Керосиновые спички
Насекомое все никак не собирается улетать. Питу начинает казаться, что во всем мире нет ничего, кроме него и этого необычного черного шмеля с безумно красивыми крыльями. Они, большие, переливающиеся на свету синим и фиолетовым, отвлекают от мыслей. Уже давно его голова не была такой тяжелой от них. Всего лишь передышка? Шмель едва двигается, лишь время от времени слегка поворачивается то в одну, то в другую сторону, хватаясь своими цепкими мохнатыми лапами за бетонную плиту. Он похож на ночь, темную-претемную, обрамленную с двух сторон большими рамами гармоничного цвета. Спокойную, пахнущую стиранными занавесками, которых у него, с момента неожиданного визита Слейта, не было уже около недели. Он едва спит, под одеялом ему жарко, словно это сама тревога закутывает его и заставляет вздрагивать от любого шороха. Или прикосновения — все-таки, передвигается она слишком тихо. — Так рано сегодня? — спрашивает Китнисс, поглаживая его плечо. Он и правда закрыл пекарню раньше, потому что все из рук вон валится. — Дни стали короче, — усмехается Пит, а она садится рядом на ступеньку и кладет около себя снятые до этого рабочие перчатки, перепачканные в земле. Видимо, и сама понимает, в чем дело. Во всяком случае, догадывается. Но придает ли этому столь же большое значение? Ветерок скрипит по земле первыми сухими скорченными листьями. Сбоку за каменной оградой ворчат увядающие папоротники. Питу нравится, как светит в это время солнце: оно яркое, горячее, но не обжигает и по-прежнему способно даровать тепло. Чертит деревьями причудливые тени и играет светом — так на яркой зелени появляются первые золотистые узоры. — Думаешь, он еще объявится? — так же резко, как и появившись, спрашивает она. — Я уже не знаю, чего ждать. — Что остается после этого через пару месяцев? Будет ли зима такой же голой и промозглой? Всегда ли она такая, или только когда они в разлуке? Предстоит узнать. — Надеюсь только, что не худшего. Они стараются ободряюще улыбнуться друг другу, хотя оба, конечно, боятся. Неизвестного, когда все стало настолько ясно. Наступающего холодного, когда лучи рассеиваются под столь правильным углом. Чего-то разрушительного. А через пару дней он находит шмеля почти на том же месте, только уже совсем неподвижного. Не считая того, что мертвого, все такого же непривычно черного, но с очень красивыми крыльями, не потерявшими своего блеска.***
— Давай, совсем немного, — уже в который раз предлагает ему Китнисс. Разумеется, нормально выспаться — перспектива очень заманчивая, но Пита не покидает подозрение, что если хоть маленькая капля успокоительного сиропа попадет ему на язык и подарит забвение, то обязательно что-то произойдет. Что-то, для чего ему обязательно нужно будет здраво мыслить. Именно это параноидное предчувствие вынуждало его почти не смыкать глаз в эти дни. — Я бы с радостью, но что, если… — Ему бы не хотелось объяснять. А то вдруг и она начнет жить с этим. — Я знаю, о чем ты думаешь. Но тебе нужно выспаться. И не поспоришь даже. Больше ничего не сказав, она капает немного сиропа в кружку и протягивает ее ему. В конце концов, не может же его тревога длиться вечно. Чересчур сильный аромат проникает в ноздри. Да и вообще чай кажется ему слишком сладким. Зато, наконец, позволяет поддаться усталости, накопившейся за многие дни. Ему сняться тяжелые сны; не сны — а неприступная мгла с размытыми прорехами. Густая, обволакивающая, наваливающаяся на него субстанция, не дающая дышать. Этот не сон кажется очень и очень долгим, пусть и длится, по сути, всего несколько секунд. Не позволяет ему проснуться, хоть и очень хочется. Потому что так нужно, потому что что-то происходит. Гудит и разбивается. Темные массы окружают со всех сторон. Во сне или где-то в реальности? Так ли крепко его тело приковано к кровати, чтобы не иметь возможности подняться? А что, если вообще не удастся этого сделать?.. Нет, нет. Нужно. Потому что нечто бродит по дому, такое же черное, как и у него в голове. С прорехами света, а может быть и вовсе — сам свет. Намного более яркий, чем сентябрьское солнце. Чем жизни некоторых людей… Он просыпается, резко сев на кровати, и кажется, будто что-то действительно сдавливает грудь. Видимо, похожие не-сны каким-то образом видит и Китнисс, потому что она тут же начинает ворочаться на своей половине кровати, а затем садится рядом, потирая глаза одной рукой. — Ты это чувствуешь? В нос Питу ударяет резкий запах дыма. Какое-то мгновение, совсем короткое, они вслушиваются в тишину, нарушаемую чуть слышным потрескиванием где-то за пределами их спальни. Всего секунду, принюхиваясь и пытаясь понять, что происходит. А потом срываются с места. Широкая стена пустоты предстает между ними и неистовым искусственным заревом. Разделяет их лестницей, которую еще не успели облизать злые языки пламени. Горит практически все: мебель, ковры, занавески. Вся их повседневная жизнь горит, превращаясь в густые, не видные в этом хаосе, скопления дыма. На автомате они нагибаются, чтобы не вдыхать газов, ползущих вверх, и так же неосознанно, но вполне разумно понимают, что нужно выбираться из дома. Огонь. Снова огонь. Не тот, что греет в разбушевавшуюся погоду. Не тот, что подрумянивает свадебные хлебцы. Не спасительный, дарующий жизнь огонь. Отнимающий ее. Последняя ступенька похожа на берег, к которому стремятся прильнуть горячие волны. Все вокруг кричит падающими карнизами и сваливающейся мебелью с покусанными огнем ножками. Гостиная — все равно что полоса препятствий. Дверь на другом конце — как оазис в пылающей пустыне. Обхватив друг друга за плечи, они делают несмелые шаги в сторону выхода, слово стараясь заслонить друг друга от этого. Не достаточно обгорели? Кто-то, видимо, решил, что так. И поэтому по чьей-то воле их дом сейчас похож на кипящий котел. Или, того хуже, самое сердце ада. Не может же это быть, в конце концов, случайностью, последствием невнимательности? Думать об этом сейчас, в эту самую минуту, все равно бесполезно. Огонь пляшет перед глазами, мешая обзору и вызывая слезотечение. Они отчетливо чувствуют, как стучит в висках, и лишь большой прилив адреналина заставляет их как можно быстрее, через участки, еще не тронутые стихией, добраться до выхода. Холодный ночной воздух врывается в приветствующий его легкие, даря при этом боль и сухой кашель. Кажется, по Деревне пробегает дрожь, зажигая свет в окнах нескольких домов. — В порядке? — спрашивает ее Пит и, получив в ответ кивок головой, оглядывается назад — туда, где все застлала стена из пламени. Вдруг он уже куда-то пропал, поняв, что с этим необходимо что-то делать, и сначала Китнисс хочется его удержать, но она и сама быстро соображает: просто скрыться от всего этого не получится. Нужно звать на помощь. Превозмогая шок и головокружение, она со всех ног несется в сторону дома Хеймитча и колотит в дверь, надеясь, что он находится в достаточно трезвом состоянии. В его дверь и двери других соседей, пока шум и крики не пробуждают всю Деревню победителей. В этой кутерьме она видит, как Пит и остальные стараются потушить огонь, пока не прибыли пожарные. Впрочем, это и их горящий дом — последнее, что она видит достаточно четко, чтобы подумать об ожогах и боли. О горящих перьях и запахе дыма, который пропитал ее насквозь. А потом она уже мало что помнит достаточно хорошо. Кто-то накидывает им на плечи одеяла и протягивает стаканы с водой. Китнисс чувствует его пальцы на своей щеке и открывает глаза, перед которыми все еще пляшут белые пятна, но она немного успокаивается, когда видит перед собой ночную синеву. Видимо, скоро она перерастет в раннее утро. Пит прижимает ее ближе к себе, все еще не верящий в то, что только что произошло. Произошло быстро и неожиданно именно тогда, когда он потерял бдительность. И, каким бы нереальным все это не казалось, угарный газ еще не до конца выветрился из их организмов, а половина их жилища, уже потушенная, почерневшая, разрушена. Он не может здраво рассудить, почему мог произойти пожар и по чьей вине. Все продолжает быть тусклым и размытым, и сил хватает лишь на то, чтобы чувствовать в своих объятиях подтверждение сохранности дорогой ему жизни, которую вполне возможно было потерять сегодня. Да и не в этом ли заключалась вся суть? Этот вопрос цепляется за него, но он лишь мотает головой, слишком потрясенный и выжатый, как лимон. Они сидят так, без понятия, что можно, да и нужно, делать теперь, пока к ним не подходит человек в форме —представитель местных страж порядка. Задает вопросы, на которые они отвечают невпопад, однако из всех его слов понимают, что это, скорее всего, был поджог. Заканчивается все тем, что Китнисс вдруг вспоминает про Лютика и начинает жутко волноваться, думая, был ли он в этот момент дома, а если да — удалось ли ему выбраться? В итоге все занимаются поисками то ли кота, то ли его останков, но он и сам объявляется через пару часов, жалобно мяукая, будто понимает, что вся эта суматоха значит. Неожиданно, но медленно наступает рассвет; люди расходятся, их остается совсем немного. Хеймитч заводит их к себе домой. Первые лучи солнца постепенно рассеивают туман в голове Пита, пока они с Китнисс растерянно, неподвижно сидят на диване, и она гладит Лютика. Он смотрит на притихшего на коленях хозяйки кота, который был на улице во время пожара. Выбрался, как и всегда, через свое окно в прихожей — единственное на первом этаже, которое остается открытым. Пит связывает эти факты с парой случайно брошенных больше недели назад фраз и приходит к умозаключению, которое, так или иначе, все равно нашло бы место в их умах немного позже. Не сказав ни слова, он снова отправляется на улицу. Человек, которому совсем недавно он отвечал невпопад, стоит все на том же месте и чиркает что-то в своем блокноте. Напротив, там, где как уголек среди жемчужин, стоит их дом. Где снуют специалисты и проводят экспертизу. Откуда он выпроводил Корнелиуса Слейта одним чуть ли не идиллическим, ничего не предвещающим утром. На этот раз он отвечает на все вопросы и особенно четко и уверенно на последний из них: — Да, я догадываюсь, кто мог совершить поджог.