Октябрьские хроники

С утра мы отправились на разведку к особняку, в котором поселился немецкий офицер. Как минимум, чтобы выяснить его точные координаты, которые могли пригодиться Холмсу для расчетов, если владелец ловчей птицы окажется Игроком. Эдгар летел чуть впереди, указывая дорогу, и примерно через полчаса мы были на месте. Обойдя по кругу высокий каменный забор, Холмс направился к воротам и, быстро переговорив со сторожем, вернулся ко мне. — Их нет дома. С утра ушли в поля, прихватив с собой ружье и птицу. — И что теперь? — Ничего. Возвращаемся обратно. Я узнал даже больше, чем рассчитывал. Наш офицер — бригадефюрер СС, действительно аристократ, барон Рихард фон Зебауэрштадт. Похоже, ваши подозрения, Уотсон, были хоть и преждевременны, но совершенно верны. — Вы знаете его? — Слышал пару раз. Барон — видный член нацистского оккультного кружка. В их задачи входит изучение сверхъестественного, чтобы поставить его на службу Рейху. — Боже милостивый! — воскликнул я в непритворном ужасе. Мой друг, однако, остался невозмутимым, и можно было лишь догадываться о том, какие мысли и чувства терзают его в этот момент. — Пойдемте, Уотсон, покуда они не вернулись. Лучше не попадаться им на глаз лишний раз. Барон, по счастью, никогда меня не видел, но наше появление тут в любом случае будет выглядеть подозрительно. На обратном пути мы заглянули в «Гретхен», чтобы выпить чего-нибудь горячего: погода стояла промозглая, и мы не на шутку продрогли во время нашей прогулки — а заодно узнать кое-какую информацию. Холмс между делом пожаловался Петеру на бессонницу, терзающую его в полнолуние, и тот, хмыкнув, ответил, что, видно, не его одного: капитан Маршалл вчера тоже выходил на позднюю прогулку в сопровождении своей обезьяны и фляжки с виски. Холмс подивился тому, что Петер так возмущался из-за собачки, но даже не вспомнил про обезьяну. — Я же говорил: капитан не причиняет мне хлопот, — пожал плечами трактирщик. — И обезьяна его тоже. Поначалу я боялся, что она будет воровать еду с кухни или приставать к посетителям, но герр Маршалл держит ее на поводке и не оставляет без присмотра. Так и должны себя вести добропорядочные граждане! — завершил он свою речь на патетической ноте, и из его слов сразу стало понятно, что свою вторую постоялицу он добропорядочной отнюдь не считает. Причины его неприязни стали понятны мне почти сразу, так как наверху раздался протяжный и громкий женский вопль: «Лапушка, ко мне!» — и по лестнице, очевидно, полностью его проигнорировав, скатился светлый комок шерсти, бросившийся к нашим с Холмсом ногам и принявшийся подозрительно их обнюхивать. При ближайшем рассмотрении собачонка оказалась наглым курносым мопсом. Видимо, осмотром она осталась недовольна: несколько раз пронзительно гавкнула и попятилась назад. — Вот видите! — скорбно провозгласил трактирщик, обвиняюще ткнув в мопса пальцем. Мы с Холмсом синхронно кивнули. «Лапушка, ко мне!» — донеслось уже ближе, а следом перед нами предстала причина головной боли Петера, дама лет пятидесяти, одетая старомодно и весьма экстравагантно: в длинное платье, расписанное красными и оранжевыми цветами, и темно-синюю кружевную шаль. Голову ее украшал такой же яркий, как и платье, алый тюрбан, а руки и шея были унизаны многочисленными украшениями. В пальцах дама сжимала длинный мундштук с дымящейся сигаретой. — Лапушка, нехорошо убегать от мамочки! — проворковала она, направляясь к своему мопсу. — Добрый день, — поздоровался Холмс, привлекая к себе внимание. Дама подхватила собачонку на руки и резко обернулась к нам. — Ах, извините! Здравствуйте! Вы… те ученые, которые приехали два дня назад! — догадалась она. Холмс молча кивнул. Она Медленно подошла к нам, и, зажав собачонку подмышкой, а мундштук — в зубах, театральным жестом протянула Холмсу руку, на которой красовалось сразу три перстня. — Доротея ЛеБлан. Мадмуазель ЛеБлан, — представилась необычная постоялица. Мой друг сжал ее ладонь в пальцах и формальным жестом наклонился к протянутой руке. — Шарль Верне. А это мой друг, доктор Ян де Ваард. — Голландец! — мадмуазель ЛеБлан расплылась в кокетливой улыбке. — Как это мило! Обожаю голландцев… Мопс снова раздраженно гавкнул. — Фу, Лапушка, как невежливо! Мы знакомимся с милыми месье, не надо вести себя так! — А вы, как я слышал… — осторожно начал Холмс. — Медиум, — охотно сообщила мадмуазель ЛеБлан, округлив густо подведенные глаза. — Я общаюсь с духами, мсье Верне, с невидимым миром! Она описала сигаретой большой полукруг в воздухе, и дым вокруг ее лица завился причудливыми спиралями. — А еще мне иногда снятся вещие сны, — добавила мадмуазель ЛеБлан, впившись в меня взглядом, отчего я почувствовал себя ужасно неловко. На мгновение мне показалось, что она действительно видит меня насквозь и знает о моих кошмарах. Впрочем, если она была Игроком, этот вариант и вправду нельзя было исключать. Она вдруг резко отпустила своего мопса, почти бросив его на пол, и снова протянула руку в сторону Холмса. — Дайте вашу ладонь, дайте же! Он явно замешкался, но потом все же протянул ей руку в ответ. Она цепко ухватила ее пальцами и впилась в очертания линий таким же цепким взглядом. Постепенно пристальное внимание сменилось в нем совсем другим выражением, которое я бы назвал смесью восхищения и ужаса. — Вы… — вздохнула мадмуазель ЛеБлан. — Боги, боги! Холмс убрал руку. Ни единой эмоции не отразилось на его худом лице. Она некоторое время стояла, в замешательстве глядя на него, а потом снова подхватила своего мопса и направилась к лестнице. — Не хотела бы я оказаться вашим врагом, мсье Верне, — бросила она на прощанье. — Надеюсь, этого не произойдет, — ответил Холмс. Кажется, вполне искренне. Вторую половину дня мы провели за книгами и бумагами Холмса, собирая воедино информацию о бароне фон Зебауэрштадте и обществе, в котором он состоит. Ночью мне снилась огромная площадь, до отказа забитая людьми. На их лицах играли красные, зеленые и синие сполохи, хотя я не мог понять, где находится источник свечения. Они что-то кричали хором, одновременно воздевая вверх обе руки и тут же опуская их. Но до меня доносился лишь мерный гул, и я не смог разобрать слов.