Искусство помнить и забывать
Пит совершенно точно мечтал об этом всю свою сознательную жизнь. Она вот — совсем наоборот. И, тем не менее, все сложилось именно так, что они вместе стоят на кухне и готовят тесто для того самого хлеба. А ведь сегодня совсем не какой-то там исключительный день. Пожалуй даже, самый обычный из всех возможных. Просто наивные мечты и страхи больше не имеют никакого значения — вполне достаточно и того, что есть сейчас. — Так, вроде, все на месте, — говорит Пит, оглядев расставленные на столе ингредиенты. Китнисс кивает, немного растерянная, пусть это и была ее спонтанная идея. — Не помню точно, что именно нужно для такого хлеба… — Ничего страшного. То есть, он и не обязан быть чем-то особенным, верно? Уголки его губ приподнимаются в улыбке, пусть она и думает, что сболтнула лишнего. Вот уж правда, ничего особенного. Мало чего хорошего можно разглядеть в обычных человеческих радостях, если повидал в жизни столько ужасов. Но ему хочется, чтобы все в этот день было таким. Потому что она такая — особенная. Вдвоем они приступают к работе, но совсем не торопятся. Всыпают в чашки частички своей души вместе с дрожжами и мукой, а теплая вода чем-то походит на пролитые за все это время слезы. Сначала — в полной тишине, не очень напрягающей, что-то значащей, но все же ему хочется ее прервать, смешком и старыми, как чуть ли не сама жизнь, воспоминаниями: — Раньше в пекарню приходили заказы на тесто для свадебного хлебца. Кажется, в такие дни кругом было не так мрачно: все немного проникались чьим-то счастьем. — Не думаю, что была на многих свадьбах. В детстве, разве что. Сейчас этот обряд немного подзабыли, существует и куча других нюансов. Многие приезжие и вовсе о нем не знают. Мир таки изменился, постепенно. — Даже как-то грустно. — Китнисс догадывается, о чем он. Ей временами тоже этого не хватает: присущей им простоты и бережливости; не того, когда приходится загибаться от голода, но когда даже в глубинах чужого счастья можно найти отголоски своего собственного. — У моих родителей мало что было, но они так сильно любили друг друга, — сама не понимая зачем, начинает рассказывать Китнисс. При том еще, что воспоминания об отце, их с матерью любви, о семье норовят выбить ее из колеи. Пит кивает и вытирает ее слезы подушечками пальцев, хотя он и сам едва ли сдерживается, чтобы не заплакать. — Им очень повезло. Мои, конечно, не были образцовыми, но тоже любили меня и братьев. Так, как умели. Она обнимает его, утыкается носом в шею, вдыхая любимый запах, и старается этим больше утешить его, нежели себя. Все их родные, как-никак, уже давно призраки. — Знаешь, а нам ведь тоже повезло. Он не может не согласиться: найти друг друга среди этих развалин действительно было большой удачей. Единственной, пожалуй, оказавшейся на их стороне. Они готовят его долго, до самого вечера. Затем пробираются сквозь темноту гостиной, зажигают там камин. Огонь горит ярко, обдавая жаром, доводя дело до румяной, слегка подгоревшей корочки. Весь остальной мир в считанные минуты становится холодным и мрачным, весь, кроме их маленького островка с тянущимся в ночное небо костром. Костром древним, подобным тому, что когда-то спас людям жизнь. А они спасли друг друга. И им не нужны клятвы, чтобы лишний раз об этом напоминать. Любовь в сердцах пылает не хуже каминного огня и точно не погаснет к утру. Они доедают хлеб, теплый и хрустящий, смотрят друг на друга и закрепляют союз поцелуем. — Если уж мы не подписываем никаких бумаг, значит, я все еще Эвердин, — дразнит его Китнисс, ненадолго отстраняясь. — Какая разница… Вроде бы, разницы никакой, но когда она просыпается следующим поздним утром и обнаруживает, что они так и уснули на полу у камина, обнаженные, укрывшись стянутым с дивана пледом, чувствует себя до жути странно. Чувствует потребность в нем еще сильнее. Приравнивает к чуду, что он рядом. Понимает, что теперь совсем-совсем не имеет права его потерять. Китнисс впервые ощущает, что теперь является чьей-то женой. И какой же счастливой она себя чувствует, зная, что этот кто-то — Пит.***
Он удивляется тому, как незаметно подкралась самая настоящая весна. Словно всего за один день, пока они целую вечность торчали дома. Словно она наступила не только на улице, но и у него внутри, и теперь из самого сердца распускаются пахучие белые цветы, свежая зелень, и невольно хочется встряхнуться, наконец-то приступить к делам. Сегодня Пит решил, что пора бы уже серьезно задуматься об открытии пекарни, и поделился этой мыслью с Китнисс. Спросонья она поворчала, но потом вдруг резко вскочила, вспомнив о чем-то. Тут же потащила его в город, который еще заметнее оживился в последние дни. В толпе до них опять будто и дела никому нет, а обсуждения его приезда резко закончились. Тем не менее, он все равно ловит несколько любопытных взглядов, но это лишь забавляет его. Никто не знает… Кроме, пожалуй, них самих и еще пары человек. И в другое время ему бы хотелось кричать об этом во всеуслышание, но сейчас можно лишь тихо радоваться и с волнением думать о том, что идешь бок о бок со своей женой. — Чего это ты такой счастливый? Пит осекается, заметив, что слишком явно начал улыбаться своим мыслям. — Да так, вспомнил про наш маленький секрет. Кстати, ты так и не собираешься объяснить мне, куда мы идем? — Ах, точно. — Они заворачивают в знакомый переулок, где издалека виднеется цветочный магазин. — Тут раньше по соседству с моим магазином было кафе, но хозяева уехали, так что помещение пустует. Его можно арендовать. Просто там ведь раньше была кухня, с печкой, вот я и подумала… — Мы что же, едва ли будем расставаться? — с наигранным ужасом спрашивает Пит. Китнисс лишь фыркает в ответ. На самом же деле его, конечно, очень трогают ее старания, а помещение оказывается как нельзя подходящим для работы и обслуживания покупателей. Разумеется, еще придется сделать ремонт и поставить дополнительные печи, но это займет гораздо меньше времени, нежели строительство с нуля. Однако его немного волнует, что все вот так вот начнется сначала, начнется здесь — в месте, где слишком много всего и в то же время ничего нет. — Что-то не так? — Нет, совсем наоборот, — убеждает он Китнисс, но она все равно глядит на него обеспокоенно. — Просто когда я открывал пекарню в Капитоли, это было иначе. То было другое место, не несущее в себе какой-либо памяти. Я постарался убедить себя в том, что не нужно цепляться, зацикливаться на этом, но сейчас немного жалею, что все вышло так. От ее сочувствующего прикосновения сразу становится легче разобраться с водоворотом мыслей. От того, что хоть она одна может его понять и выслушать. — Недавно я тоже решила… не цепляться. Не так сильно. Но мне нужна твоя помощь. Пит прижимает ее к себе, касаясь губами макушки. Конечно же, нужна; как и ему самому. — Думаю, это место отлично подойдет. Здорово, на самом деле, что мы будем проводить все время рядом.***
«Это ведь не то же самое, что забыть их?» Комнаты хранят в себе слишком много. Мысли и ощущения отпечатываются на стенах, страхи прячутся под кроватями, а многочисленные человеческие привычки вообще, где только можно. Китнисс всегда хотелось, чтобы и здесь все было так — чтобы все осталось нетронутым. Точнее, она не совсем уверена, что ей хотелось. Временами сама не может понять. Но совершенно точно, когда впервые после возвращения домой она заглянула в комнату Прим, ею овладело отчаяние. Сестренка словно и не собиралась надолго уходить, совсем скоро должна была вернуться. По крайней мере, ее комната была такой, словно она должна была. Но нет. И когда Китнисс прокрутила эту мысль в голове, с рыданиями собралась заколачивать дверь в эту спальню, но в итоге просто заперла на ключ. То же стало и с комнатой ее матери, и с парой других. Лютик временами крутился возле двери, царапал ее и жалобно мяукал. От этого становилось только хуже, поэтому оставалось лишь гонять его оттуда, тем не менее, прекрасно понимая рвения кота туда забраться. Ей и самой иногда хотелось. Но там, за дверью, все же затаилось слишком страшное зло. И вот теперь, впервые за долгое время, выяснилось, что никакого зла тут вовсе и нет, а разруха сделала свое дело: комната обветшала, покрылась паутиной, местами прогнила. Они без лишних слов прибрались здесь, аккуратно сложили все ее вещи в коробки. Китнисс думала, что жизнь покинет это место, убери она ее вещи раньше, но, оказывается, это случилось, когда щелкнул замок. Услышав топот, она понимает, что Пит пришел. Сама попросила, вернее, дала понять, что хочет побыть в одиночестве среди опустевших полок, голой кровати и пробивающегося сквозь шторы ветерка. Он как будто всегда чувствует, когда наступает нужный момент, а еще до того, как заявляет о своем присутствии, она поворачивается к дверному проему и старается выдавить из себя легкую улыбку. — Пойдем, покажу тебе кое-что, — без лишних утешительных вступлений говорит Пит. И Китнисс бредет за ним на улицу. Они застают ее врасплох: маленькие желтые и белые цветочки, родившиеся по весне. Свежие и чистые, как дождевые капли, как роса. Ей кажется, что сейчас ее накроет новый поток боли, но почему-то этого нет. Лишь облегчение и надежное тепло рядом. — Прогулялся до леса. И нашел их. Прим необязательно быть в пыльной мебели и плесневеющих оконных рамах. Необязательно, чтобы память о ней хранили старые, изжившие свое предметы. Китнисс осознает, что до сих пор ей не хватало смелости понять, что на самом-то деле ее сестра во всем живом: в возвратившемся Лютике, полевых цветах и сладких запахах в воздухе, в оставшихся на кухне лечебных травах, в журчании ручьев и пении птиц — повсюду, в окружающем ее; вселяет ей веру и защищает. В конце концов в ней самой, в самом теплом и надежном уголке ее сердца. — Почему-то раньше не приходило в голову что-то посадить и около своего дома, — с незначительной досадой говорит она. Верно: лишь сад за магазином был тем местом, где можно было отвлечься с помощью растений. Но теперь все иначе. Они берутся за найденные в сарае садовые инструменты, начинают копать. Сажают нежные кустики в плодородное земное лоно, поливают их из маленького ведра. Ими лично поставленный памятник. — Это ведь не то же самое, что забыть? — вдруг спрашивает Китнисс. Пит спокойно, как и всегда, находит хоть какой-то ответ: — Что ты, совсем нет. Детали расплываются со временем, и кажется, что мы забываем, но это не так. Это невозможно забыть. Детали… Такие важные и обреченные на забвение. Ей, было, вновь хочется ощутить разочарование, но вместо этого она припоминает жалкую идею, которую когда-то пыталась осуществить самостоятельно. Она тоже хочет ему показать. Поэтому в тот же вечер они начинают книгу памяти.