Хранитель секретов
Им преподнесли утешительный факт: никто не пострадал. Несколько дней были пронизаны "утешениями": второго этажа огонь почти не коснулся, лестница цела; остальное, если постараться, вполне можно отмыть от сажи и копоти. Только запах какое-то время будет висеть, пропитывая собой все, включая сознание. Немного придя в себя, этим они и занялись: держали окна открытыми, высушивали помещение, разбирались со сгоревшей мебелью. Многие любезно им помогали, и какое-то время эти занятия отвлекали их от произошедшего и его причины. Но теперь, когда большая часть дел закончена, их вдруг настигает растерянность перед тем, что будет дальше. Было подтверждено, что средство поджога, скорее всего, попало в дом через открытое на первом этаже окно, после чего у Пита окончательно не осталось сомнений насчет причастности к этому Слейта. Его неожиданный визит, странные вопросы и комментарии… Обещание перевести дело в Капитолий ничуть не утешило Мелларка, а шанс того, что это может разрешиться скоро и просто, кажется нереальным. Теперь они оба едва спят. Дни становятся короче, лишая своего спасения, и им приходится сталкиваться с ночами, холод которых зубами впивается в их простыни. Она все чаще вскакивает от кошмаров, ему кажется, что скоро его грудная клетка разорвется от тревоги. Поэтому чаще они просто лежат с широко открытыми глазами, обняв друг друга, и разговаривают. Даже их разговоры пропитаны смрадом гари, который, может, и правда все еще не исчез. — Они еще ничего о нем не говорили? — спрашивает Китнисс, потому что сам он никогда не начинает разговоры об этом. Ответом ей служит тяжелый вздох. — Нет. Что-то я сомневаюсь, что его вообще удосужатся хотя бы допросить. Все же он там, а мы здесь. Определенно, у него были помощники, но разве кого-то это волнует? Она и сама не настроена оптимистично, и уж тем более лишена наивности, но все же тихо произносит: — Думаешь, совсем не волнует? — Наверное, чтобы хоть немного его приободрить. Тишина окутывает их как сам дым и как воспоминание о нем. Пит старается вслушаться в тиканье часов, обычно слишком привычное, чтобы быть заметным, но в комнате царит безмолвие. Он вспоминает, что часы недавно встали, а во всей этой суматохе они даже не удосужились поменять батарейку. Он пытается найти хоть какой-нибудь источник звука, помимо дыхания Китнисс под боком, потому что оно слишком тихое. Ему даже кажется, что она, наконец, уснула и сможет хоть ненадолго ощутить покой, как за тишью следую слова: — Нам нужно съездить в Капитолий. Она, должно быть, шутит, но он и сам часто задумывался об этом. Он и сам знает, зачем, и тем не менее, она вдруг считает нужным объяснить. Или не хочет сразу сталкиваться с его ответом. — Мы могли бы попросить их помочь. Они ведь, в конце концов, не откажутся. Плутарх точно не откажется. — Да, я знаю. Видимо, придется мне… Китнисс не дает ему договорить своей бурной реакцией. Она резко вскакивает, высвободившись из его рук, и даже в темноте он способен разглядеть раздраженный блеск ее глаз. — В этот раз ты не поедешь туда один, ясно? Ну конечно же. Боязнь очередной разлуки, хотя на этот раз им никуда друг от друга не деться. Нежелание сваливать на него одного эти заботы. Он способен все это понять, но еще больше ему хочется быть способным ее от этого оградить. Судя по долгому молчанию, Пит собирается возразить. И она жутко злится из-за этого. — Слушай… — Нет. Это не обязательно. К тому же вряд ли тебе очень уж хочется снова там оказаться. Хотя, главная причина, конечно же, в совершенно другом. В прошлый раз ее не было рядом, потому что ему нужно было самостоятельно со всем разобраться: с его оставшейся позади "новой жизнью" и тем, во что она превратилась. Он не учел лишь того, что разобрался не со всем. — А тебе так уж хочется? Пит, ты один пытаешься с этим справиться. Ты забываешь, что есть я, пусть и делаешь это ради моего благополучия. — Слейт — это мои проблемы. Мое прошлое. Они не должны были тебя коснуться. — Значит, мне все еще нет места в твоем прошлом? Китнисс даже не просто зла — она обижена. Пусть это и звучит как-то слишком глупо. Она отворачивается от него и блуждает взглядом по кромешной темноте спальни, от чего на душе становится только хуже. Зато ему слабый ночной свет из окна очерчивает призрачный абрис ее фигуры. Почему-то кажущейся такой далекой, и на него снова накатывает вина за те четыре года, что они потеряли. За все те моменты, которые он упустил, и пропасть, которую между ними создал. Неужели теперь, когда все стало хоть чуточку лучше, он снова это делает? Пит отгоняет от нее противный холод, подвинувшись ближе. Старается объяснить, что ей есть место во всем, что с ним происходит, но иногда это бывает не самым лучшим из того, что вообще может происходить. Шепчет про то, как это подло, что кто-то врывается в их хоть немного установившуюся, успокоившуюся жизнь с попытками снова ее разрушить. — Но ведь не может все постоянно быть хорошо, — хмыкая, говорит она. И это правда. Кому, как не им, о таком знать.***
— Китнисс, Пит! Безумно рад вас видеть! — с самого порога говорит им едва ли изменившийся за все это время Плутарх Хэвенсби. На удивление, устроить с ним встречу не составило особого труда: бывший распорядитель игр и сам загорелся этой идей. В кабинете у него прохладно и пахнет недавно заваренным кофе. Усадив дорогих гостей в кресла, он, кажется, готов говорить без умолку, но, как ни странно, тут же переходит к делу: — Ну и что же вас привело? Вообще, вы точно по адресу, потому что нынче в правительстве, кроме меня, никто не интересуется тем, что происходит с победителями. Очередное замечание о том, что теперь они лишь пережиток прошлого, пропускается мимо ушей. Пит сразу начинает рассказывать Плутарху о Слейте, и это имя, к счастью, ему не безызвестно. — Корнелиус Слейт… Да, давненько было дело об убийстве. В общем-то, я плохо помню подробностей, потому что его тут же замяли. — С какой стати? Хэвенсби смеется глупости вопроса. — Ну, думаю, у него было достаточно средств, чтобы подкупить судью. В нашем мире подобное явление не редкость. Такое происходило и сейчас происходит, хотя с этим, конечно же, стараются бороться. Так почему он вас так волнует? За вопросом следует небольшая пауза. В Капитолии все еще душно и ярко светит солнце. Жизнь столичных жителей на улице кипит в котелке сентябрьской занятости. Помимо гудения кондиционера, им слышится возня за пределами кабинета министра связи, череда телефонных звонков и стук каблучной обуви. Переглянувшись, они вместе отвечают: — Кажется, он устроил поджог нашего дома. — Чувство при этом у обоих не из приятных: на фоне замечаний Плутарха они ощущают себя детьми. Тем более в эту секунду, когда он так хитро улыбается. — Вашего? Впрочем, все и так стало понятно, стоило лишь увидеть вас вместе. Что же, воссоединение… — Мне кажется, мы немного отходим от темы, — резко вставляет Китнисс, заметив, что их старый друг унюхал для себя очередную сенсацию. — Ах, точно, — спохватывается он. Не спеша обходит свой рабочий стол, потирая руки. — Думаю, проблема в том, что сложно доказать что-либо насчет этого. Но если попросить правильных людей достать нужную информацию…***
В подобное время года жизнь перед тем, как потускнеть, принимает самые яркие свои вариации. Видимо, он от конца еще далек, раз кругом все такое серое. Корнелиус смотрит через мутное стекло окна на уже давно заросший сад. Настроение у него отчего-то скверное, но он все равно ухмыляется, подумав, что сейчас делает Мелларк, растерянный, с разрушенным огнем домом. Конечно, он был не особо рад, узнав, что они, целые и невредимые, выбрались наружу. Даже их мерзкий котяра. Но все равно содеянное не смогло не принести ему хоть немного удовлетворения. Отвалив непутевым поджигателям деньги, он стал ждать. Интересно, как скоро ему выдвинут обвинения? Несмотря ни на что, он прямо держит спину. Да и вообще забавно, как тихо кругом становится, когда не остается средств на содержание прислуги, когда уходят помощники и один за другим закрываются дела, являющиеся источником дохода. Все пошло под откос еще после судебного процесса и теперь достигло своего апогея. Да, тогда ему удалось выйти сухим из воды. Да, смерть его молоденькой глупой жены списали на несчастный случай. Да, вспоминая об этом сейчас, спустя почти десять лет, стыдно признавать, что тогда ему стало действительно страшно. Лишаться свободы, уважения, всего. Он купил себе "помилование", но ему сказали, что его все равно нужно заслужить. С этого момента и началась трогательная сказка о скорбящем по супруге Корнелиусе Слейте. Приправленная ложь, чтобы отвести подозрения. Вроде открытия кондитерской в память о ней или активная общественная деятельность, чтобы забыться. Он до скрипа зубов ненавидел эти акты добродетели, которые ему придумали во благо исправления. Потому что все эти управляющие судебной системой и сами были теми еще лицемерами. Хотя бы потому, что, помимо прочего, ничто не останавливало их и дальше выкачивать деньги из его кошелька, когда лично им это было нужно. Все это тяготело над ним и вызывало раздражение, но не мешало продолжать, еще более скрытно, проворачивать различные манипуляции. Во время революции о нем и вовсе подзабыли, но тревожное ощущения контроля над его действиями осталось. Почти все это время он прожил с демонами. Временами они твердят ему забыться. Временами толкают к пропасти ошибок. В этот раз они поступили в обоих направлениях. Конечно же, он не такой дурак, чтобы проворачивать что-то столь непродуманно. Конечно же, замысел был не только в том, чтобы попытаться причинить им хоть какой-то вред. Он был в том, чтобы они сразу догадались, кто мог такое совершить. И если уж он сам не способен признаться в своих грехах… Нет, все это было ни к чему. Зачем тогда столько лет избегать наказания? Или избегание столь утомительно? Голова невольно раскалывается от таких противоречий. Остатки здравого смысла раскалываются. Он хочет исчезнуть, но считает своим долгом остаться. Он ждет, но надеется, что за ним никто не придет. Ему бы хотелось, чтобы под давлением чего-либо можно было просто взять — и раскаяться. Но, видимо, это не для него. В самый раз для него лишь осознанно причинять кому-то вред. Вокруг все такое же серое, но, возможно, это вовсе не означает отдаленность конца. Просто, возможно, всему уже давно пришел конец.***
Китнисс думала, что будет хуже, но в итоге Капитолий предстал не таким страшным, как можно было представить. А Пит, за которым она шагала по незнакомым ей, но хорошо известным ему, улочкам, не казался далеким и отстраненным. Это место не разъединило их, как она предполагала сначала. Поездка послужила, ко всему прочему, поводом встретиться с вереницей старых друзей. Самыми важными среди них были Эффи, которая по велению Хеймитча встретила их еще на вокзале и помогла устроиться, а также Август, который долго негодовал из-за приключившегося с ними, проклиная «этого негодяя Слейта». Последний, конечно же, оставался главным вопросом. От него не было ни слуху ни духу, а они многое узнали о том, что он и сам активно занимался взяточничеством и контрабандой во время восстания. Еще какое-то время проходит в неведении за попытками всячески убить время, пока, однако, Плутарх не сообщает им интересную новость: Слейт признается или, вернее, не отрицает ни одно из обвинений его в нарушении закона. Как ни странно, но с этим не затягивают: без лишней помпы, просто поднимают все прошлые дела, самое весомое из которых — убийство, и приплетают к этому организацию поджога. В итоге ему грозит большой тюремный срок; все проходит так быстро, что они даже не успевают до конца этого осознать. По сути, вот оно — решение проблемы, но Пита мучает чувство недосказанности. До конца не осознавая, зачем, он просит Хэвенсби организовать ему и заключенному встречу. В полупустой комнате с однотонными стенами, совсем не похожую на пыльный, но обжитый кабинет Слейт, с которого все началось. Вот к чему им, видимо, и суждено было прийти. В первую же минуту Пит замечает его пустой взгляд и подергивание во всем теле. Сам же Слейт до сих пор не знает, вцепиться Мелларку в глотку или быть благодарным за удивительное спасение его души? — Ты, вероятно, думаешь, что добился, чего хотел, — начинает Корнелиус, стараясь не особо вникать в смысл своих же слов. — Я ничего не добивался. Вы сами себя к этому привели, — следует совершенно спокойный ответ, заставляющий его злиться. Больше даже из-за того, что это правда. Словно в подтверждение этого одинокая лампочка, свисающая с потолка, пару раз мигает. — Я и не собирался ничего скрывать. Хотел, чтобы ты сразу все понял. Невольно Пит хмурится, задумываясь над этими словами. Его собеседник едва сдерживает смешок. — Допустим. Но зачем? — Наверное, потому, что я не умею признавать своих ошибок. Я так устал от своей же лжи, но никогда бы не смог признать этого. И уж тем более позволить надеть на себя наручники. Комнатушка ни с того ни с сего кажется Питу еще более маленькой, не пропускающей воздух. Он начинает понимать, к чему все клонится. К напрасным потерям и спланированным обвинениям. Только потому, что кто-то не умеет признавать своих "ошибок" — если подобные ужасы можно окрестить столь безобидным именем. — Последний вопрос. — Больше ему не хочется ни узнавать новых подробностей, ни находиться здесь. — Почему вы меня так ненавидите? Слейт хмыкает, стараясь выбрать из нескольких причин самую главную. Для него самого это становится открытием. — Потому что сам сделал тебя одним из тех, кто знает правду.***
Август уговаривает их остаться в Капитолии еще на несколько дней под предлогом того, что скоро у него в университете будет посвящение в студенты первокурсников. Конечно, это не самый большой предлог для того, чтобы провести с кем-то больше времени, но они соглашаются. Сразу после этого их настигает не самая приятная новость: в столице все снова говорят о «несчастных влюбленных». Теперь, правда, уже по-другому, другими названиями, причем явно не без вмешательства во все это Плутарха. И они бы обязательно разозлились на него, если бы не то, как сильно он им помог. Погода начинает играть новыми красками: пару дней идет дождь, заражая воздух пронзительным холодом. От излишнего внимания они вынуждены прятаться по неприметным местам. К примеру, в квартире у Августа, с горячим чаем и его несмолкающими разговорами. Вот и сейчас они ждут, когда он вернется домой, стоя на лестничной площадке. Почему-то в последнее время они часто молчат, но это молчание какое-то правильное. Во всяком случае, пока. Пока они еще не совсем переварили произошедшее; пока он украдкой поглядывает на нее и задается вопросом: возможно ли от всего защитить их любовь? Эти рассуждения прерывают шумные шаги Уолдерфа на лестнице — чьи же еще. Они уже было хотят об этом пошутить, но вдруг видят его взволнованное лицо. Или удивленное, кто его знает? — Что-то случилось? — успевает спросить Китнисс перед тем как Август, в самый обычный, ничего не предвещающий день, выдает не менее оглушительную, чем все предыдущие, новость: — Корнелиус Слейт… мертв.