Там, где кончается день
Перед тем, как открыть дверь, нужно глубоко вдохнуть. Она оказывается не заперта: видимо, Август решил навести порядок перед его приходом. Стоит Питу оказаться внутри, как к нему с протяжным мяуканьем подбегает Контраст. Успевший вымахать кот, надо же, еще помнит о его существовании — тут же начинает теряться об ноги, приветливо урча. На звук закрывшейся двери в коридор выбегает Август, и при виде него Пит впервые не знает, что можно сказать. — Привет. В конце концов, начинать тоже с чего-то нужно. Август старается отвечать в привычной для себя манере, но получается не очень хорошо. Раньше он редко бывал расстроенным или печальным: живой интерес ко всему и занятость убивали доселе неприсущие ему чувства. — Врачи сказали, что у нее давно были проблемы с сердцем. И что она слишком пренебрежительно к этому относилась. Мне было тяжело говорить, поэтому я прислал телеграмму… Пит понимающе кивает. Ее смерть — что-то слишком неожиданное и странное. Мейбл Норрис в его воспоминаниях слишком живая, чтобы ей так просто можно было умереть. Август возвращает ему запасные ключи, которые он оставил, чтобы они время от времени приглядывали за квартирой. В ней все по-старому: те же стены и комнаты, но как тут, так и на всем этаже теперь стоит какая-то мертвая тишина. Все же удивительно и страшно — то, какая после смерти остается пустота. Когда-нибудь в жилье их соседки поселится кто-нибудь другой, когда-нибудь они и сами умрут, и никто больше не вспомнит о женщине, которая любила кошек, разбавляла чай холодной водой и прожила жизнь, за которую ничуть не цеплялась. «Мы ведь с тобой еще долго не увидимся». Раз — прощальные слова и объятия на платформе. Два — снова прихватило сердце, и вот они уже никогда с ней не увидятся. Поэтому в этот вечер Пит и Август стараются вспомнить все: совместные завтраки и ужины, вечера за обсуждением волнующих тем. Ее советы и то, как добродушно она к ним относилась, словно к членам собственной семьи. То, как она любила литературу и воспринимала окружающий мир. Слегка вымученную, но все равно красивую улыбку. Они не желают принять то, что ничего, ничего из этого больше не будет. Ищут у нее в квартире, в телефонных и записных книжках, в которых обрывками попадаются выписанные цитаты и стихи, стараются припомнить хоть какое-то упоминание друзей или родственников в разговорах, но никого не оказывается. На ее похороны почти никто не приходит.***
«Хорошо, что вы вернулись, мистер Мелларк». Огромные липкие хлопья снега, подгоняемые пронизывающим ветром, сыплются на Капитолий. В такую стужу Пит, промокший, раскрасневшийся и нервный, кое-как добирается до дома из пекарни. На пороге остаются грязные следы, а у него из головы не выходят слова, которые он раз сто услышал за сегодняшнее утро. Так ли это хорошо, что он вернулся? Незаметно подкрался декабрь; солнце едва ли показывается на небе и собственная квартира кажется Питу декорацией из черно-белого кино — холодной и немой. Тем не менее, он продолжает, как и раньше, скрываться в этих стенах и чувствует себя при этом достаточно комфортно. Август теперь проводит чуть ли не все свое свободное время в его хоромах: забегает утром с чашкой кофе, вернувшись вечером из университета, просиживает у него в кабинете за учебой. Пит подмечает, какой он стал отстраненный, пусть и по-прежнему не любит слишком долго оставаться в одиночестве, по-прежнему слишком много болтает и рассуждает вслух. Даже его рассуждения в последнее время стали мрачными и полными разочарования. Августа беспокоит глупость и равнодушие людей, кажущиеся бесполезными будни в университете и неоправдание каких-то там ожиданий. Революции пожирают своих детей. Глядя на Пита, слушая рассказы о Китнисс Эвердин, он еще больше убеждается в этом, пусть это немного иное. Скорее, забытые, выброшенные на произвол судьбы герои, нежели вознесенные на вершину власти люди. Революции открывают новые возможности. Не будь это так, он бы сейчас жил с матерью в родном дистрикте, воровал книги из школьной библиотеки и занимался каторжным трудом. Какое бы лицемерие кругом не царило, в какой-то степени все сводится к лучшему. Август знает это так же прекрасно, как и то, что еще немного, и все приобретет совсем другой уклад. — Так значит, вы скоро уедете? Мысли о возвращении впервые за все это время посещают Пита. Он думает о Китнисс, ждущей его дома. Вчера от нее, к тому же, пришел ответ на письмо, и он успел перечитать его, наверное, уже дюжину раз. Ему не хватает опаляющего дыхания и серости глаз рядом. Ее язвительных, но временами таких остроумных замечаний. Все это кажется таким родным теперь, как и равносильно нереальным. Да уж, нереальным… Он вдруг понимает, что привычные будни, полные самобичевания и невыносимых мыслей о невыносимых вещах, снова его затягивают, пусть и сильно изменились после случившегося. Все это слишком прижилось: холодные бессонные ночи, утренние прогулки в одиночестве и бестелесные мечты о нормальной жизни. Все это намного реальнее того, что было с ним в Двенадцатом дистрикте. — Посмотрим, Август, посмотрим, — отвечает он после огромной паузы, стараясь как можно скорее закончить этот разговор. Когда Уолдерф уходит к себе, Пит перечитывает письмо еще несколько раз, касается каждой выведенной ею строчки и пытается отогнать мысли, неожиданно засевшие у него в голове. Обязательно отправить еще одну весточку. Обязательно звонить хотя бы раз в пару дней. Обязательно, думает он, однако все остальное будто бы настроено против этого. В последующие дни у него едва ли появляется свободная минута: в пекарни под конец года то и дело наведывается проверка, приходится целыми днями сидеть над различными бумагами и ездить даже в пару самых отдаленных от его места жительства заведений. Это кажется утомительным и отнимающим много сил, но со временем, как ни странно, вновь становится вполне терпимым. Поздно вечером его хватает только на скудный ужин и короткие беседы с Августом. Днем телефон разрывается от пропущенных звонков. Мысли о Китнисс его, конечно же, посещают, перед сном или во время работы. Каждое утро с моста он смотрит на расстилающийся над Капитолием туман, и в очередной раз подмечает, какой же у столицы неприглядный вымученный вид, но в конечном итоге день оказывается прожит по-старому, как и череда других. «Обязательно» не срабатывает: слова не идут на бумагу, а произнести их в трубку еще сложнее — волнение в последнюю секунду заставляет отказаться от затеи ей позвонить. Иногда после череды негодования, он будто бы осознает, в чем тут дело. Двигаться дальше страшно, как и принимать важные решения. Допустимо ли все бросить? Он жил в этом мире бесполезности, которая что-то значила, и боли, которая помогала ему держаться на плаву, слишком долго, чтобы теперь вот так вот взять и разрушить стены, которые ограждали его душу от сильных переживаний. Что-то напоминает, что это необходимо сделать, каждый день, но не удается — отступаешь, едва начав. А что, если он решится, и в итоге ничего не получится? Не слишком ли хрупка их застывшая в промежутке четырех лет любовь? Его снова начинают одолевать кошмары, а чувствительность к миру резко притупляется. Внутри разрастается пустота и потребность в чем-то теплом и родном. Даже если хрупка, необходима; но для принятия серьезных намерений тоже нужно время. На праздник работы в пекарнях прибавляется, и это помогает Питу немного отвлечься. Новым годом у них в квартирах и не пахнет, отчего отсутствие соседки, вечно старающейся поддержать светлую обстановку, несмотря на царящий кругом мрак, становится еще заметнее. Он решает послать Китнисс открытку — обнадеживающее напоминание о себе и том, что он не пропал. По крайней мере, не навсегда. На этот раз он слышит телефонный звонок, но не отвечает. Все-таки его слишком удерживает старое. В отличие, впрочем, от Августа. — Хочу переехать, — заявляет он, и Пит с ним соглашается. Для начала и правда неплохо: хотя бы покинуть это место, этот дом, этот их опустевший шестой этаж. Хотя бы, чтобы не остаться на нем совершенно одному.***
Съехать оказалось не так трудно, как предполагалось сначала. Считай, хороший способ, чтобы избавиться от пары лишних воспоминаний и кучи ненужных вещей. Август поселился поближе к университету, в квартиру, окна которой выходят на солнечную сторону и наполняют тем самым помещение живительным дневным светом. Она небольшая, но места хватило им обоим: Пит решил избавиться от своего капитолийского жилья окончательно и пока остаться у друга. В любом случае, неплохо иметь как можно меньше нюансов, которые долго удерживали бы его здесь. Коробки с его вещами: картинами, книгами, которые было жалко оставлять, и мелкими бытовыми вещами — занимают больше места, чем хотелось бы, но Августа это, кажется, совсем не беспокоит. Его волнует новизна — Питу остается только завидовать тому, как спокойно некоторые люди переживают изменения. Время летит незаметно, даже, наверное, чересчур. Быть вечным гостем оказывается чем-то забавным, хоть и не очень полезным: все время планируешь, что же будет дальше, но никогда не знаешь наверняка. Оставить кота Августу, думает Пит. А еще кучу искусственных цветов, стеклянных фигурок, корзин, настенных часов — весь тот хлам, который он покупал из-за скуки и ощущения неуюта. Однако несмотря на эти «грандиозные» планы, он каждое утро отправляется по своим делам. Каждое утро встает со скрипучего дивана в гостиной. Каждое утро садится в трамвай и разглядывает людей, чувства которых старается уловить, чтобы когда-нибудь зарисовать. Каждое, пока в одно из них не замечает, какая неясность образовалась в его сознании. Он вдруг понимает, что не может вспомнить, какого цвета было небо в тот вечер, когда они с Китнисс снова встретились; правда ли это, что у нее такие холодные ноги, от прикосновения которых он всегда вздрагивал, когда они ложились спать. Да и произошло ли на самом деле все то, что было еще, казалось бы, недавно, осенью? Конечно, с ним и раньше такое случалось. Обрывки картинок и чувств в спектре неестественного лунного света, незаконченные слова и целые предложения. В конце концов он смирился с тем, что некоторые вещи уже не восстановишь. Что все внутри у него переписали и исковеркали. Да и не оставалось ничего другого, как стараться быть собой уже сейчас, а не где-то в прошлом. Но чтобы вот так вот, прямо сейчас… На улице еще по-зимнему темно, но Пит все же решает пройтись. Дорога выдается долгой, временами он сомневается, что еще помнит, где это находится, но когда на небе показывается макушка солнца, перед ним все же предстает знакомое здание. Помнится, на крыше медицинского центра был сад. И загон с кроликами. Помнится, они оттуда сбежали и сгрызли всю кору с кустарников. Он так и не узнал, погибли ли растения, потому что его выписали. Доктор Аврелий, как и всегда, спит на своем рабочем месте. Впрочем, это позволительно, потому что в столь ранний час никаких дел у него, по сути, не может быть. Странно, что он вообще до сих пор здесь работает — вряд ли у него теперь есть хоть какие-то важные дела. Питу приходится стучать по столу прямо под носом у врача. Тот вскакивает и, немного придя в себе, крайней удивляется приходу своего бывшего пациента. — Сто лет не виделись, Пит, — говорит он ему вместо привычного приветствия. — Что-то не так? Зачем ты пришел? Кажется, мы с тобой уже давно закончили. — Аврелий усмехается и ждет ответа. — Для профилактики, скорее всего, — отвечает Мелларк и садится напротив. Обменивается с собеседником вежливыми вопросами о состоянии дел и здоровья, после чего все же решает поделиться волнующими его вопросами. — Просто… тогда вы сказали мне, что со мной все более-менее в порядке. Что я, по крайней мере, больше не опасен, пусть моя психика и изрядно пострадала. Признаться, последние несколько лет меня вообще не заботила эта проблема. — Ну, это ведь хорошо? — А вдруг нет? Что, если когда-нибудь я сорвусь пуще прежнего? Аврелий хмурится. Пит уже начинает беспокоиться, что он подтвердит его подозрения, но доктор медленно качает головой. — Думаю, это исключено. Конечно же, всякое бывает, но тогда ты успешно переборол, можно сказать, самого себя. Ты сильная личность, не переживай. Ну да, конечно же… — Иногда я все еще нахожусь где-то на границе между реальностью и сомнениями. Не могу припомнить каких-то деталей. — Ну, — хмыкает врач, — у всего свои последствия. Наверное, тебе нужно спрашивать у кого-то, кто знает. — Аврелий вскидывает брови в немом вопросе. — Боюсь, я никак не могу позволить себе быть рядом с человеком, который мог бы мне ответить. Словно бы что-то держит здесь, хотя, по сути, ничего нет. Почему? Он не особо ждет ответа, пусть в какой-то степени и нуждается в нем. — Кстати, да, как там Китнисс поживает? — Вы уже не лечите ее по телефону? — А с чего бы? Мы с ней тоже закончили еще примерно в первый год. Я убедил людей в правительстве, что с ее психическим здоровьем теперь все в порядке, ее помиловали и сняли ограничения по выезду из родного дистрикта. Хотя, мне кажется, всем уже было плевать, что с ней станет, — с досадой говорит Аврелий. Забавно, правда, что он и сам поверил, что с ней все хорошо. Оно и к лучшему, наверное. — Может быть… сложность в принятии тобой решений, да и все остальное — тоже своего рода последствия того, что твой разум когда-то подвергли столь жесткому испытанию. Ну, знаешь, ты ни в чем не уверен, пусть в большей степени и способен отличать правду ото лжи. Тебе следует научиться с этим справляться. Как ни странно, мозгоправ еще способен говорить дельные вещи. Поблагодарив доктора, Пит решает уйти, потому что теперь он, кажется, кое-что понял. Кажется, ему стало немного легче, пусть толком многого прояснить не удалось. Напоследок он решает спросить: — Кстати, на крыше раньше были кустарники, их кролики погрызли. Они, наверное, засохли? Доктор сначала будто не понимает, о чем идет речь, а потом, припомнив, смеется. — Ах, да, точно… Насчет кустарников точно не знаю, но кролики все уже давно подохли. Как бы то ни было, в чем-то Аврелий прав: с некоторыми вещами действительно не мешает научиться справляться.***
Со временем Пит все же понимает, что по-настоящему соскучился по Китнисс. Впрочем, он не торопится снова ей писать или звонить. Услышать ее голос в трубке — искушение, конечно, большое, но он решает, что раз уж собирается провести с девушкой всю оставшуюся жизнь, для начала нужно хорошенько затосковать по ней. Чтобы потом уже не было никакого желания терзаться прошлым. Весь последний месяц зимы у него уходит на сплошную головную боль: продажу бизнеса, необходимые документы, неугомонность Северины Фелан и недовольство Корнелиуса Слейта. И если уж с первыми двумя пунктами еще можно смириться из-за необходимости, то надоедливая журналистка и неудавшийся «коллега» — вещи гораздо более ужасные. Только по Капитолию проходят слухи, что он все продает и уезжает, Фелан начинает мелькать под окнами его старой квартиры, на пороге пекарни, да и со временем мерещится ему везде, где только можно. Рядом маячит верный фотограф, и вместе они выглядят так, будто высматривают добычу на охоте. Слава богу, ему хватает сноровки замечать их первым и вовремя скрываться. Работники пекарни постоянно отвлекают его, говоря, что пришел господин Слейт и хочет с ним поговорить. Естественно, Пит всячески отмазывается, не горя желанием даже видеть Корнелиуса, не то, что вести с ним переговоры. Добрые люди нашептывают, что в последнее время у него большие проблемы с деньгами, что заставляет Мелларка насторожиться еще сильнее. В конце концов, прийти к этим действиям ему стоило пары бессонных ночей, полных тягостных раздумий и пересиливания себя. В итоге он и сам удивился тому, что все-таки поскорее хочет от всего этого избавиться, вернуться в Двенадцатый дистрикт и жить так, чтобы им с Китнисс никто не мешал. При таком раскладе важно, чтобы всякие сумасшедшие не намеревались все испортить. Спустя несколько мучительных недель ожидания все же объявляется какой-то зажиточный капитолиец, изъявляющий желание приобрести его пекарни. Питу человек кажется знакомым, а потом он и вовсе вспоминает, что это один из неприятелей Слейта. Прекрасно — ничего не скажешь, но не остается ничего другого, кроме как закрыть на это глаза. Собирая свои вещи в день перед отъездом, он надеется, что больше никогда не увидит Корнелиуса. Август провожает его, чувствуя некую долю разочарования, ведь теперь ему предстоит быть здесь в одиночестве, но радость за Мелларка сильнее. Как-никак, они с миссис Норрис всегда хотели, чтобы он был счастлив. — Ты приезжай в гости летом, будем рады, — говорит ему Пит, когда поезд подъезжает к станции. — Обязательно, — кивает Август, широко ему улыбаясь. Будь его воля, он бы и сам, наверное, все бросил. Но бывают обстоятельства, когда делать этого нет особой необходимости. — Спасибо за все. Пит ловит себя на мысли, что без него и миссис Норрис, да даже без Корнелиуса Слейта, всего этого сейчас попросту не было бы. И мало что, кроме этого, теперь имеет значение. Ну и еще хорошо бы по дороге не встретить какую-нибудь журналистку.***
У земли все еще неприятный серо-коричневый оттенок, но, кажется, совсем скоро начнет пробиваться свежая зелень. Солнце медленно приближается к горизонту, и они смотрят на это, пока Китнисс обдумывает его рассказ. Получив тумаков и выслушав кучу обвинений в свой адрес утром, он все же заключил ее в крепкие объятия, после которых она, кажется, немного успокоилась. А потом предложил прогуляться. В итоге на это и объяснение ситуации ушел весь день, а теперь она стоит и молчит, кутаясь в кофту скорее из-за нервов, чем холода. — И что же, — наконец подает голос она, — ты теперь никуда не денешься? — Да. Никаких выразительных эмоций по этому поводу, но, кажется, в ее глазах он замечает отблески… счастья? — Конец этой неопределенности? Все точно? — Да, — снова подтверждает он и для пущей убедительности добавляет: — Спустя пару дней привезут все мои вещи. Так что… придется освобождать полки. Китнисс тихо смеется, представив себе это зрелище. Господи, как же ему не хватало этого смеха! Она снова начинает наблюдать, как пухлые белые облака окрашиваются в яркие теплые краски, как сверкают вдали горы и все медленно, но верно оживает после долгой зимы — пожалуй даже, слишком долгой. — Красиво, — коротко комментирует она, и Пит понимает, что в Капитолии никогда не бывает красочных закатов из-за преимущественного отсутствия облаков. Что ночью на небе не горят звезды из-за переполняющих город огней. Что воздух пахнет лишь выхлопами и палящим солнцем. Помнится, он стоял на крыше того самого медицинского центра и тоже следил за заходом солнца. Ему казалось, что оно садится именно там, где находится дом. Что сам дом там, где кончается день. — Ты права, существование таких моментов удивительно. Их уникальность, неуловимость. — Он поворачивается к ней лицом и обхватывает руками ее плечи, заглядывая прямо в глаза. Ему кажется, что она все еще не верит в то, что он говорит. — Я понимаю, почему ты не хочешь их забыть — и это правда до жути печально. Но я буду рисовать тебе картины. Мы будем приходить сюда очень часто, чтобы насладиться этой красотой. Я буду печь тебе сырные булочки и шоколадные бисквиты. И всегда буду рядом. Знаю, что при таком раскладе все это формальные глупости, но я хочу… чтобы мы поженились. То есть, так, как принято по обычаю. Ну, что думаешь? Думает Китнисс долго — он уже было начинает бояться, как бы она не отправила его куда подальше. Но она подходит ближе, касается ладонью его щеки, отчего остается только закрыть глаза и упиваться этим волшебным моментом, а потом с издевкой говорит: — Ну, при желании я и сама могу испечь себе шоколадный бисквит, но идея мне нравится. Считай, что подкупил меня. Он открывает глаза и тут же видит ее нахальную улыбку; даже немного злится, что она испортила такую трогательную вещь, как его предложение. Это забавляет Китнисс, но все же недолго: впервые она чувствует долгожданный покой, пусть и до сих пор не может поверить в происходящее. Ее и саму пугает идея брака, будущее, определенность; она понимает, что отказаться от привычного, пусть и плохого, достаточно непросто, но если уж существует обещание, что все еще может быть хорошо, все-таки стоит пожертвовать тем комфортом, который они создали из тоски и одиночества. Она целует его долго и напористо — чтобы убедиться, что теперь он действительно с ней. И это совершенно точно так: он здесь, рядом. Теперь он действительно дома.