Письма с границы между светом и тенью

«Так выпускают на волю пленных зверей В посмертно свободных мирах». (с) Ольга Арефьева

Боже, сколько же собралось чернокожих вокруг зиккурата, даже на ступеньки полезли! Подниматься неудобно, ведь никто не рассчитывал на поднимающихся людей — конечно, ступени не такие, как у египетских пирамид, туда бы я вообще не забралась, но карабкаться в этом узком платье, принесенном для ритуала, с малышом на руках… Все улыбаются, сверкая белыми зубами, и, похоже, действительно верят и в меня, и в добрых демонов, которые освободят их страну от неугодного правительства. Но безнадежно поздно что-то решать — все уже решено, и мне остается лишь подниматься в предрассветном полумраке, медленно и печально, как будто скорость моего передвижения может что-то изменить. На машине я мчалась сюда, игнорируя все правила безопасности, отключив фары, и, кажется, втайне надеялась, что что-то остановит меня. Любая колдобина на дороге меня могла отправить на тот свет, но нет же — судьбе было угодно, чтобы я добралась вовремя до места ритуала. Безымянный мальчик тихо дышит, прижатый к моей груди, и приятно оттягивает руки живым теплом. Я стараюсь не смотреть в его лицо. Мне все-таки придется принести его в жертву — хотя вот будет потеха, если я не сумею, просто не смогу это сделать! Гораздо больше меня тревожит то, что я не в состоянии удержать предполагаемое количество наших гостей от немедленного пожирания свежего мяса — а им облеплено все подножье зиккурата, и вся центральная улица деревни забита. Там и дети, и старики, и женщины, и все они ждут от меня чуда. Будет им чудо, только грязное и кровавое, как все, чего касается Лэнг. Шаманка ждет меня на предпоследней ступени, вся разряженная, даже лицо зачем-то измазано то ли мукой, то ли белой пудрой. Повинуясь ее жесту, я кладу ребенка на шероховатую площадку, в центре начертанных черным символов. Камень, наверно, холоднее моих рук, и, когда я начинаю непослушными пальцами стягивать памперс, малыш открывает глаза. Он до умиления красив, как бывают красивы маленькие дети, а радужка у него пронзительно голубая. Не помню, какого цвета глаза у Эстер, хоть убей. Пухлые губы искривляются в странной гримаске, ведь вряд ли я похожа на маму, но рыдать ребенок пока не собирается. Жесткие пальцы вкладывают в мою ладонь загнутый нож, а на сердце малыша старуха кладет амулет, избавленный от шнурка. — Бей ровно в центр амулета, — шипит она и начинает что-то бубнить на незнакомом мне языке. Кажется, она распаляется и начинает приплясывать на месте — только бы не полезла под портал, он же и ошметков от нее не оставит. Но ловить старуху мне нечем, моя правая рука занята ножом, левая — ребенком, а я все медлю. Провожу пальцами по животику, глажу малыша по светлым жидким волосам — он такой крохотный, что в каждой точке я ощущаю биение его сердца. Кожа очень нежная, хотя я нащупываю на ручках какие-то прыщи. Пальчики смешно сжимаются, будто пытаются меня схватить, на мордашке появляется улыбка. Самое трудное — это решиться и нанести удар, а я все не могу себя заставить это сделать. Сначала нужно рассчитать, как прижать туловище к камню, чтобы не промахнуться. Малыш начинает шевелиться, может, ему кажется, что это игра, а может, я просто слишком сильно давлю на грудную клетку. Амулет сползает, и я не уверена, правильно ли я кладу его обратно. Медлить больше нельзя. Нет смысла, да и трусливо. Кто-то сказал бы, что трусливо — убивать ребенка, как говорила мама, пытаясь отговорить меня от аборта… но я бы посмотрела, как бы она себя повела на моем месте. Впасть в истерику и выйти из ситуации таким образом — недостойно человека, если не кривить душой. Может быть, я не самый лучший представитель рода человеческого: меня нельзя назвать ни доброй, ни умной, ни высокоморальной или даже честной… Но у меня достаточно гордости и силы воли, чтобы принимать последствия собственных поступков. А это, как мне кажется, больше делает меня человеком, чем терзания на тему добра и зла, которыми так любят упиваться некоторые. Я задерживаю дыхание и с силой опускаю острие ножа — он проходит сквозь камень амулета, как сквозь масло. Сплетенные черные змеи ослепляют меня, рассыпаясь на сияющие красные искры. Чувствую, что нож задел ребра и проскользнул ниже и вбок, уходя в податливое и мягкое. Ребенок начинает биться в агонии, пиная ножками мое платье, выгибаясь на каменной вершине зиккурата почему-то в мучительной тишине, и я отдергиваю руки, чтобы не обжечься магическими угольками, в которые превратился амулет. Алый дым рассеивается, не оставляя ни крошки на загорелой коже, и я вижу глубокий разрез по левому боку. Толчками выплескивается темная кровь, будто бы расширяя рану с каждым ударом сердца. Судороги становятся все слабее, но я не хочу досматривать. Не поднимаясь с колен, я вскидываю голову и вижу ни с чем не сравнимое мерцание портала, рвущего саму ткань мира. Солнце всходит за моей спиной, и в его лучах я четко различаю очертания Шаб-Ниггурата. Это не кто-то из Двурогих, это сам Генерал, только он кутается в длинную накидку… И тут в моей голове будто поворачивается выключатель, и я с удивительной ясностью понимаю, почему я здесь стою такая красивая в белом платье… Тело действует быстрее разума, а шаманка едва достает мне до плеча, поэтому воткнуть лезвие ей в живот и схватить ее за полу пиджака, бросая под ноги выходящему из портала, мне удается с легкостью. Я прыгаю сразу через несколько ступенек, сбегая вниз по кажущемуся бесконечным зиккурату, спотыкаюсь, поскальзываюсь и проезжаю часть пути на заднице, до крови обдирая ноги. За моей спиной кто-то истошно визжит, но я не смею обернуться. Внизу разбегаются полуголые дети. Кажется, толща камней вибрирует от мощи, пронзающей расстояние между мирами. На бегу выдергиваю ключи от машины из лифчика, затем прыгаю на водительское сиденье и газую, лихорадочно выруливаю на то, что в этих краях называется дорогой. Не знаю, каковы мои шансы добраться до Зигиншора быстрее демонов, но спасти мою жизнь может только скорость. Вытирать руки не слишком удобно, но остановиться и спокойно привести себя в порядок я боюсь — и тревожат меня не столько демоны за спиной, сколько собственные мысли и чувства. Вот и окраина города показалась вдалеке — бликующие на солнце окна верхних этажей, ухоженные сады с беленькими домиками. Вроде бы все спокойно, возможно, у меня есть еще несколько часов форы. Но на южном шоссе затор, такое ощущение, что все стремятся выехать из города. И, конечно, заняли все полосы — придется искать обходные пути. Повезло еще, что я еду не с той стороны реки — страшно представить, что происходит на единственном в городе мосту. Пропихиваюсь между мусорными баками, сношу походя какую-то высокую сетку — и вот я уже на одной из улиц, идущих параллельно главной магистрали. А мне нужно пересечь центр, повторив ночную поездку, как-то и где-то пересечь это самое шоссе, переходящее в широкую улицу. Несмотря на беспокойных до буйности пешеходов, это не кажется совсем невыполнимой задачей. Любопытно, что и как показали в новостях, что все так забегали! Асфальт метрах в двадцати передо мной внезапно начинает подниматься, как будто что-то разламывает его изнутри, и я резко торможу. Никогда такого не видела — почти под прямым углом целый квартал поднимается в воздух, склоняясь в мою сторону. Из окон домов вываливаются горшки с цветами, омерзительно мяучит перепуганная кошка и уносится куда-то смазанным рыжеватым пятном. Почти впритык к моей «Тойоте» застряла небольшая красная машинка, значит, задний ход дать не удастся. Я успеваю повернуть в узкую улочку справа, истово молясь неизвестно кому, чтобы это не оказался тупик. К счастью, впереди виднеется пустое пространство… вот только магазинчик по левую мою руку с жутким грохотом и перезвоном бьющихся витрин обрушивается прямо на проезжую часть. Фундамент с обломками стен первого этажа будто пытается встать дыбом. Краем глаза замечаю, как негр в белой майке машет рукой и что-то орет. Машину заносит, я едва не прикусываю язык, но все же вписываюсь в неширокий дворик. Сзади оглушает шум кирпичей, камней и бетонных плит, бьющихся друг о друга при падении с высоты. В лобовое стекло впечатывается мокрая простыня, загородив мне весь обзор. Парень отбрасывает тряпку, сдирает ее с веревки, швыряет наземь и жестом указывает на пассажирское сиденье. Я вижу у него в руке автомат, да и в любом случае, я не хочу его давить. И я не знаю, куда мне ехать, одна надежда, что этот человек — местный именно в этом районе. — Направо, налево и еще два раза направо, — командует он с жутким акцентом и немедленно разворачивается на кресле, вдребезги разнося автоматной очередью заднее стекло. — Куда ты палишь?! — ору я, пытаясь не промахнуться и не въехать в какую-нибудь стену. Кажется, мы едем между гаражами, а может, здесь живут в таких хибарах без окон, черт их разберет. — Что твой ствол сделает этакой махине?! Мы выползаем на относительно широкую улицу, и я пытаюсь сориентироваться и одновременно не упустить следующего землетрясения… или домотрясения… в общем, этого, что только что чуть меня не убило. Не представляла, что в Лэнге есть подобные монстры — неужели там что-то ползает под землей, вроде того гигантского червя, что упоминал Олег? Или это кто-то из архидемонов делает силой мысли? — Направо поворачивай, — советует мой попутчик. — Шестое шоссе наверняка забито, но джип и по полям пройдет. — Мне надо к колледжу Святого Чарльза, — огрызаюсь я. — У меня там ребенок, в том районе! — А ты повернись и посмотри. Правее смотри, ну! Горит так, что видно даже отсюда — я узнаю высокий собор на Рю де ла Пост, вокруг него сплошь низкие домики, потому он заметен издалека. Черный дым поднимается в небо не только от собора, кажется, будто загорелся весь западный район города. Возможно, все эти сотрясения повредили какую-то газовую трубу, иначе я не представляю, что может заставить так сильно гореть чуть ли не половину города. Там же каменные дома, есть и деревянные, но их очень мало! — Мне плевать, — я нервно передергиваю плечами. Ветер не в нашу сторону, но мне отчего-то чудится запах горящей пластмассы. — Там мой сын! — Реветь потом будешь, — отрезает мой спутник. — Или веди машину прочь из города… или вали пешком. Я оглядываюсь на него и вижу направленный на меня ствол автомата. Рано или поздно этот чувак выйдет из машины, а пока я везу его и себя подальше от этих аномалий… Может, они и закончатся. — Я не со зла, — будто извиняется он, теребя ремень автомата. — Просто не найдешь ты своего ребенка, только сама убьешься. Что ж это творится такое, а?