Октябрьские хроники

Сегодня произошла удивительная встреча, заставившая меня устыдиться собственных поспешных суждений. В первой половине дня, после того, как Холмс подробно расспросил Марту о том, где именно и когда умерли пресловутые коровы, мы отправились в «Счастливую Гретхен». Наша хозяйка ясно помнила лишь последние две недели, и Холмс надеялся, что у Петера память окажется получше. Войдя в пивную, мы неожиданно нос к носу столкнулись с бароном, и я невольно замер на пороге, сразу и безошибочно узнав его адъютанта. Тот, однако, , равно как и мой друг, остался совершенно невозмутим, ничем не выдав, что знаком со мной и Холмсом. Я же, опомнившись, сделал вид, что меня напугало внезапное появление в «Гретхен» фон Зебауэрштадта. Он действительно вызывал у меня при личной встрече еще большее чувство брезгливости, нежели после заочного знакомства с его биографией, и я совершенно не собирался этого скрывать. Мы прошли к стойке и спросили Петера о коровах, объяснив, что пытаемся найти причину их странного заболевания, тот охотно рассказал нам все необходимые подробности, и мы направились домой. — Он придет, — сказал Холмс. — Сегодня. Я согласно кивнул. — Сложно сказать, когда именно ему представится возможность, так что сегодня нам лучше никуда не выходить. — Ночью мы собирались на кладбище, — напомнил я. — Разумеется. Ночи в октябре длинные, Уотсон. Однако менять планы нам не пришлось: адъютант фон Зебауэрштадта постучался в двери дома Марты ранним вечером, перед этим запрокинув голову и внимательно вглядевшись в темнеющее небо. Мы с Холмсом наблюдали за ним из окна, и мой друг тоже посмотрел наверх. Они высматривали беркута, но его, по счастью, не было. Через минуту наш гость уже был в мансарде. Я молча предложил ему стул, он сел, достал из кармана портсигар и закурил сигарету, все это время не отрывая пристального взгляда от Холмса. — Вы возмужали, Владимиров, — первым нарушил тишину мой друг. — А вы ни капли не изменились, Холмс, — ответил тот, и их лица, до этой секунды сохранявшие каменную невозмутимость, озарились улыбками. — Как мне вас следует называть теперь, Владимиров? — Макс Штайнер, штурмбаннфюрер СС. А вас? — Шарль Верне. — Вы удивительно консервативны, Холмс. — Я — пережиток викторианской эпохи в стремительно меняющемся мире. Цепляться за привычки — все, что мне остается. Я наблюдал за их беседой, ощущая противоречивую смесь радости, облегчения и неловкости. При том, что я был целиком и полностью прав в своих подозрениях относительно самого фон Зебауэрштадта, рядом с ним мы неожиданно обнаружили старого друга и верного помощника, которого никак не ожидали здесь увидеть. Везде есть достойные люди. Я был совершенно прав, когда говорил это. А теперь, поспешив с оценками, ошибся. Мы познакомились с Владимировым в 1925 году в России. И если бы не его своевременная помощь, исход той Игры мог бы оказаться совсем иным. Я не испытывал никаких предубеждений против коммунистов, хотя взглядов их совершенно не разделял, а революции полагал скорее злом, чем благом. Но оперативный сотрудник особого отдела НКВД Владимиров оказался хорошим человеком и, преодолев взаимную подозрительность, мы сумели найти общий язык. Он тогда был еще совсем мальчишка, однако во время войны люди рано взрослеют. Россия в те годы еще не до конца преодолела ее разрушительные последствия, на окраинах страны по лесам и горам шастали банды головорезов, но какими бы дикими и жестокими они не были, они оставались всего лишь людьми. А рядом с ними, в тех же лесах, скрывались опасности совсем иной природы, в великом множестве порожденные за несколько лет теми, кто желал захватить власть во что бы то ни стало. Среди них были и белые, и красные, и анархисты: в междоусобицах все стороны одинаково аморальны. Как бы то ни было, к 1925 году Россией управляли коммунисты, так что разбираться со всеми страшными последствиями Гражданской войны предстояло именно им. Пока одни ловили преступников, другие, такие как Владимиров, имели дело со сверхъестественным, темной магией и чудовищами. Он не был Игроком, разумеется, некоторые подробности Игры для него оставались тайной и должны были остаться и впредь. Однако ему было известно больше многих. — Я расшифровал надписи на плите, — сказал Холмс. — Лишь ту часть, которая была видна в ночь с пятого на шестое, но этого вполне достаточно. — Что он ищет? — спросил Владимиров. — Я кое-что знаю, но ни единой подробности: барон, разумеется, не рассказывает мне об Игре. И записей не ведет. — Артефакт. Древний и сильный. Надеется получить с его помощью преимущество. — Понятно, — он коротко кивнул. — Предмет охраняют. Кто-то или что-то — как вам больше нравится. Владимиров снова кивнул. Объяснять подробнее не было нужды: он прекрасно знал, с чем нам придется иметь дело. — Думаю, как только мы откопаем вход, фон Зебауэрштадт отошлет меня обратно в Берлин. Я должен буду ехать: работая под прикрытием, я связан по рукам и ногам. Как хорошо, что вы здесь, Холмс! Я предупрежу, когда мы закончим. Надеюсь, вы сумеете ему помешать. — Что еще вы можете рассказать о бароне, Владимиров? — Насколько мне удалось понять, расчеты в их паре ведет птица. Сверху ей хорошо вижно местность, и у нее есть что-то вроде чутья на особые места. Этот камень тоже она нашла. Фон Зебауэрштадт зовет ее Шарфесауге, Остроглаз, если вам это зачем-нибудь нужно. Чаще смотрите на небо. — Спасибо, — поблагодарил Холмс. — Теперь ружье. Это его предмет силы. — Необычно. — Оно было переплавлено. Из меча. Отделку тоже перенесли. Действительно необычно. Есть все основания полагать, что этим мечом был Бальмунг. Холмс удивленно приподнял бровь, а я вопросительно уставился на него. — Меч Зигфрида, — пояснил он. — Легендарное и очень грозное оружие. Барон — очень опасный противник, пожалуй, один из самых опасных, с которыми мне приходилось сталкиваться. — Увы, в этот раз я мало чем могу помочь вам, не опасаясь раскрытия своей легенды. — Вы уже помогли, друг мой, — заверил его Холмс. — И, думаю, поможете еще. Распрощавшись с Владимировым, мы отправились на кладбище, чтобы собрать очередные ингредиенты. Судя по звукам, доносившимся до нас в темноте, и мелькавшему среди могил фонарю, здесь были и другие Игроки. Однако мы не мешали им, соблюдая предписанный до новолуния нейтралитет, и никого не видели. Лишь один раз мне показалось, что я заметил вдалеке темный силуэт с окладистой, как у капитана Маршалла, бородой. Во сне я опять был в комнате, в которую вползало бесформенное чудовище, протягивая к людям свои щупальца. Теперь я видел остальных присутствующих: там были и мужчины, и женщины, некоторые плакали, некоторые сохраняли спокойную отрешенность на лицах. Кто-то, как и в прошлый раз, бормотал слова молитвы. «Шма Исраэль, Адонай Элохейну…» Я пригляделся получше — и заметил среди сгрудившихся в кучу тел детскую макушку, а потом еще одну… И проснулся в холодном поту. За окном было еще темно, но я больше не смог сомкнуть глаз до самого утра.