помощь прямо сейчас. Повинуясь моим уговорам, он хромает вдоль здания, почти вжимаясь в грязную стену, на трех лапах пробегает открытое место и выскакивает у меня за спиной. Негр, что держал меня, бьющуюся в истерике, вздрагивает и направляет на него ствол. Как странно видеть один и тот же автомат с двух противоположных сторон! Я гневно отбрасываю горячую руку, сжимающую мою талию, и бегу к Фрисласу, стараясь находиться на линии между дулом и утукку. У меня осталось еще достаточно регенерина, хоть я и подозреваю, что на трехметровую бронированную тварь ростом мне по плечо уйдет целый пузырек. Но я уже знаю, что утукку регенерацией не обладают, а в Лэнге с покалеченной лапой он не жилец, он корм и только! Говорила же Джтлфрену, что нужно несколько демонов, но не настаивала — боялась не справиться, возможно, и не зря… Демонстрация боевой мощи лэнговцев прошла успешно, ошибки были учтены, по крайней мере, мной. Эг-мумия доволен жизнью, несмотря на нашу маленькую стычку — еще бы, впечатленные сепаратисты уже готовы обсуждать место для постройки зиккурата. Есть какая-то магическая дурь, запрещающая строить зиккурат с помощью кранов и прочих достижений человеческой технологии. Только ручная работа, только хардкор, так что дело это непростое. А меня и подлеченного Фрисласа окружают простые боевики, опьяневшие от удачного боя. Сами они мало что сделали, но дозу адреналина свою схватили, теперь их тянет хохотать, дурачиться… и фоткать на память утукку, меня и себя в разных вариациях. Я, конечно, предупредила не раз и не два, что выкладывать в интернет эти фото и видео не надо — представляю, как обалдеют мои старые знакомые, если в новостях покажут групповой портрет «Маша с младенцем, Чужой и негры в камуфляже» — да только не все здесь понимают по-французски и не все способны представить возможные катастрофические последствия. Кажется, плакала наша конспирация. Человеческий фактор — это такая страшная вещь, которая способна испортить самый распрекрасный план, и, что наиболее обидно, от такой случайности уберечься невозможно. Хорошо хоть, что мой личный эпик фэйл произошел уже тогда, когда моя помощь в командовании демонами была использована по максимуму. За восемь с лишним месяцев, что я прожила в Африке, я раз пятьдесят вызывала разномастных монстров, которые помогали местным сепаратистам сражаться с властями. По прогнозам Джтлфрена, остается меньше двух недель до завершения строительства обоих зиккуратов, я наслаждаюсь днями тишины и покоя, старательно отгоняя параноидальные мысли… И поздно вечером в мой дом является незнакомый мне белый мужчина. Уже седой, голова большей частью лысая, но подтянутый и ухоженный; глаза умные, лицо было бы довольно симпатичным, если бы не крупный вытянутый нос. Является и с порога начинает скандалить, и по специфической теме его претензий я понимаю, что это и есть осчастливленный гипнотизером папочка. Это как же надо промыть человеку мозги, чтобы он уверился в наличии у него бывшей любовницы, с которой встречался несколько лет. До этого он меня даже не видел никогда… — Здесь маленький городок, — растерянно и чуть смущенно огрызаюсь я. Вот дура, так и не подумала обручальное кольцо снять, ни в Лэнге, ни здесь. — Мне не нужно, чтобы каждая сплетница на меня косилась. Пусть думают, что я жена моряка или какого-то военного, или вдова с ребенком. Что в этом плохого?! Все равно бурчит, а я уже и отвыкла общаться с мужчинами, предъявляющими на меня права — я, может, и не против с кем-нибудь пофлиртовать и не только, но где и с кем я здесь буду знакомиться?! Туристы — они по достопримечательностям бродят, а мне и не особо интересно, и с ребенком таскаться неохота. Разве что на пляж съездить, погулять по мелководью — и то я редко туда выбираюсь, не уверена, что Антону в таком возрасте полезно трястись в детском сиденье два часа в один конец. Мой загипнотизированный благодетель наконец изволит отведать моей стряпни и выпить вина, которое я зачем-то купила, не подумав, что кормлю грудью. А я присаживаюсь напротив со стаканом сока и не представляю, о чем говорить. Я даже не знаю, как зовут моего гостя, но спрашивать — значит провалить всю нашу легенду. Но ему от меня не разговоры нужны — это становится очевидно, когда я говорю, что ребенку пора подкрепиться. — Захочет поесть — позовет, а я по тебе соскучился, — и когда успел, интересно мне знать?! Нависает надо мной, дергает за отворот рубашки, обнажая грудь, и присасывается. Трещин у меня нет, но после Антона я вообще мало что чувствую в этой области — просто мокро и слюняво. — Слушай, у меня смеси мало, — пытаюсь отстраниться я, но с этой чертовой планировкой на вроде бы просторной кухне свободного места нет — поясницей я упираюсь в плиту, потому что пространство для готовки расположено параллельно обеденному столу и развернуто в другую сторону. — Как будто я все высосу, — хрипло посмеивается гость, и я чувствую липкие руки на внутренней поверхности бедра, подбирающиеся к трусам. — Давай я хоть душ приму, — повышаю голос я. — И тебе бы не помешало. Просто так от него не отвязаться, судя по тому, как больно стиснул он мои волосы. Не люблю, когда на меня вот так смотрят — в пронзительно светлых глазах ясно читается, что я ничтожная букашка, имеющая наглость выкобениваться перед его высочеством. — Докапризничаешься — вышвырну тебя из страны, — злится он. — Думаешь, легко было оставить тебя в Сенегале? Попробуй, проживи в Париже с ребенком на свои декретные, без всякой помощи с моей стороны. Посмотрим, как тебе это понравится! — Извини, — выдавливаю через силу, отвечаю на грубый, захватнический поцелуй, закрыв глаза. Как жаль, что на моей кухне нет ни старых чугунных сковородок, ни местных тандыров — только легкие алюминиевые кастрюльки… Но кое-что есть, надеюсь, полкило железа по черепу успокоит стареющего ловеласа, вот только чтобы незаметно нашарить их рукой, нужно присесть на стол и выгнуться назад. Я тщетно изыскиваю в себе хотя бы слабые отголоски желания, мысленно прошу Антошку проснуться — надо было поддаться уговорам многочисленных демонов, прошедших сквозь мой разум, и хоть кого-нибудь оставить при себе… Особенно красавчик Гисгрин мне понравился, из вида ш’урбен, такой двухметровый бронированный кузнечик с длиннющим хвостом. Ладно, в интересах конспирации я не должна селить гигантских монстров во дворе моего коттеджа, но какого черта я должна терпеть практически изнасилование на кухонном столе?! Бить тесаком для мяса по лысине — это не самая разумная идея, но ничего другого под рукой не нашлось, увы. Он острый, зараза, угол около ручки моментально располосовал мне перемычку между большим и указательным пальцами, а голову мужику лишь оцарапал, потому что я, дура, ударила тупой стороной. Тот оторвался от моей зацелованной шеи и посмотрел на меня так, что мне стало по-настоящему страшно. Демонов не боялась, магов не боялась, темного бога… ну, почти не боялась — а тут какой-то задрипанный французик с лысиной придушит меня за то, что я ему не даю?! Сделать что-то, когда на тебе лежит вполне упитанный мужчина в расцвете сил, а ноги спутаны упавшими шортами и трусами, довольно затруднительно. Да и я, честно говоря, не мастер единоборств и не спортсменка от слова совсем, я стрелять-то едва научилась, а пистолет у меня в сумочке, в спальне. Так что я поступаю по наитию и со всей дури тыкаю острием тесака в шею, туда, где сонная артерия. Чужая кровь смешивается с моей, я с силой отпихиваю тело, пользуясь отсутствием сопротивления. Стул с грохотом падает, стол пошатывается, но сохраняет равновесие. Машинально сую разрезанную ладонь в рот и кривлюсь от привкуса железа, яростно сплевываю на пол. Мужик еще в сознании, но явно в помутненном, и осталось ему недолго, но добивать из милосердия у меня рука не поднимается. Конечно, опыт объединения с утукку и прочими гостями мне многое дал… Но все равно мне до дрожи неприятно. И самое мерзкое, что все это надо убирать! Не переодеваясь — все равно сейчас измажусь заново — поднимаюсь на второй этаж, мою руки, трачу последние капли регенерина на глубокий порез. Может, из пузырька и можно что-то выковырять с помощью ватной палочки, но такая микроскопическая доза уже ничто серьезное не исцелит. Механические действия успокаивают меня, и вернувшаяся способность ясно соображать подсказывает мне две очень плохие новости. Первая — я просто не подниму несчастного француза на второй этаж, а на первом его держать нельзя, там огромные окна без занавесок, не панорамные, но близко к тому. Была бы лестница нормальной… Да причем здесь лестница, ко мне послезавтра придет постоянная уборщица — Мишель, кажется; а жрать трупы ни я, ни Джтлфрен не умеем! Конечно, можно вызвать демона, но я не в курсе, когда эг-мумия порадует меня визитом. И потом, не стоит забывать о новости номер два — даже если я как-то, сама или с помощью срочно вызванных союзников-негров, сумею поднять, уничтожить труп и беспалевно отчистить все следы его пребывания на этой кухне, наверняка кому-то известно, что нас с ним связывал общий ребенок. Наверняка именно я — главная подозреваемая. Надо было подумать об этом минут двадцать назад, но что уж теперь… Права была мама, ничего в этой жизни не достается на халяву, но заполучить этот домик в собственность, избавившись от мужика, пожалуй, не сумела бы и настоящая Мари, потому что вряд ли этот хам и жлоб выкупил бы двухэтажный коттедж и подарил ей. Если б она вообще существовала, конечно. Я в рекордные сроки принимаю горячий душ, лихорадочно оттирая кровь с кожи, даже там, куда она попасть не могла, зачем-то запихиваю все имеющиеся грязные тряпки на кипячение в стиральную машину. Брать мне практически нечего — несколько сумок вещами, моими и детскими, непортящиеся продукты и ноутбук с зарядным устройством. В большом зеркале отражается вполне симпатичная молодая женщина с беспокойным малышом на руках и компьютерной сумкой через плечо. Та самая Маша Михайлова, что улыбалась зеркалу почти два года назад в своей московской квартире — гормональные прыщи прошли, фигура практически восстановилась после родов, разве что грудь чуть увеличилась, а растяжек в этом платье не видно. Вот только сегодняшняя моя версия не улыбается, а в серых глазах появилась странная горечь.