Письма с границы между светом и тенью

«праздник общей беды это просто когда наступает действительно большая беда и все что в тебе все это к общей беде и это всех нас достойно вполне гемоглобин и лейкоциты искрометных кровей безупречно будут смешаны с твоей и моей все растворится в чреве общей беды гуляй ведь не ясно где я а где ты» (с) Наутилус Помпилиус

Я иду по центральной улице, потому что не слишком хорошо ориентируюсь в этом городе; южная ночь, конечно, прохладнее дня, но мне все равно жарко. Многие дома разрушены, не только тот квартал, где я утром подобрала негра с автоматом, но и на много метров вперед я вижу одни руины. Долгое время тишина не нарушается ничем, кроме заунывно мерзкого воя собаки, но в какой-то момент порыв ветра от реки доносит до меня звон бьющегося стекла и крики, перемежающиеся хохотом. Я замедляю шаг и смотрю по сторонам внимательнее, радуясь, что на мне черная рубашка, почти полностью скрывающая заметную издалека, все равно слишком светлую на фоне местных кожу. Как глупо будет нарваться на идиотов, бурно радующихся безнаказанности! Путь прегражден обломками здания, рухнувшего поперек улицы — не сказать, что они очень высоки, но через эту покосившуюся стену мне бесшумно перелезть не удастся. Это если я смогу забраться на нее вообще, в слабом свете луны я не могу различить, торчат ли это вываливающиеся кирпичи или это просто грязь. Я двигаюсь вдоль стены направо, порой отдаляясь от нее на несколько метров. Такое ощущение, что кто-то неловко смахнул пару верхних этажей, швырнув их на асфальт, и вся эта махина приземлилась посреди проезжей части, раскрошившись при столкновении с землей. Я смотрю в основном под ноги и лишь поэтому успеваю затормозить — ничего себе, передо мной зияет провал. Внизу еле слышно журчит вода, переливаясь и дробя на кусочки отражение почти полной луны. Мне не перепрыгнуть — я даже не вижу, что на том краю, и разумно опасаюсь спускаться вниз. Выматерившись про себя, я снимаю пистолет с предохранителя и быстрым шагом иду обратно, все ближе к мужским голосам. Я вижу и слышу их четко метров за тридцать — четверо местных парней, с бутылками какого-то пойла в руках, и невысокая девчонка, прислонившаяся спиной к стене дома. То ли спит, то ли пьяная в хлам, да и парни явно не слишком трезвы, так что у меня есть шанс проскочить мимо них. Конечно, не прямо за их спинами, это слишком наглый ход, но метрах в пяти от них перекресток, и, повернув налево, я пойду параллельно прежнему маршруту. Только бы никто не обернулся, мне не хочется ни тратить патроны, ни бегать сломя голову по незнакомому городу в темноте. Я уже совсем близко к цели, за болтовней на каком-то из местных наречий моих шагов почти не слышно… и внезапно девчонка громко визжит, так что я спотыкаюсь от неожиданности. Когда я поднимаю глаза, визг уже сменяется рыданиями. Тощее тело валяется на асфальте лицом вниз, длинная юбка задрана, обнажая худые ноги в свежих ссадинах и кровоподтеках. Двое почти одновременно пинают упавшую девочку, задорно выкрикивая что-то непонятное. Я понимаю, что делаю глупость, понимаю, что судьба какой-то африканской девчонки меня никоим образом не касается, но рука поднимается сама, привычно, как в тире. Вот только это не нарисованные мишени, а я и с ними не всегда попадала в яблочко. Один из парней успевает заорать, я пытаюсь прицелиться, с ужасом осознавая, что еще несколько выстрелов, и я останусь с практически бесполезной железякой против огромного, по сравнению со мной, мужчины… Девчонка со странным рычанием вцепляется ему в пах, не обращая внимания на бьющую по голове руку, и мне удается подбежать и выстрелить в голову парню. В спешке я не обращаю внимания на то, что от простреленной груди сразу не умирают — черная лапища хватает меня за голую ногу, я тщетно давлю на курок, пока не понимаю, что патроны закончились. В ярости пинаю урода в нос, но хватка не разжимается, и я падаю, расцарапав руки об асфальт, но так и не выронив оружия. Какое-то время мы неловко барахтаемся, я упрямо тычу коленом свободной ноги в разбитую морду. Тяжелый рюкзак сполз мне на шею, давит на затылок, прищемляя волосы. Голову не поднять, я пытаюсь опереться на локти, чтобы выдернуть наконец ногу. Не знаю, сколько бы это длилось, если б спасенная мной девчонка не потянула меня вперед. Вдвоем мы оказались сильнее подстреленного. Тяжело дыша, я поднимаюсь на ноги — вроде бы цела, если не считать асфальтовой болезни на костяшках пальцев и запястьях. И еще джинсы в крови, но это вовсе мелочь. Девочка, судя по бодрым прыжкам во время стычки, в срочной медицинской помощи тоже не нуждается. Мы поворачиваем туда, куда я и планировала, и медленно движемся в сторону реки. Моя случайная попутчица неплохо говорит по-французски — оказывается, ей всего двенадцать лет. Зовут ее Тендэй, и сегодня утром она видела, как рухнула ее школа. Иногда опоздание спасает жизнь — некоторым, бывает, просто не везет с утра, все из рук валится в спешке, а потом оказывается, что их самолет, куда они мчались на такси, гипнотизируя цифры часов, разбился. — Нет, ничего такого, — сверкает белыми зубами Тендэй. — Я просто проспала, так вставать не хотелось, выключила будильник и все… Пока я гнала джип по окраинам, переходящим в бескрайние кварталы частного сектора, и летала к квартире Эстер, в городе творилась жуть. Девочка тоже видела поднимающиеся дома, будто толкаемые неведомой силой. Если очень хочется жить, то и без машины можно убежать на безопасное расстояние. Но никого конкретного из демонов Тендэй не встречала — подозреваю, если б встретила, мы бы с ней сейчас не разговаривали. Все это просто замечательно, но отсутствие оружия все сильнее подогревает мою паранойю, теперь мне в каждом шорохе мерещатся враждебные люди. Люди порой намного хуже демонов, демоны хотя бы сразу убивают. Сколько человек могло выжить за этот день? По всему выходит, что из ста тысяч населения, не считая туристов, хоть кому-то могло повезти. — Стой! — шепчу я, хватая Тендэй за руку, и напряженно вслушиваюсь в темноту. Боюсь, мне не кажется, и там, за деревьями, кто-то идет. В ночном городе шаги слышны далеко, даже если человек в мягкой обуви. Не могу понять, один или двое. — Быстрей, быстрей, переждем в доме! Девочка вся трясется, ее напугал мой страх, она подталкивает меня в распахнутое окно первого этажа и ловко забирается сама. Пол под нами не скрипит, дом вроде крепкий, покосившимся с улицы не выглядел. Может быть, здесь и стоит остаться, но пока мы соблюдаем тишину. Проходит несколько минут, прижавшаяся к моему боку Тендэй начинает улыбаться. — Надо бы посмотреть со второго этажа, — вполголоса говорю я. — Ушли или нет. Похоже, мы заскочили в помещение какого-то офиса — в полумраке виднеются шкафы с бумажными папками, два стола с компьютерами. Я тихонько, на цыпочках, двигаюсь к двери, которая, к счастью, не заперта, и мы выходим в коридор. Темно, как в заднице, лишь впереди белеют ступени лестницы, едва-едва освещенные мелкими окошками где-то наверху. Подниматься в мутном лунном свете, как ни странно, легче, чем спускаться, но я все равно не вижу краев ступенек, как ни напрягаю глаза. Проще нащупывать их ногой, что я и делаю. В спину мне дышит Тендэй. Мы почти доходим до первой площадки, осталось преодолеть еще пролет… но я теряю равновесие, нелепо взмахиваю руками и понимаю, что это не моя усталость. Это бетонное полотно лестницы выходит из пазов, кренясь куда-то! Я не знаю, падать мне вперед или назад, здесь не за что хвататься. Доля секунды растягивается под влиянием адреналина, и я бросаюсь вперед, выставив раскрытые ладони, и даже успеваю брыкнуть ногами куда-то в живот девчонке, отталкивая ее. Даже если верхние пролеты удержатся, лучше держаться от этой гребаной лестницы подальше! Ну почему эта мудрая мысль не пришла ко мне пять минут назад, а?! Я лечу, как на безумном аттракционе, на бетонной волне, скребя ногтями лестничную площадку в тщетной попытке зацепиться за что-нибудь, оттолкнуться, а к моему лицу стремительно приближается выложенная пестрой плиткой стена… Похоже, я все еще жива. Вот только ни черта не чувствую, даже шею мне не повернуть, руки-ноги словно исчезли. Лишь вспотевшее лицо ощущает щекотные прикосновения растрепавшихся волос, я приоткрываю глаза и вижу нахальную черную прядку совсем близко. — Мари! Мари! Тебе очень больно?! — причитает высокий голос Тендэй. Дышать полной грудью не получается, и звучу я скорее шепотом, но в такой тишине его трудно не услышать. — Что со мной? Тендэй ревет, по-настоящему ревет, слезы плюхаются на бетонную плиту подо мной. Я могу различить свою вытянутую руку, вижу отсюда даже бликующее кольцо на ней, но шевельнуть ей не удается. — Ты… на тебя дом упал… — Какой нахрен дом? — шиплю я, скашиваю глаза, но вижу лишь белую луну и звезды в черном небе. — Лестница вся, — шмыгает носом девчонка. — Мари, как же мне тебя вытащить, Мари?! Плохи наши дела, похоже, мне перебило позвоночник. С другой стороны, в противном случае я бы уже откинула копыта от боли. — Рюкзак с меня снять сумеешь? — Ты… ты что, думаешь, я тебя брошу?! — какая трогательная злость, я-то думала, Тендэй на такое не способна, во всяком случае, в мой адрес. Весь наш недолгий путь она напоминала брошенного щенка, истосковавшегося по ласке. — Даже если тут появится техника… ну, вертолет какой-нибудь… мне наверняка все расплющило. Моя смерть — вопрос нескольких часов. Я же доктор, ты помнишь? — пытаюсь улыбнуться. Оказывается, рюкзак бросило назад и тоже придавило, но расстегнуть его все-таки можно — подчинившись моим терпеливым уговорам, девочка успокаивается, растирая грязными кулачками слезы по лицу, и вытаскивает лишнюю тяжесть. Я все равно этого почти не чувствую, но дышать вроде становится легче. Еле отбрехиваюсь от идеи меня напоить и накормить — подыхать под бетонными обломками и так не слишком весело, но захлебнуться в луже собственной рвоты еще неприятнее. Тендэй не уходит до самого рассвета, слава богу, больше не рыдает — голос плачущий, но в истерику не срывается, а на лицо я не смотрю. Наконец, девочка прижимается сухими губами к моему лбу и собирается уходить. — Мари? Ты не обижайся, если что не так… но можно, я возьму твой кулон? — Как видишь, мне он не помог, — фыркаю я. — Я не для того… я на память! Да пожалуйста, мне уже ничего не жалко. Шаги Тендэй быстро затихают, и я остаюсь наедине с солнцем и своими мыслями. Умирать почему-то совсем не страшно, только мучительно долго — я прикрываю глаза, невольно улыбаясь еще не слишком жарким солнечным лучам, и пытаюсь дремать, лениво наблюдая желто-красное марево под веками. Интересно, к какому богу отправится моя душа? Лэнгу и Йог-Сотхотху лично я ничего такого не обещала, точно помню, а в других богов и не верила раньше. Я и сейчас не вижу смысла им молиться, но обратиться к какой-то высшей силе хочется. Неважно, если эта сила равнодушна к своим творениям — откуда мне знать, может быть, все эти знатоки теологии мне врали. Или сами заблуждались, что более вероятно. Сейчас мне хочется надеяться, что непостижимая сила, любящая всех нас, где-то есть, как и вселенская гармония, и справедливость… Вот только как к ней лучше обратиться? Дорогое Мироздание, спасибо тебе за мою жизнь и спасибо за не самую трудную смерть. Если тебе не трудно, постарайся хоть как-то исправить то, что я наделала — мне бы очень хотелось, чтобы люди Казаманса получили свои земли и жили на них, как им хочется… Но и демонам Лэнга я тоже хотела помочь, они ведь не виноваты, что они такие. И, если можно, присмотри за Тендэй, она хорошая девчонка. Пусть она выберется к людям, а не к озабоченным мудакам, и пусть у нее все будет хорошо. И присмотри за демоном Олегом, он хоть и бессмертен, но рано или поздно сам себя угробит, такая у него натура… Я не представляю, кто или что может вправить ему мозги, но ты же…