***
— Привет, Сойка. Джоанна, даже не сойдя с только что пришедшего поезда, здоровается с Китнисс в свой обычной манере, как и каждый такой год. После приветствий они, как не удивительно, обнимаются: Мейсон приезжает к своим друзьям из Двенадцатого лишь раз в триста шестьдесят пять дней в году. Эффи же, которая должна появиться в дистрикте немного позже, перед самым праздником, делает это хотя бы два или три раза за все время. — Ну и где же ты была на этот раз, лягушка-путешественница? Всю дорогу до дома Джоанна рассказывает Китнисс о своих приключениях, произошедших с ней во всех уголках страны. «Панем большой», — всегда говорит Мейсон, однако для нее он с каждым разом становится все меньше и меньше. Она не знает, куда денется, где будет жить, когда объедет все дистрикты, может даже не один раз. У Джоанны нет своего дома или места, которое было бы ей достаточно дорого, по которому она могла бы тосковать в дни отсутствия. Интересно, что она сама приняла такое решение — из своего иметь лишь чемодан и множество недолгих связей с множеством людей, которых спустя год — да даже месяц — она и не вспомнит. Не владеть ничем, что было бы дорого сердцу, потому что кому, как не им, знать, каково это — потерять все, а значит, и самих себя. Уже когда Джоанна располагается в доме и заканчивает перечень своих новостей, спрашивает, как тут дела у Китнисс, хотя не надеется услышать чего-то нового. Но ошибается. Мейсон плюхается на диван и с чувством восклицает: — Ну ничего себе! Честно говоря, даже я уже не надеялась на это! То, что Пит приезжал в Двенадцатый, действительно удивляет Джоанну, хотя с одной стороны она убеждает саму себя в том, что на самом-то деле в этом нет ничего необычного: в глубине души она всегда верила и знала, что когда-нибудь, пусть даже больше, чем через четыре года, он снова ступит на родную землю. — Жаль, правда, что он снова уехал. И по закону подлости, именно сейчас. — Джоанна возмущенно хмыкает и сажает к себе на колени появившегося в комнате Лютика. — Ну что, мерзкий котяра, скучал по мне? .. Кхм, кстати: он ведь не сбежал, еще вернется? — Ну, я понимаю, если не вернется, но… С чего ему сбегать? Джоанна ухмыляется возмущенной реакции Эвердин. — Ну, мало ли, какая вредная ты стала за последнее время из-за недостатка человеческой ласки. Выглядишь, кстати, паршиво. Со временем Мейсон понимает, что «Сойка», конечно же, и чувствует себя так же паршиво, да и всегда чувствовала, только это было не так заметно. Появление Пита как-то растрясло ее существование и, самое главное, заставило хотеть жить. Каждый раз, когда Джоанна думает об этом, понимает, что хотела бы поглядеть на это, а не на того живого трупа, к которому приехала погостить и который будит ее посреди ночи, если замечает, что ей снится кошмар. Хотя, скорее всего, все может быть и не так ужасно, ведь теперь Эвердин ждет, точно зная, что ей есть, чего ждать. Джоанне также жаль, что она не застала Пита, потому что его, своего соседа по камере, своего брата по несчастью, она тоже не видела достаточно долго. Она расспрашивает Хеймитча, сильно ли он изменился, на что он заявляет лишь, что, сколько бы ни прошло времени, «эти двое» до сих пор как маленькие глупые дети. Седьмая лишь фыркает, ссылаясь на вредность старого ментора, которая за последнее время больно гипертрофировала, но думает, что даже если так, то все это лишь потому, что ни у кого из них не было настоящего детства и права совершать ошибки. Китнисс показывает ей «мастерскую», которую Мелларк успел соорудить у нее дома. Близятся праздники, только вот никакого праздничного настроения у них и в помине нет. Джоанна шутит, что, если всякие там чудеса и случаются, то Пит, принесенный бородатым дядькой в огромном красном мешке, будет праздновать наступление нового — високосного, между прочим! — года с ними, но перед этим она надает ему по шее. И всем даже немного жаль, что это всего лишь шуточки, без которых они, увы, не могут, как бы тошно временами от них не становилось. Эффи, развеселая и наряженная, присоединяется к ним через неделю. Совсем скоро после этого, как и всегда, между ней и Хеймитчем развязывается настоящая война по всяким пустякам, которая, по давно сложившемуся мнению Китнисс и Джоанны, на самом деле скрывает за собой нечто иное. Учитывая еще и то, что иногда они замечают, как по ночам Эффи сбегает к нему домой. Дистрикт шумит и движется с интенсивной скоростью, как и в любые другие торжества: их жители Двенадцатого всегда стараются провести с задором и особым размахом. Прогулявшись по центру города, Джоанна неожиданно произносит: — Ненавижу праздники. — А кто их любит? — вздыхает Китнисс, как обычно сравнивая валяющуюся на диване Мейсон с кабанихой, до отвалу обожравшейся желудей. — Ну, дети. Или какие-нибудь другие наивные идиоты, которых эта жизнь еще не успела окончательно зае… — Джоанна! — Эффи, как обычно, прерывает самую интересную часть любой Джоанниной фразы. — Господи, каждый год я пытаюсь показать кучке скучных циников хоть какую-то радость, которую приносит праздник! Да плюс хотя бы в том, что это — лишний повод разок собраться вместе! Тринкет продолжает читать длинную выматывающую лекцию, впрочем, скучным циникам всегда недостаточно аргументов. Скучные циники прекрасно видят, что и у самой Эффи, как бы хорошо она не выглядела, давно потух взгляд, и она держится за эти праздники как за последнее, что у нее осталось. К тому же они и сами понимаю, что это и правда единственный способ не оказаться разбросанными в разных уголках вселенной и чувствовать себя еще более тоскливо и одиноко. Китнисс даже кажется, что хотя бы один раз за весь год приезжают не все люди, которых она хотела бы здесь видеть.***
Новый день для Китнисс начинается с приглушенного скрипа почтового ящика на улице. Она тут же отрывается от книги, и вдруг понимает, что так всю ночь и провела: в сидячем положении на кровати, уже плохо понимая написанное и не придавая этому, в общем-то, особого значения. Когда она лениво добирается до окна, почтальон уже скрывается в густой темноте зимнего утра, наверняка проклиная все на свете, потому что почту строго заставляют работать по праздникам, как будто бы посылки и весточки не могут подождать. Хотя, кто знает — может и не могут. Несколько дней назад они и сами сидели втроем: Китнисс, Джоанна и Эффи — и под брюзжание подвыпившего Хеймитча подписывали всем родным и знакомым новогодние открытки, которые отправили только вчера. На это занятие их, конечно же, опять вдохновила организованная Тринкет, готовая лопнуть от наигранного новогоднего настроения. Хотя, это было единственное придуманное ею занятие, от которого они получали удовольствие. В такую рань все еще спят, но Китнисс почему-то хочется достать положенное в ящик и скорее прочитать, но больше не из нетерпения, а из элементарной скуки. В итоге там оказывается то же, что и, в принципе, каждый год: пара писем, поздравительные открытки от миссис Эвердин и Энни, музыкальная от Бити и даже что-то, вроде бы, трогательное от Гейла, а еще парочка сухо напечатанных правительством посланий, которые оно отправляет всем победителям как некий знак внимания. Однако, как бы привычно все это не выглядело, в кипе плотных полосок бумаги все же оказывается нечто необычное. Китнисс перечитывает несколько раз, все еще не веря глазам, а затем все же решается на улыбку, будто он, где бы не находился сейчас, может ее увидеть. «С наступающим Новым годом, солнышко!» Китнисс и без подписи догадывается, кто это написал. Больше всего ее забавляет это ненавязчивое «солнышко», хотя чуть позже ей становится немного стыдно из-за того, что сама она не догадалась ему что-нибудь отправить. Скорее всего, с непривычки. Вечером она решает позвонить, надеясь, что на этот раз он ответит. С обеда начинается суета, к которой Эвердин никак не может привыкнуть и которую даже суетой не назовешь: всего-то приходится под строгим руководством Эффи резать салаты и следить за мясом в духовке. Милее всего в этой обстановке выглядит Джоанну, которую не всегда увидишь в кружевном фартучке, сквернословящую по любому поводу. Кто бы мог подумать, что человек, так ловко управляющийся с топором, за время готовки умудряется порезать себе все десять пальцев! А когда она слышит смешки, больше всего возмущается, что сама Эффи никогда такой грязной работой не занимается по ясным причинам. Они, как обычно, начинают огрызаться друг на друга — каждый в такой манере, к которой приучен, и крайне удивляются, когда Китнисс говорит им хотя бы вечером вести себя прилично, потому что у них будут гости, а вернее, гость. Единственная непривлекательная для Эвердин и Мейсон вещь, к счастью, всегда остается такой же незначительной для Эффи: она никогда не заставляет их украшать елку. Вернее, пыталась как-то раз, после чего они возмутились всеми новогодними обязанностями, которые она на них свалила, настолько, что Тринкет все же пришлось отступить. Хеймитч, узнав об этом, от души посмеялся, так как впервые в его жизни, наверное, кто-то все-таки сумел противостоять Эффи. Ближе к вечеру в гости заваливается и он сам, как всегда, не поскупившийся на пару бутылок элитной капитолийской выпивки. Иногда Китнисс кажется, что в каком-то смысле Хеймитч даже любит праздники, пусть и является таким же мрачным снобом, как и они с Джоанной. Сама же Джоанна на это заявляет, что им с Эбернети всего лишь-то нравится напиваться вместе, а потом капать всем на нервы. — Знаете, девочки, на самом деле вам никогда не приходится наряжать елку, потому что она, как говорите, в спальне — сама наряжается, — комментирует отсутствие Эффи Хеймитч, и «девочки» вместе с ним смеются, даже не догадываясь, что эта самая новогодняя елка стоит прямо у них за спиной с недовольным выражением на лице. — О, только не говори, что она все слышала, — наигранно умоляет Джоанна, заметив взгляд Хеймитча, устремленный к лестнице. — Замечательно выглядишь, детка, — только и подмечает он, улыбаясь. Очередной перепалки удается избежать только потому, что загадочный гость должен появиться с минуты на минуту. Вскоре и правда слышен стук в дверь, которые все находят даже каким-то галантным, и хозяйка дома идет открывать, а за ней тянется вереница ее любопытных друзей. Они сильно удивляются, явно ожидая увидеть кого-то другого, но точно не незнакомого им Феликса Хейза с тортом и бутылкой вина в руках. Завидев это, Хеймитч тут же восклицает: — Прекрасный гость, Китнисс! А то я просто терпеть не могу, когда люди приходят к кому-то с пустыми руками. Эвердин вздыхает со словами: — Да-да, Хеймитч, я счастлива, что тебе понравился Феликс. А это… — Ох, мы так рады вас видеть! — перебивает ее Эффи, которая так и светится от гостеприимности, и пожимает руку гостю. — Эффи Тринкет. Приятно познакомиться. Феликс, даже немного неловко чувствующий себя в кругу столь радостных его приходу людей, говорит, что ему тоже невероятно приятно познакомиться, а потом неожиданно задерживает взгляд на молчаливой Джоанне. — Феликс. Хейз, — выдавливает он из себя, глядя на Мейсон. — Знакомство с вами для меня просто… amabilis insania*. Джоанна же лишь кивает, посчитав друга Китнисс немного странными, и демонстративно направляется в гостиную, в которой они уже накрыли стол. Туда же идут Хеймитч с Эффи. — Это Джоанна. Не удивляйся, если она будет всячески язвить. Обомлевший Феликс после этого, кажется, старается прийти в себя и, как ни в чем не бывало, говорит: — Не волнуйся. Я привык. Камешек в огород, как говорится. Китнисс хмыкает и провожает его на кухню, сажает рядом с Джоанной, и он после этого, кажется, готов ее то ли убить, то ли быть этому бесконечно благодарным. Так они проводят не первый праздник вместе. Эффи, как всегда, дарит Хеймитчу пачку сигар, которых ему ровно на каждое происходящее раз в месяц важное событие, а он, как и всегда, галдит и напивается. Джоанна же вдруг начинает считать Феликса не таким уж и странным, а он вливается в их незаурядную компанию, шутит и, глядя на Мейсон, постоянно повторяет, что amor caecus*. Под конец даже Эффи позволяет себе прекратить критику всех и вся и веселится вместе со всеми. Только Китнисс не вливается в общую атмосферу безмерной радости, а затем и вовсе выходит из ставшего душным дома на холодную улицу и стоит на крыльце. Она снова пыталась позвонить Питу, чтобы поздравить его с праздником, услышать его голос, потому что готова признаться сама себе, что очень сильно соскучилась, но ей опять никто не ответил. Никакого снега. В принципе, как и на каждый Новый год в Двенадцатом дистрикте. Всем давно понятно, что заснеженные улицы с праздничными огоньками — лишь красивые картинки на открытках, вроде тех, что она получила сегодня утром. Хотя, в паре домов все же говорят эти самые огоньки: надоедливые соседи опять постарались и совсем скоро наверняка начнут шуметь. А толку-то? Никаких чудес ведь тоже не существует. Таких, как если бы, например, Пит действительно неожиданно появился, идущий к ее дому, подоспевший как раз вовремя. Как если бы сейчас она услышала его не одобряющий голос с нотками заботы, что-то вроде: «И дальше собираешься стоять на холоде? Совсем сдурела?» Но никаких чудес, опять же, не существует, поэтому подобное она слышит лишь от Эффи, которая затаскивает ее обратно в дом. — Точно не хочешь с нами? — спрашивают Феликс и Джоанна, застегивающие на себе куртки. Хеймитч и Эффи всего несколько минут назад ушли к Эбернети домой, немного шатаясь, а теперь еще и эти двое, явно нашедшие общий язык, собраются на площадь, чтобы успеть до полуночи. — Нет, спасибо, идите сами. — Ну хорошо. — Их, впрочем, отказ не очень расстраивает, и они уже под руку выходят на улицу. — Повеселитесь там! После того, как все уходят, Китнисс убирает со стола, кормит Лютика аппетитными, по крайней мере, для кота, остатками, и очень-очень долго его гладит, прежде чем впервые за много дней принять снотворное, чтобы не слышать ни шума фейерверка, ни радостных причитаний, ни чего-либо еще.