Реки времён

Ещё никогда сердце Гермионы Грейнджер не содрогалось так пугающе и так мучительно, как содрогалось теперь. Какой стыд ощущала эта умная и строгая девушка, осознавая, что один предмет её возвышенной любви постепенно сменяет другой; за это она ненавидела своё сердце, сама себя считала ужасной распутницей: казалось бы, ещё летом она с нежностью обращала свой взгляд на Рона Уизли, юношу, которого действительно считала своим братом, причём младшим и непутёвым братом, которого необходимо опекать; постепенно чувство ответственности за судьбу лучшего друга переросло в любовь, неподдельную и жертвенную, какой умеют любить только такие представительницы прекрасного пола, как Гермиона Грейнджер. А сейчас… А сейчас этот пришелец, этот Доктор, которого можно было бы принять за городского сумасшедшего с его уму не постижимыми рассказами, с его галстуком-бабочкой и огромными глазами, которые, казалось, не умели смотреть со злобой или завистью на своего ближнего; этот галлифреец врывается в её мир, мир девушки с планеты Земля, и воспламеняет воображение чудесными сказками о далёких планетах и исходящим от самого рассказчика безграничным жизнелюбием и добродушием. Она не сразу поверила его словам – ведь вся вселенная не может разом уложиться в голове простого человека! Но, поразмыслив, она решила, что, если бы Одиннадцатый был простым шутом или обманщиком, профессор Дамблдор не дал бы ему возможности преподавать в Хогвартсе, и потому медленно стала погружаться в безбрежный космический океан, открываемый через истории этого тысячелетнего странника во времени, сохранившего душу и мировоззрение ребёнка. Тогда её сердце лишь едва ощутимо трепетало на уроках Истории магии, как слабо машет крыльями птенец, боящийся совершить свой первый полёт. Но когда она шагнула за грань, которую не позволяют переступать людям посторонним; когда она, желая узнать тайну своей первой любви - тайну Рона, совершенно случайно узнала тайну Доктора – тайну об Амелии Понд, – когда она познала всю глубину его страданий, познала то благородство и готовность к самопожертвованию, которую в своих эпических поэмах воспевали Гомер и его братья по цеху… Тогда она стала питать к Доктору невыразимое сочувствие и уважение – в отважных девичьих сердцах, подобных сердцу Гермионы Грейнджер, эти чувства и по отдельности могут, возрастая, превратиться в любовь; что же происходит, когда они сливаются воедино!.. Конечно же, она полюбила его, и полюбила так сильно, как может любить только мудрое сердце не по годам взрослой, чуткой девушки. Но какая это была трагедия для неё! Ведь Гермиона сознавала всю безнадёжность этой любви – гордая и самоотверженная гриффиндорка заранее решила, что Доктор, любящий со всей трагичностью, вечно будет помнить Амелию Понд, и потому убивалась ночами, терзаемая всякого рода ужасными мыслями, готовая отдать все свои волшебные возможности, лишь бы забыть свою досадную любовь к Доктору. Что же касается пережитого увлечения Роном Уизли, то по мере того, как Грейнджер каждый день открывала для себя всё новые и новые достоинства Доктора, она стала замечать всё новые и новые недостатки предмета первой симпатии. В то время, когда по венам нежным нектаром разливалась любовь к Доктору, разум, поддаваясь этому течению, говорил следующее: «До этого ты потратила на ленивого, слабого, глупого, вредного Уизли (какими только эпитетами не осыпала она несчастного молодого человека!) слишком много времени и сил; в жизни тебе необходим такой же человек, как Доктор, только не обременённый машиной времени и тяжестью пережитых чувств». Конечно же, эти слишком критичные мысли питались ещё и той обидой, которую гриффиндорец нанёс Грейнджер своими показными ласками с Лавандой Браун; но всё же, она решила, что с неё хватит забот о большом мальчике по имени Рональд, которому всегда будет мало опеки, сколь много не предоставляй её Уизли. Итак… Всё существо Гермионы Грейнджер разрывала мучительная, тяжёлая, словно привязанный к ноге и не дающий ступить вперёд камень, любовь к Доктору; одновременно с тем она отреклась от Рона как от предмета страсти и этим, сама того не осознавая, все силы своей юной души, все мечты и страдания бросила в этот всепожирающий огонь, который самой Гермионой был назван: «запретная, неправильная, никому не нужная, глупая, бессмысленная любовь без будущего». Как же забыться ей? Гермиона нашла способ: в любой сложной ситуации, которую невозможно было разрешить своими силами, в которой нужно было только ждать и надеяться на лучший исход, – во всех трудных обстоятельствах она брала в руки учебники и все свои силы заключала в полном сосредоточении на уроках. И без того лучшая студентка Хогвартса, она занималась ещё усерднее; вот и сейчас она открыла тот самый учебник, который на самом первом занятии Доктор посоветовал юным волшебникам порвать и выбросить из-за удручающего недостатка самого главного в нём – правды. Как бы то ни было, экзамены придётся сдавать именно по этой «лживой книге», которую и принялась зубрить гриффиндорка. Теперь для неё стало обычным делом проводить ночи напролёт в библиотеке, возвращаясь в спальню лишь в час ночи, а то и в два, и в три – когда невозможно было и дальше усилиями воли удерживать глаза открытыми, а мозг отказывался воспринимать новую информацию. И такое лекарство действительно возымело свой эффект: специально доводя себя до полуобморочного состояния этими тяжкими умственными упражнениями, девушка еле добиралась до спальни и уже там, обессиленная, падала на кровать и засыпала мгновенно, не видя снов – так крепок был её сон. Но спасение было лишь временным – утром она просыпалась, и Одиннадцатый тихо приоткрывал дверь её разума, проникал в него лёгкой поступью, улыбаясь так широко, как может только он, смеялся и начинал рассказ об очередном фантастическом странствии сквозь время и пространство. От досады Грейнджер готова была зарыдать, но всё же собралась с силами и, закусив губу до крови, смахивала проступившие лёгкие слёзы, одевалась, причёсывалась наспех и спускалась в Большой зал; с наступлением изнурительной любви аппетит как будто попрощался с девушкой навсегда, но она знала, что организм её без необходимого топлива не способен выдерживать такие нагрузки в ночное время и потому его необходимо кормить. Что она и делала. Как исстрадалось бедное сердце Гермионы Грейнджер! Ей казалось, что с него свисают лоскуты, какими свисают с древней стены не менее древние обои; страсть будто выпила всю её кровь, и когда юная волшебница, утолив свою печаль новой порцией знаний, в половине второго ночи возвращалась из библиотеки, освещая себе путь волшебной палочкой, каким же был её ужас, когда она увидела перед собой лицо повелителя времени, смотревшего на неё спокойным и сосредоточенным взглядом. Гермиона вскрикнула в ужасе и выронила из рук палочку.

***

Дела самого Доктора шли немногим лучше. Худшие страхи, какие только мог он себе вообразить, сбылись, и теперь он точно так же, как Гермиона, страдал от любви, - от любви к этой очаровательной гриффиндорке, пленяющей своим тонким и цепким умом, мудростью, с которой она смотрела на жизнь в свои шестнадцать лет, и неизменной добротой и сочувствием. Все мы знаем, что любовь – это самое страшное, что может случиться с нашим героем, который владеет бессмертием и, следовательно, обречён терять безвозвратно своих близких, любимых людей либо по собственной ошибке, либо по той простой причине, что все они – смертные, которые рано или поздно стареют и умирают, а он, вечно молодой, полный сил и энергии Доктор, призван навечно спасать Вселенную, оставаясь для всех в тени. Он хотел сохранить жизнь Эми, единственной, любимой Эми – и оставил её на Земле, окружённую заботой и ласками верного и любящего мужа; в том самом доме теперь, можно сказать, покоится одно из его сердец. Он чувствовал, что второе своё сердце готов отдать Гермионе Грейнджер. С другой стороны, ему было ужасно стыдно перед Амелией за то, что он посмел так скоро забыть её, стоило ему лишь освободить её от путешествий во времени, и мысленно он каждую минуту просил у неё прощения, с горечью добавляя: «Понд, если бы ты видела эту девушку, ты не осудила бы меня за моё легкомыслие – ведь она очень похожа на тебя!» Но разве справедливо корил себя Одиннадцатый? Ведь сама Амелия, если бы знала о его трепетной любви к ней, если бы могла хоть на минуту представить себе бездну его страданий по ней, она наверняка бы порадовалась за своего единственного и самого близкого друга и сказала бы с весёлым блеском в глазах, что новая любовь обязательно утешит его. -Ведь лучшее лекарство от одной женщины – это другая женщина, а лучше две или три! – беззаботно рассмеялась бы она, но «оранжевая девочка» никогда так не скажет, потому что ей больше никогда не доведётся увидеть своего «Доктора в лохмотьях». Как и предмет его любви, повелитель времени все силы своей души бросал лишь на то, чтобы забыть добрую гриффиндорку, даже если он вынужден будет призвать на себя волну старых терзаний по отважной шотландке. Но прежде всего ему нужно было сосредоточиться на новом плане профессора Дамблдора. И вот, когда ночью, чтобы никто не смог обнаружить их, Доктор и Снейп чертили схемы и проговаривали все возможные детали, создавали планы «В» и «С», преподаватель Защиты от Тёмных искусств, видя, что его напарник, как бы он ни пытался, не может полностью сосредоточиться на работе, теряет нить происходящего и смотрит на все схемы невидящим взглядом, Северус вдруг забеспокоился. Бывший зельевар увидел у боевого товарища признаки того же неизлечимого и тяжёлого недуга, которым он и сам страдает почти всю свою сознательную жизнь. Отложив рассуждения о плане Дамблдора, Северус произнёс следующие слова таким тоном, что по телу преподавателя Истории магии пробежала дрожь: -Доктор, в нашем деле любовь может только помешать. Сосредоточьтесь: пусть сила духа превозможет стремления вашего сердца – прикажите ему успокоиться и вспомните, что сейчас нет ни в одном месте Вселенной чего-то, что по значимости превосходило бы возложенную на Вас профессором Дамблдором миссию. -Мне сложнее повелевать своими чувствами, Северус, - негромко ответил повелитель времени. – Ведь у меня два сердца. Свою фразу профессор Снейп произнёс так назидательно и вместе с тем угрожающе, будто он – строгий отец, отчитывающий своего мягкотелого сына; печальной безнадёжностью блестели глаза Одиннадцатого, хотя губы его слегка улыбались. -О, но нельзя же повелителю времени обладать столь ранимой душой! – Снейп был близок к тому, чтобы выйти из себя; отстранив чертёж, он сел за стол напротив своего собеседника и устремил на него острый, проницательный взгляд своих блестящих чёрных глаз, похожих на мрачные тоннели. – Признаюсь честно, Доктор: меня не волнует, в кого именно Вы влюблены; я лишь хочу, чтобы Вы поняли: в любое другое время Вы имеете право и на личную жизнь, и на отдых, сон и прочие радости жизни; но сейчас мы оба – самураи на службе профессора Дамблдора, и так же, как они, мы дружно сделаем себе харакири в случае провала операции. -Это мне известно, - промолвил Доктор, подавшись, сидя за столом, вперёд. – Могу оправдаться перед Вами, Северус: к нашей совместной задаче я подхожу с не меньшей ответственностью, чем Вы! Но позвольте мне лишь немного отвлечься, лишь немного поговорить с Вами о чувствах, о бурях, происходящих в душе; уверяю, тогда мне станет легче: выговорившись, я смогу со всей внимательностью предаться работе! Вот Вы, Северус, - это обращение не предвещало Снейпу ничего хорошего, и он насторожился. – Вы с поразительной точностью определили, что я страдаю от любви – ведь это не просто так! Значит, Вы испытали то же самое? -Испытал, но очень давно, - мрачно ответил преподаватель Защиты от Тёмных искусств, всем видом показывая, что он не намерен выдать свою самую большую тайну. – Шрамы затянулись. -Но ведь не исчезли и не сгладились, - настойчиво продолжал Доктор, не отрывая от бывшего зельевара взгляда, будто жаждущего трагичного рассказа – ему всей душой хотелось знать, что его мудрый боевой товарищ страдает или страдал когда-то не меньше, чем он сам. – Северус, разве Вам так же, как и мне сейчас, никогда не мешала сосредоточиться любовь? -Та женщина, которую я люблю, можно сказать, с самого детства, давно умерла, но и при жизни она не жаловала меня своей благосклонностью; вернее, сначала она удостаивала меня своей дружбой, но затем я совершил роковую ошибку, которую она так и не сумела мне простить до конца своих дней. Она отвернулась от меня – я же остался несчастен, лишённый даже не её любви, не её дружбы, но её человеческого отношения ко мне; а ведь я ни на один день не переставал, не перестаю и сейчас любить её и думать о ней. Не спрашивайте меня, Доктор, что это была за женщина и какой мой поступок заставил её отречься от меня – я и так достаточно открыл Вам завесу своего сердца. Единственная мысль, какую я хотел донести до Вас своим рассказом: человек достаточно силён по своей природе, чтобы научиться жить даже с самой непреодолимой душевной болью! Я научился жить – научитесь и Вы, Доктор. Я верю, Вы справитесь с задачей, какой бы сложной она ни была. После этих слов Одиннадцатый замер, словно лишившись дара речи: Северус сделал больше, чем планировал сделать: он не просто успокоил метущуюся душу повелителя времени, но и вдохновил его собственным мужеством и стойкостью перед жизненными невзгодами. -Вы правы, Северус, - улыбнулся Доктор, с великой признательностью глядя на того, кто дал ему такое нужное наставление. – Спасибо Вам!.. Теперь мы можем продолжать работать. После этого разговора Доктор и Снейп разошлись не просто боевыми товарищами; теперь они гордо могли называть себя друзьями, которых сблизили не только головокружительные путешествия во времени, но также и то, что оба пострадали от чувства, беспощадного к своим жертвам – любви. И, возвращаясь ночью в кабинет Дамблдора, где стояла его синяя полицейская будка, преподаватель Истории магии увидел, что ему навстречу, освещая себе путь волшебной палочкой, идёт Гермиона Грейнджер; видимо, она была слишком сонная, если заметила перед собой повелителя времени только тогда, когда он приблизился к ней на расстояние вытянутой руки. Сердца его замерли… Гермиона вскрикнула и выронила из рук палочку. Одиннадцатый вздрогнул от лёгкого испуга и помог девушке поднять палочку.

***

Таким образом, дорогой читатель, Вы убедились, что автор неспроста дал главе именно такое название. Ведь все четыре с половиной страницы наполнены одними страданиями. Гермиона страдала от любви к Доктору. Доктор страдал от любви к Гермионе. Северус страдал от любви к Лили. Гарри страдал от Волан-де-Морта. Волан-де-Морт страдал от Гарри. Рон страдал от ревности и оттого, что подошёл к концу запас его любимых булочек.