Зыбкость твоей души

Экскурсия по реновации

Солнце апельсиновыми брызгами бросает блики на пестрые горы, дающие Питу понять, что Дистрикт-12 ближе, чем хотелось бы. Не сказать, что бы это напористый страх, снова ставящий под сомнение. Нет, лишь буря волнения впивается клыками в грудь и почти не дает дышать. К горам льнутся обширные долины, налитые яркими, теплыми красками, и с ними приходят воспоминания о других поездах, из окон которых, должно быть, был виден тот же пейзаж, но в то время все они думали о другом, чтобы замечать подобную красоту. Именно поэтому, видимо, он и не помнит этого вида. Впрочем, новизна завораживает сильнее, чем если бы увиденное было всего лишь знакомым. Просто некоторые моменты настолько неповторимы, что когда сталкиваешься с ними снова, они уже не кажутся такими же великолепными. Только вот… Как он мог, таким образом, узнать о том, что вдали виднеются горы именно Двенадцатого дистрикта, если после легкой дремоты у него в сознании черная дыра, чтобы помнить, где они проезжали в последний раз, а табличка, оповещающая о прибытии, вспышкой пробегает в окне только сейчас? Неужели само сердце, забившееся в угол от тоски, с радостью чувствует скорое возвращение домой? От нахлынувшего возбуждения Пит даже ненадолго забывает о том, что с того самого дня четыре года назад, вбил себе в голову, что дома у него нет. А даже если бы и вспомнил, в очередной раз почувствовав боль и разочарование, то все равно бы признал, что набитый железом и бетоном город его разбитых надежд и его ничем не примечательные, кроме преизбыточной модернизации и пафоса, виды намного хуже естественной простоты дистрикта, в котором он родился. Все же ему не терпится увидеть многое, что еще осталось в памяти, вновь. Купающиеся в предстоящем вечере горы, большие и могучие, заставляют его забыть о том, что все, что он знал и помнил до сих пор, давным-давно унесло вместе с пеплом, который рассыпали по земле капитолийские зажигательные бомбы. Постепенно, крупица за крупицей, он начнет осознавать это, когда его встретит ничуть не знакомая, вернее, совершенная новая станция. Шагнув на платформу, Пит вдруг вспоминает, что Август, должно быть, в это время уже вернувшийся домой, очень любит слушать его нечастые рассказы. Больше всего — не совсем приятные, которых приходится добиваться чуть ли не силой, о революции, мол, как и по какой причине, потому что его страстный интерес к истории все не угасает. А из-за того, что Пит не может рассказывать обо всем этом слишком долго за один раз, любопытство Августа все возрастает. К тому же он считает это мучение своего рода терапией. Он считает, что Пит должен перестать бояться хотя бы говорить о столь неприятном прошлом. Как жаль, что он вряд ли сможет когда-либо понять, каково это. И как же он теперь, бедный, будет жить какое-то время без ответов на свои неординарные вопросы? Всегда, когда Пит, уставший и измотанный упорностью своего подопечного, предлагал ему прочитать недавно напечатанные учебники по истории, Август лишь отмахивался. Мол, «все равно там накатали то, что нам, а тем более мне, и так хорошо известно, а если и углубились где-то, то явно приврали». В общем, ему нужен был живой взгляд одного из главных героев этой драмы, очевидец, “ветеран”. Но не в этом суть. Как-то, однако, Август пребывал в немного ином расположении духа. С чего-то задумчивый и не такой оживленный, однажды он спросил Пита не о сухих, казалось бы, фактах. Очень тихим, чуть печальным голосом он произнес: — Мистер Мелларк, расскажите, пожалуйста, о Двенадцатом дистрикте. — Просишь так, будто ничего о нем не знаешь… — Замявшись, Пит решил отшутиться: — Ну, знаешь, уголь, шахты и… — Нет, не про это. Будто там ничего, кроме шахт, нет. Расскажите про Дистрикт-12 такой, каким его видите вы. А каким он его видел? Больше всего, наверное, Пит ценил свои детские воспоминания. Такие непринужденные, где-то даже светлые и приятно глупые. Как же все было просто раньше… Тогда он всегда и точно знал, чего хотел. Вот встает, допустим, рано-рано, когда на улице еще начало осени или весна, и видит собственный дистрикт совсем другими глазами: восходящее солнце приветствует его, и в этом еще не совсем оживленном свете все кажется иным. Более живым, что ли, пусть кругом и пусто. И невольно думается, что в такой момент желаннее умереть, нежели родиться. Не очень оптимистично, конечно, но где-то даже красиво, но что-то все же толкает тебя вперед. Спустя час отец желает ему удачи и отправляет его и двух братьев в школу, оставаясь наедине с холодной и нелюбимой женщиной, которую с трудом может назвать своей женой. А его младший сын выходит на улицу и тут же видит мир, к сожалению, уже не такой радужный как со второго этажа, в объятиях утреннего света. Недалеко — обувной магазин родителей Делли, которой пока не видно: наверное, как всегда проспала или слишком медленно собирается. Напротив — площадь, обрамленная кучей прочих магазинчиков и жалких заведений, потому что даже город в их дистрикте больше похож на какое-то село, что уж говорить о Шлаке. И все же в поле зрения появляются люди, раскладывают товар на витринах, а он пытается представить, как в Котле, где он никогда не был, сейчас творится то же самое, а то и шумнее, активнее. Школа находится совсем недалеко: всего лишь надо преодолеть эту площадь, пройти по дороге, а затем повернуть налево и там, где заканчивается тротуар, продолжить путь по голой земле, поросшей травой и влажной от утренних слез. Когда он видит двухэтажное, на вид готовое развалиться от сырости, здание, начинается смысл его жизни, утро теперь наступает по-настоящему. Позже дорогу более долгую и не такую ровную преодолеет Китнисс Эвердин и временами, забыв обо всем на свете, он будет наблюдать за ней, будто это какая-то традиция. Такая же, как и проводить ее после уроков до дома, пусть она об этом даже не догадается. Возвращаясь домой, никуда не спеша, он внимательней относится к деталям, которые, впрочем, знает наизусть. Тут за углом — небольшой магазинчик, в котором продают всякий использованный хлам и куда бегают после школы все мальчишки, чтобы приобрести какой-нибудь интересный “сувенир”. На самой площади уже вовсю кипит жизнь и торг, но это настолько беспокойно и привычно, что даже неинтересно. До пекарни еще несколько соседей: бакалейная лавка, мясной магазин, потом — небольшая комнатушка, принадлежащая часовому мастеру, почти всегда закрытая и мрачная, ну и уже знакомый обувной, куда тут же забегает Картрайт, все это время шедшая с ним, болтающая всякую чушь и сообщающая, что они должны непременно увидеться вечером. А главное, все хозяева с семьями живут на втором этаже своих заведений, так что Пит не утруждает себя видом работающих отца и матери и попадает в свою комнату через окно, взобравшись по пожарной лестнице. А оставшиеся в сутках часы тратит на обыденные занятия и ожидание очередного дня, в какой-то момент которого начнется смысл его жизни. Зачем он все это вспоминает? Хочет убедиться, что все было и есть именно так, а то, что можно увидеть сейчас — неудачная шутка. Может, он ошибся поездом, и это вовсе не Двенадцатый дистрикт? Да нет же, как такое может быть… Пит чувствует себя так, будто попал в другой мир. Он даже не знает, с чего можно начать, куда идти и как описать весь этот хаос в своих мыслях. Вот действительно, только у него за тысячу с половиной дней ничего не изменилось. Кругом нет никакой зацепки за что-то знакомое — разрушенный Дистрикт-12 и то внушал больше доверия. Расколотую дорогой надвое улицу он видит впервые: люди кругом живые и энергичные, одни то выскакивают, то заскакивают в магазины, таскают за собой пакеты, другие развешивают на столбах плакаты и флажки; с шумом носится редкий, но все же транспорт. А в воздухе — ни намека на такую привычную, да почти родную, угольную пыль, покрывавшую собой вещи, людей и само существование. Пит на ватных ногах движется в этом водовороте событий. Разумеется, в Капитолии людей намного больше, толкаться на улицах приходится чаще, но здесь же все по-другому! Правда, население все такое же жидкое, но как будто сосредоточено на одном лишь городе. А может, так и есть? С трудом ему удается идти вперед и оглядываться по сторонам, чтобы заметить практически все. Столько незнакомого, чужого, но в то же время все того же, что и раньше. Что за странные чувства? Из-за них он даже забыл, что должен делать и куда идти! Единственное, что спасает — бесконечные вывески, еще более менее помогающие ориентироваться в пространстве. Большой отель, например, тут же бросается в глаза своим видом и названием. Наверное, лучшее решение в такой ситуации — отставить множество волнующих мыслей и притвориться… туристом. Да, пожалуй, беззащитным, заблудившимся туристом. На своей же родине. Стараясь не терять самообладания, он заскакивает внутрь. Обстановка там приятная и не напрягающая, так что ему удается-таки любезно поговорить с администратором — тучной, немного грубой на вид женщиной — и снять номер. Незнамо зачем он спрашивает у нее, уже сжимая в руках ключи: — Не подскажите, а где в городе находится пекарня? — Не его, разумеется, но хоть что-то. — Ну, ты что, дружок, — кажется, она понятия не имеет, кто он такой, точно так же, как он не имеет понятия о том, что происходит вокруг, — ее с момента Восстановления никогда и не было. Все хлебобулочные изделия привозятся из Девятого дистрикта и продаются в обычных продуктовых магазинах. — Спасибо… — выдавливает он из себя, прежде чем взобраться по лестнице на второй этаж. От за недолгое время вновь ставшего родным прошлого, видимо, совсем ничего не осталось. Еще долго он не может вставить ключ в скважину, а когда дело доходит до того, что его нужно повернуть, силы и вовсе будто пропадают. Внутри, однако, номер оказывается довольно простым и уютным, и у Пита загорается надежда: может, хоть простота осталась от прошлого Двенадцатого? Хотя, сейчас он слишком измотан дорогой, чтобы радоваться надежде. Закрыв за собой дверь, он проходит по ворсистому ковру вглубь комнаты, ставит чемодан на пол, книги — на тумбочку, а затем плюхается на аккуратно заправленную кровать. В голове — рой мыслей, который образует из себя ничто. Первым делом, наверное, надо бы позвонить Слейту и договориться с ним насчет встречи. Только вот черт знает, где он сейчас находится, может, еще даже не приехал или уже где-то рядом — да хоть в этом же отеле, в соседнем номере. А потом, уже вечером, посетить все-таки Осенний фестиваль, из-за которого был раздут весь этот пассаж, хотя бы из любопытства. Вернувшись к мыслям о фестивале, Пит старается утешить себя идеей о том, что вся эта беготня и мишура снаружи связаны только с ним и не являются пагубной повседневностью. Только вот зачем гадать, если можно узнать и посмотреть? Оказавшись в этом вдруг преобразовавшемся мире вновь, он уже не чувствует сильного удивления и растерянности. Теперь ему просто нехорошо, странно и необъяснимо. Будто бы он спит, глаза не желают во все это верить, да и внутри что-то сворачивается, и невозможно понять, почему. Один только вопрос: «Почему?» — бессмысленный и бесполезный. Пару часов назад ностальгия его ослепила, напоила желанием почувствовать старое заново, а теперь на уме только тоска, уже такая родная и привычная, толкающая к пропасти. За все это время он не сказал бы, что не хочет жить. Он просто не хочет жить дальше. Почему, скажем, нельзя жить назад? Там, где ты был счастлив, там, о котором ты постоянно вспоминаешь и все пытаешься сымитировать те же чувства, что испытал когда-то. Почему, когда ты пытаешься это сделать, все равно не можешь ощутить то же и лишь жестоко себя обманываешь? Ах, как же плохо, что нельзя жить назад! Он размеренно идет по тротуару, знакомясь со своим “домом” заново. В ряд стоят канцелярский, хозяйственный и продуктовые магазины, пара парикмахерских и даже кафе и фотоателье. Все небольшое, но довольно приличное и намного облегчающее жизнь. С одной стороны, наверное, такое развитие дистрикта и правда имеют хорошую сторону. Так посмотришь — всем хорошо, а он, как последний эгоист, ходит недовольный как тучное небо из-за того, видишь ли, что ожидал увидеть все то же разваливающееся недоразумение, запихнутое в самый дальний угол Панема и наполненное тоскующими людьми. Теперь они даже улыбчивы и подвижны, одеты лучше и явно сыты. Все же Август всегда был прав насчет того, что он слишком пессимистичен. Да еще и этот фестиваль… Уже сегодня вечером, и все носятся, волнуются и готовятся. Мимо проскакивают телеги с едой, зеленщики носятся с богатым осенним урожаем, почти на каждой двери висят украшения и венки, не умолкают сообщения по радио и музыка. Шахтерский дистрикт, черт возьми, превратился в какой-то утопический рай! С музыкой приходит мысль — еще чего не хватало! — и о Китнисс. Теперь он, пожалуй, подавлен и испуган окончательно. А что, если он встретит ее? Не просто увидит, услышит, а именно столкнется с глазу на глаз и… должно быть, его прежний мир рухнет. Должно быть, на этих обломках будет построен новый, как и этот Дистрикт-12, его мир. Среди кучи магазинов и заведений он видит какое-то привлекательное, манящее пятно, и все остальное вокруг вдруг теряет свои краски. Такой уютный, атмосферный, цветочный магазин чуть ли не на самом конце улицы, а дальше — глоток свободы после городской суеты и жилые постройки. А если эта пташка сегодня и правда запоет? В таком случае ей обязательно надо будет подарить цветы. Колокольчик заводит приветливую трель, когда Пит открывает дверь. Его тут же одолевает смесь запахов и ярчайших красок: кажется, вся прелесть природы собралась здесь. Цветами завалено почти все: на полочках, висящих на стенах и стоящих у окна, выстроились комнатные цветы в красивых горшках, даже не выгорающих на солнце. На потолке и специальных карнизах висят длинные гирлянды и венки, сиреневые и голубые, из таких идеальных цветов, что они, кажется, вовсе ненастоящие. Но самое зрелище — букеты. Совсем простые или же целые композиции, сочетающиеся цветом и даже запахом. Хризантемы, астры и бархатцы — самый писк сезона, разумеется, а название остального Пит даже не в состоянии вспомнить. У него кружится голова, и глаза разбегаются от увиденного, до слуха с трудом доходит чей-то приятный, еще почти детский голос: — Здравствуйте. Чего бы вы хотели? За прилавком стоит девчонка лет двенадцати, хрупкая, со светлыми волосами и приятным лицом, улыбается ему, как и принято улыбаться даже самым надоедливым покупателям. — Да, я тут… осмотрюсь пока что… — Он не спеша двигается между рядами цветов, от рассеянности чуть ли не сбивает стойку с открытками — и такое тут есть! — и начинает разглядывать пестрые букеты невидящими глазами. Маленькая продавщица, как оказалось, все это время следующая за ним, начинает консультировать: — А вам для кого цветы? Судя по тому, как вы мнетесь, для дамы сердца. Что ж, за таким надо весной приходить, конечно, а сейчас хорошо идет всякая осенняя банальность, потому что толком ничего и не цветет. Есть тут правда, моя гордость… и вашей девушке, я почему-то уверена, они очень понравятся… Немного покопавшись в бесконечной куче цветов, девочка достает из самого дольнего угла совсем свежий, превосходный букет. — Вот. Голубые и сиреневые георгины. Стоят, правда, немного дороже, но я их для особых случаев берегу! Подозрительно, правда, что именно он является каким-то там особым случаем, но букет и правда выглядит превосходно, пусть сдержанно и просто — наоборот, в самый раз, и запах не такой резкий, приятный. Пит, однако, задает лишь один нелепый вопрос: — А разве бывают голубые георгины? — Генная инженерия и не до такого дошла, чего хотите. Девчонка хитро улыбается, а он наигранно закатывает глаза и со вздохом говорит: — Так и быть — беру. — На душе отчего-то становится даже как-то легко и щекотно. Затем она возится с букетом, возмущается из-за того, что у него нет купюр помельче, и очень долго что-то считает. Он, в принципе, никуда не торопится, разглядывает детали, которые не заметил сначала. Например, заднюю дверь, которая, может, выходит в сад, где все это выращивается, а потом продавщица говорит: — Ох, подождите минуточку… — Порывшись к кассе, она поворачивается к этой самой двери и, что есть мочи, зовет: — Китнисс! Услышав знакомое имя, Пит приходит в удивление, прирастает ногами к полу и тупо смотрит на то, как в комнате, держа в руках горшок с едва живыми петуньями, с растрепанной косой и все теми же серыми глазами-льдинками, появляется причина всех его бед. Возмущенно произнеся: «Ну что случилось?» — она тоже замечает его и так же бесконечно долго разглядывает, не желая поверить своим глазам. В какое-то мгновение Пит снова получает возможность дышать и здраво мыслить и, бросив напоследок: «Без сдачи», — он хватает с прилавка купленные георгины и пулей вылетает из этого злосчастного цветочного магазина.