Секира и лира
Вентилятор в углу издевательски трещит, пока Пит отправляет очередной широкий металлический поднос в печь. От нее исходит почти адский жар, и пекарь чувствует свои горящие щеки и капельки пота, стекающие по носу. Время от времени слышится перезвон колокольчиков на парадной двери, ворчание открывающегося кассового аппарата и неразборчивая человеческая речь. Прежде чем приступить к очередной партии теста он с завистью смотрит на проходящих за окном людей: на улице всяко прохладнее, чем у него на кухне в обществе огромных печей и гоняющего воздух вентилятора. И пусть осталось совсем немного забот: доделать разные виды печенья, покрыть пончики кремом и глазурью, а потом сделать заготовки на завтрашний день — подобное времяпровождение кажется слегка утомительным. Все с непривычки, думает Пит. Пошла только вторая неделя, но он ведь несколько лет просиживал в наглухо запертой квартире под кондиционером. Потомственный пекарь, черт возьми. Хорошо хоть в подобном часу покупателей меньше и темп работы можно немного сбавить. Глядишь, и его скучающие помощники, конопатые брат и сестра, нанятые сразу после открытия, присоединятся к готовке. В свободную минуту он учит их некоторым рецептам, но по большей части на кухне предпочитает справляться сам. Перемешивая ингредиенты в чашке, он краем глаза замечает какое-то движение на заднем дворе. Мысли, ленивые как тесто, невольно тянутся к Китнисс, которая сейчас работает в саду. Пока у Селии в школе вовсю идут уроки, ей тоже приходится не сладко: нужно разрываться между растениями и обслуживанием покупателей. Неплохо было бы, конечно, ей помочь, в тени пары раскинувших ветки деревьев… И как только он снова отгоняет ненужное, в затылок ему брызгает что-то холодное. — Ай! Китнисс стоит сзади с брызгалкой наготове, и на лице у нее подобие улыбки. Пит же думает, благодарить ее за оказавшуюся очень кстати услугу охлаждения или бранить за подаренный испуг. — А я говорила, что этот старый вентилятор ни на что не годится. Черный ход на кухне выходит прямо к Китнисс в сад, поэтому ей не составляет труда так бесцеремонно появляться, чтобы окатить его из пульверизатора или воровать свежие булочки. Иногда она таскает прямо с подоконника, пока они остужаются, и даже сейчас оглядывает полки и подносы на наличие новой партии сдобы. — Разве ты не занята? — Что-то народу не густо, — пожимает плечами Китнисс. — Кстати, у меня кое-какие цветы в горшках расцвели, придешь посмотреть? Пит утвердительно кивает — он заходит посмотреть каждый вечер, но для нее это до сих пор имеет какое-то большое значение. Определенно, все эти цветы, посаженные что здесь, что вокруг их дома, служат не только для них, но и для всех напоминанием о мимолетной красоте, произрастающей даже на осколках войны. И с каждый проходящим днем весны плоды этих усилий кажутся все более не напрасными. Спустя несколько часов, когда последняя партия выпечки распродана, он застает ее подметающей дорожку перед магазином. Китнисс на минуту отвлекается, машет на прощание какому-то знакомому, проходящему мимо, кому-то, кто окликает ее «мисс Эвердин», и Пита в который раз забавляет эта непривычность оставленной после их "свадьбы" фамилии. Теперь ее очередь вздрагивать от неожиданных прикосновений, совсем не похожих на водяные брызги, но спустя пару поцелуев на макушке и висках, он просто отбирает у нее веник. Серая уличная пыль уперто летает в воздухе и садится на волосы, одежду. Вдвоем они заканчивают с этим и приносят несколько ведер воды. Пока Китнисс поливает растения, Пит осматривается: магазин сильно изменился с самого первого раза, как он в нем оказался. Душистые осенние букеты сменились свежими весенними бутонами, стало просторнее и светлее, будто ушло что-то тяжелое и сковывающее. Впрочем, он не особо вдумывается, связано ли это с конкретным событием или с какими-то необратимыми процессами. Да и вдумываться становится особо некогда: постепенно количество покупателей увеличивается, а вместе с их количеством расширяется и ассортимент. Все дружно радуются наличию в дистрикте свежей, а не привозной выпечки, а труд Питу уже не кажется таким выматывающим. Благо, возвращаются старые привычки, а наличие одного выходного в неделю — уже хорошо. По воскресеньям они обычно не залеживаются допоздна, отправляются на прогулки в лес или просто сидят дома, продолжая работу над книгой памяти. Китнисс по-прежнему моет его кисти, точит карандаши и добавляет к рисункам записи. Это всегда больно и трудно, да, но в любом случае всегда приходит осознание, что в их жизнях хотя бы больше нет огромного расстояния, ночи без сна и неприветливого, слишком раннего утра. Что больше нет сомнений, и почти все в этой жизни "после" и в их отношениях предельно ясно. Временами они все еще рыдают на пару в объятьях друг друга, потому что иногда так надо, так необходимо. Все теперь знают, что будущее, какое-никакое, но есть, однако они редко всерьез о нем задумываются. Хватает и привычных будничных забот, работы в пекарне, магазине и по дому. Она бывает немного трудной, отдающейся болью в ногах и голове, но каждый день они возвращаются в свое жилище уставшие, но чувствующие себя по-настоящему счастливыми. А по ночам приходит то усталость, сопровождаемая громким сопением, то безудержная страсть, в очередной раз расставляющая все на свои места, заставляющая окончательно не думать о существовании чего-то более важного, чем они сами. По дистрикту прокатывает особая волна оживленности, приходят заказы на торты и букеты по случаю какого-то праздника, наступает день выборов нового мэра. В этой обстановке Китнисс и Питу становится все привычнее чувствовать себя самыми обыкновенными людьми и гражданами, но точно не мучениками или героями. Да и все остальные тоже, кажется, такими их почти не считают. Дни становятся все жарче, и незаметно подкрадывается лето, окрашивая все в немного однообразные и тоскливые зеленые оттенки. В учебных заведениях заканчиваются занятия, и на улицах все чаще мелькает детвора, свободная от надоедающих школьных обязанностей. Селия, видимо, тоже очень благодарная приходу каникул, с прежним рвением приходит помогать Китнисс в магазине. Многие жители отдаленных промышленных уголков Панема, предпочитающие Двенадцатый курортам Четвертого, приезжают отдохнуть и, как они сами говорят, «собраться с мыслями», поэтому по всему дистрикту загорается торговля и незамысловатые развлечения. Благодаря такой погоде уже в первой половине июня подобных "туристов" становится достаточно много. — Слышала, что многие стали сдавать комнаты из-за такого наплыва людей? — спрашивает Пит, пока они возвращаются в Деревню победителей после того, как проводили до дома Селию. — Всякого наслушаешься за рабочий день, — отвечает Китнисс с явной долей скептицизма в голосе. — Как будто в последнее время ты суешь нос к покупателям, — ухмыляется он, за что получает толчок в плечо. — Что? — Как будто ты меня не знаешь. К тому же некоторые приезжие просто невыносимы. С чего это мы вообще стали такими популярными? Вообще, она не ждет ответа на свой вопрос, но Пит, задумавшись о том, что еще могла накалякать Северина Фелан после его отъезда, выдает: — Как думаешь, люди стекаются на старые сплетни? Они подходят к дому, и Лютик, валяющийся на крыльце, тут же оказывается в объятьях Китнисс, пока Пит забирает почту из ящика и с интересом ее разглядывает. — Счета пришли? — Китнисс спрашивает, на ходу отпирая дверь, так как кот уже успел вырваться и скрыться из виду. — Не только. Уже на кухне он распечатывает и читает письмо, пока Китнисс рассматривает конверт и чуть вздрагивает, увидев, что оно из Капитолия. Не успевает она успокоиться, заметив имя отправителя, как Пит говорит: — Помнишь Августа? Кажется, он тоже не прочь сюда приехать.***
Дорога была спокойной, пока за окном поезда не начали маячить пшеничные поля Девятого дистрикта. Сердце у Августа от этого будто сжалось, хотя он тут же отбросил эту мысль, посчитав ее слишком напускной. Хотя, конечно, подобное чувство было ему знакомо: всегда набрасывалось во время нечастых телефонных разговоров с матерью или просто при особо теплых воспоминаниях о ней. Оказавшись, наконец, в Капитолии, он все же сильно по ней скучал, пусть и разубеждал себя в этом. Она всего этого не одобряла: ни его идей, ни увлечений и стремлений. Поэтому он и старался от нее отдалиться, по крайней мере, пока она не поменяет свое мнение. Поэтому, когда Пит, уезжая, сказал, что он может приехать к ним в Двенадцатый, Август заранее решил, что так оно и будет. Ему всегда нравилась дальняя дорога. Можно вдоволь поразмышлять, до головокружения налюбоваться проносящимися снаружи видами, поспать, в конце концов. Только вот это было только второе такое путешествие в его жизни. Первый поезд нес его из дома в Капитолий — все еще блестящий, несмотря на волну разрушений, отныне манящих молодых людей, а не отпугивающий их. И он бы, наверное, запросто в нем затерялся. В купе он один: какая-то девушка, и та вышла в Седьмом. Август даже рад этому, так как не особо представляет, как можно вести себя с незнакомыми попутчиками. Неожиданно рельсы начинают скрипуче стонать, и Уолдерф понимает, что его родные края остались позади, а сейчас у них — очередная остановка в Десятом. Прямого рейса ему найти, увы, не удалось. Он с минуту скучающе следит, как толпятся люди на станции. В эту самую минуту — время, к слову, уже перевалило за обед — он готов признаться, что дорога его все же немного утомила. За дверями слышится возня, и Август толком опомниться не успевает, как в купе заходят двое мужчин. — Простите, там спереди людям места не хватает, можно к вам? Вот и понадеялся скрыться от чьего-либо присутствия в самом хвосте. И все же странно, с чего бы остальным не пройти дальше, а не им благородно уступать места, да разве возразишь тут? Парень рассеянно кивает, решив, что лучше вообще не обращать на них внимания, и в упор продолжает смотреть в окно. Поезд трогается, раскачивая повисшее в воздухе напряжение. — А вы откуда едете? Август наконец поворачивается к ним и после затяжной паузы отвечает, стараясь выдавить из себя вежливую улыбку: — Из Капитолия. А вы? Хотя он и сам знает ответ: в попутчиках узнаются явные капитолийские черты — не кричащие, но явные. И, скорее всего, они не очень богаты, зато очень болтливы. Мужчины хохочут, называя его земляком, после чего выясняется, что и путь они держат в одно и то же место. Они с усердием расспрашивают Августа, какими судьбами он туда направляется, и отнекиваться становится достаточно трудно, когда один из них, достаточно крупный, с осветленными прядями, невзначай произносит: — Слыхали, что и этот-то Мелларк туда вернулся? Уолдерф вздрагивает и кивает, снова отворачиваясь к окну, но наблюдает за ними краем глаза: капитолийцы в свою очередь с интересом следят за его реакцией, а их легкие ухмылки уже не делают их столь дружелюбными. Это продолжается несколько секунд, хотя бедному Августу кажется, что вечность; однако кто-то из них снова как ни в чем не бывало спрашивает: — А что у вас там в корзине? Неужели котик?***
Станцию, освещенную мягким вечерним солнцем, всю заполонили люди. Пит старается разглядеть в этой кутерьме Августа — они и так пришли довольно рано, да еще и поезд опоздал на несколько минут, так что не терпится скорее встретить гостя и отправиться домой. Китнисс крепко держится за руку мужа, чтобы не потеряться в толпе обнимающихся, здоровающихся или просто растерянных людей, которых никто не ждал. Толку в поисках от нее мало, потому что она даже никогда не видела Августа, а знакомство с ним по той же причине кажется ей чем-то волнительным. — Мистер Мелларк! — слышится у них за спиной сквозь царящий кругом шум, и взъерошенный Уолдерф пробивается сквозь толпу со своим багажом. Они суматошно здороваются, и отходят в более безлюдное место, к уже закрывшейся билетной кассе. — Что ж, Китнисс, это и есть Август, мой хороший друг и бывший сосед… Хотя сам Август, только сейчас осознавший все великолепие этого знакомства, стоит как вкопанный — перед самой Китнисс Эвердин! И пусть она всего лишь человек, но, как-никак, символ совсем недавно прошедшей революции, а для него это ох, как важно. Он судорожно пожимает ей руку, представляясь, и самой Китнисс этот его чуть ли не детский восторг кажется очень трогательным — не так, как это обычно бывает. Она обменивается с ним еще парой фраз, Пит спрашивает, спокойно ли он доехал, и это заставляет Августа рефлективно оглянуться в поисках тех двух капитолийцев. — Да, все нормально, просто я… просто у меня были очень странные попутчики. — Но их уже и след простыл. — Ну, с кем не бывает, — отвечает Пит, хотя часть этого неожиданно возникшего беспокойства передается и ему: вслед за собой из Капитолия запросто можно привезти что-то нехорошее. — Это весь твой багаж? — Точно, багаж… — Опомнившись, Август поднимает с земли переносную корзину и, приоткрыв ее, протягивает Питу, отчего его взгляд тут же смягчается. Китнисс с интересом следит за этим действом, подходит ближе, стараясь разглядеть, что они там так радостно лелеют. И когда она, наконец, видит, с ужасом восклицает: — Что, еще один кот?!***
Обычно присутствие некоторых гостей полностью разрушает порядок, царящий в доме, но Уолдерф оказался просто мечтой: не занимает много места, не спит допоздна, придерживается чистоты и порядка. А сам дистрикт и приютившие его хозяева, в свою очередь, тоже стали для него теплой, незаметно протекающей грезой. Конечно, у них и без того было слишком много дел, но в свободные от работы часы они показали Августу дистрикт и его живописные окрестности. В первые дни он еще предпочитал находиться в доме в Деревне, большом для двух занимавших его человек, но довольно обжитом. Его познакомили с еще одним «легендарным лицом прошлой эпохи», пьянчугой Хеймитчем, и просили временами к нему заглядывать. Эбернети оказался хорошим собеседником, даже несмотря на то, что под боком у него всегда была неизменная капитолийская посылка в виде бутылок с алкоголем. А может, в этом и была причина его невероятной разговорчивости. Но со временем скука все же погнала студента прочь из четырех стен, и теперь ему нравится неспеша прогуливаться по дистрикту, предаваясь своим раздумьям. Капитолийские площади и переулки уже все истоптаны им, но здесь все по-другому. Хотя так же отличается и от того, что он привык представлять, слыша выражение «Дистрикт-12». Никак не мрачный, занесенный угольной пылью дальний уголок Панема. Кажется, что каждый день можно встретить одних и тех же людей, с которыми происходят одни и те же события. Простой трудолюбивый народ собирает урожай в виде летних овощей и фруктов, а приехавшие отдохнуть трутся в городе. Однажды он решает заскочить к Питу в пекарню, натыкается там на огромную кучу покупателей и попадает к Мелларку на кухню только благодаря увидевшей его на улице Китнисс. Его тут же обволакивают знакомые, родные запахи дома, и в удивление для себя самого он вызывается помочь. Пит не возражает, хотя Августу многое приходится вспоминать и учить. Он, разумеется, неплохо разбирается в сортах хлеба и пшеницы, только вот это никогда не было его страстью. Он никогда не мечтал застрять у себя на родине среди золотых полей и любителей физического труда. Подобным образом для него проходит несколько недель: на жаркой кухне с мукой на руках. В конечном итоге Пит им доволен и благодарит за помощь. Самого же Августа это, вроде как, немного приводит в чувство. Но лишь немного, а лишние руки постепенно становятся не нужны: Мелларк все твердит, что не хочет его утруждать, раз он проводит здесь каникулы. Да уж, каникулы, только вот в этой тиши, когда свежий воздух ударяет прямо в голову, скорее боишься столкнуться с самим собой. Август старается пригодиться в цветочном магазине, однако растения нравятся ему еще меньше, чем выпечка, поэтому он проводит время за разговорами с Селией, с которой сразу находит общий язык; временами выходит в сад и по просьбе Китнисс рассказывает о своей и жизни Пита в Капитолии. Видно, что ей действительно хочется знать, а ему, несмотря на то, что она все же, в любом случае, просто человек, тоже хочется задать ей тысячи, миллионы вопросов, которые по большой вероятности окажутся болезненными. Город становится ему неинтересен, и он осваивает территорию бывшего Шлака и цветущую Луговину. Разглядывает построенный там мемориал, и этот огромный кусок мрамора с высеченными на нем именами вдруг кажется ему чем-то совсем неправильным — чем-то, чего никогда не должно было здесь быть. Он еще долго бродит среди высокой травы, около кромки леса, думая о своем предназначении в этом мире. Каком? Да и есть ли оно вообще? Не очередной ли он маленький человечишка, не знающий, за что зацепиться? Ему так хочется бороться за сохранение этого, нового мира. За сохранение памяти о том, старом и страшном, хотя понимает, что уже давно не чувствует его. Единственное, что их связывает: то, как он дрожал на своей первой и последней Жатве, да тихие отголоски восстаний и войны откуда-то с края света. Здесь горы, как и в Капитолии, а в его дистрикте никогда не было гор, только далекий, четко разделенный горизонт и мать, которая всегда старалась от всего его защитить. Но что с теми, кого защитить не смогли? Август проклинает все это и старается отпустить свои мысли. Но их всегда слишком много-много-много… Надо куда-то их девать. Когда они возвращаются домой, на небе остаются лишь яркие оранжевые или красные всполохи, чуть позже начинают подмигивать первые звезды. На пороге их встречают, как теперь повелось, целых два пушистых комка — кое-кому все-таки пришлось смириться с присутствием еще одного животного. — Кажется, Август дома. Он заходил сегодня в пекарню? — говорит Китнисс, увидев свет на кухне. — Нет. Наверное, опять гулял где-то. Уолдерф и правда оказывается дома, только застают они его за очень интересным занятием: весь стол завален вырванными из тетради листами, а сам парень что-то яростно в ней строчит, даже не сразу обнаруживая их присутствие. — Что это ты делаешь? Август подскакивает на стуле, а затем начинает яростный монолог о том, что понял, чего ему всю жизнь не хватало — писательства! Посылает к черту университет и юриспруденцию, нахваливает местные пейзажи за подаренное вдохновение, а в конце уверенно заявляет: — Напишу рассказ. Или повесть. Или роман! Китнисс и Пит лишь согласно кивают, стараясь сдержать смех, и торопятся заткнуть молодого человека поздним ужином. Только вот на следующий день выясняется, что проза — это слишком скучно и отнимает много сил, поэтому Август с энтузиазмом начинает сочинять стихи. Весь вечер он зачитывает своим слушателям около десятка незаконченных строф, в которых явно сбивается ритм, а на утро другого дня решает, что поэзия тоже дается ему с трудом. — Слушайте, мистер Мелларк, а может… — Отбрось! — тут же затыкает его Пит, с шумом отпивая чай. — Ты у нас не поэт, а защитник. — Защитник чего? — возмущенно спрашивает Август. — Прошлого и правды, забыл, что ли? Разумеется, не забыл, только вот в последние дни ему тошно об этом вспоминать. Но даже если так, то ему, наверное, просто стоит выбрать более сдержанный стиль? — А что насчет статей? — Только не это, — делится своим мнением Китнисс, вспоминая происки не дававшей им покоя журналистки. — Памфлеты? Как вам идея сочинить что-нибудь про того, как его… Слейта? Пит чуть ли не давится, уверяя, что этого тем более не стоит делать, впрочем, Август вдруг понимает, что в жизни не читал ни одного памфлета и понятия не имеет, по какому принципу их надо писать. Проходит еще много бесполезных дней, за которые у него так и не получается стать человеком творческим, и неожиданно, с прохладой третьего летнего месяца, нахлынувшая горячка отступает. Август становится еще более бесстрастным, осознавая свою бездарность, и "авторитетам" долго приходится разубеждать его в этом. Он окончательно успокаивается и возвращается к своим привычным занятиям, вроде прогулок по дистрикту и разговорам с Селией в магазине. И, как бы этого не хотелось, но дни приближают его к возвращению в Капитолий, к университету и юриспруденции, которые он еще недавно послал к черту, а история все же оказывается ему ближе. Потому однажды, вдыхая сладкие ароматы, витающие в саду, он, почти не задумываясь, говорит: — Вы… — Она поднимает взгляд с клумбы на него, и Август садится рядом на корточки, чтобы им было удобнее. — Я просто хотел спросить, почему вы решили стать символ восстания? Из-за желания все изменить? Китнисс медлит, задумчиво придавив пальцами почву, затем спокойно отвечает: — Было много всего. Но по большей части из-за Пита. Чтобы его спасти. Уолдерф понимающе кивает: сам он никогда не говорил с ним о времени, что тот провел в плену, но знал об этом, несмотря на замалчивание этой истории после войны. И он так рад, что когда-то они с Мейбл подтолкнули его к возвращению. И он знает, что при любых других обстоятельствах сделал бы многое, чтобы спасти чужую, но такую сильную любовь. — Простите. — Нет, спасибо. Не многие спрашивают. Август с досадой понимает, что после этого разговора время летит еще быстрее и невольно подталкивает его к финишу этого незабываемого летнего путешествия. Питу становится по-особому грустно, ведь когда-то он и миссис Норрис были его единственными друзьями, пусть и многое с тех пор изменилось. Несмотря на потрепанные нервы, они понимают, что без Августа — да и без еще одного кота — жизнь станет намного скучнее. Даже Хеймитч соглашается с этим, провожая его вместе с остальными. В сгущающихся сумерках они смотрят, как уходит еще один в их жизни поезд, и даже не догадываются, что начало осени на всех парах несет к ним еще одного, совершенного иного и менее желанного, гостя.