Осенний фестиваль
Медленно вальсирующие, — помнят еще, чему их учила Эффи во время Тура победителей, кажется, произошедшего миллионы лет назад, — они не очень-то теряются в толпе, танцующей польку. Пит понимает, что Фелан, включая и то, что он находится здесь с Китнисс Эвердин, не упустит возможности сделать из всего этого сенсацию. И дело даже не в том, получится у нее или нет. Дело в самом процессе беспощадного пожирания мозга различными вопросами, выводящими из себя. Он то и дело оглядывается, пытаясь отыскать среди других людей знакомую белокурую голову, но она удивительным образом не попадается на глаза. Интересно, неужели журналистка поняла, насколько все безнадежно, и отступила? Что-то не очень верится. Китнисс покашливает, как обычно это делают, чтобы привлечь на себя внимание, и только сейчас он будто бы сталкивается с ней лицом к лицу, осознавая всю глупость своей неожиданной смелости. Что за нечто вообще заставило его снова взять ее за руку спустя столько лет и потащить танцевать, несмотря на все то, что между ними произошло? — А букет где-то там остался. Как жаль, ведь голубые георгины такая редкость! — В ее голосе, однако, нет ни капли сожаления. Скорее что-то дразнящее и пытающееся поддеть. — Ничего страшного. Тебе вряд ли составит труда заказать или вырастить еще. Это ведь твой магазин? — Он ни в коем случае не собирается отставать от нее в этих странных, чуть ли не детских попытках уколоть. Главное — больше непринужденности в голосе. — Да, мой. «Кто бы мог подумать», как любит повторять наш общий знакомый. Кажется, он знает о ком идет речь, учитывая то, как она передразнивает его манеру разговаривать. — Неужели наш общий знакомый еще не помер от того, что восемьдесят процентов его организма занимает не вода, а спирт? — Нет, — хмыкает она. — Как видишь, мы все еще назло всем живы. Вся колкость и непринужденность фраз отступают, заменяя себя мрачными неловкими мыслями в молчании. Пит думает, что все сказанное — лишь лукавство. Ведь он-то жив уж точно не назло всем, значит, и они тоже. Он вообще не знает, зачем все еще жив, значит, и у них тоже вряд ли есть какие-либо грандиозные цели или смыслы. Потому что все трое — слишком похожи. Похожими их сделала недовольная чем-то судьба и тяжелая жизнь. Тяжелая, прогнившая и шаткая, но хранящая в себе, должно быть, хотя бы крошечную долю надежды. Так близко… На расстоянии вытянутой руки, но даже этого сейчас достаточно. Он сильнее сжимает ее ладонь, другая же рука, что покоится на тонкой талии, больно покалывает, будто ее кусает куча мурашек. Наверное, она чувствует то же самое, когда слегка сжимает его плечо. В это неловкое мгновение обоим кажется, что они слышат и чувствуют гораздо четче. Немного пробежав глазами по всем остальным и, видимо, осознавая, как странно они выглядят в этой толпе, Китнисс в веселом недоумении, наступившем как-то поздно, спрашивает: — Что это сейчас было? — Просто понимаешь, моя популярность заставляет журналисток вставать в очереди. — Он мало понимает в том, что заставляет его перейти на такой же шутливый тон, глядя на эту улыбку. Он даже не задумывается о ее искренности — лишь считает нужным отшутиться в ответ. Хотя, над такими глупостями только и остается шутить. — О, Боже, — чересчур наигранно она закатывает глаза. — Да ладно, я же шучу. — Я тоже. У обоих вырываются смешки. Уже почти непопадающие в такт веселой музыке, невнимательные к окружающему миру и нелепо смеющиеся над своими шутками, они не замечают, как оказываются уже далеко от сцены, от кишащих, как в улье, людей и от танцев, которые заканчиваются как раз, когда они приходят в себя. Или же они приходят в себя лишь тогда, когда заканчиваются танцы — не так важно. От вечера на небе остались лишь потухающие блики, по округе снова разносится голос неутомимого ведущего. На сцене появляется нынешний мэр и парочка других людей, которые с радостью подводят итоги ушедшего лета, разбавляя их статистикой и пожеланиями урожайного окончания осени. Про себя Пит подмечает, что из угольного Дистрикт-12 окончательно превратился в некое подобие сельскохозяйственного. От этого ему как-то непривычно, даже волнение и праздник в воздухе кажутся чересчур чужими. Он старается успокоиться, настраивая себя на то, что к этому придется привыкать. Как долго? Успеет ли он? Зачем ему торопиться, если он собирается здесь остаться? Пита передергивает. Когда это его плутовской разум успел принять и такое решение? Разумеется, на всю жизнь он здесь задерживаться не собирается. Там его ждут пекарни, картины, два таких же, как и он, не совсем адекватных соседа; кот, в конце концов! Все это временно, разумеется… Все, что ему нужно — лишь немного поднадоевшее, зато проверенное и надежное, старое. — Ты в порядке? — Даже настороженное беспокойство в ее взгляде не способно избавить его от какого-то странного, горького чувства. Неужели оно так заметно? — Да, нормально. — Пит считает, сколько раз за этот вечер он успел солгать. Немного, вроде, но этого достаточно, чтобы продолжать. — Может, лучше покажешь мне, что здесь есть? Она неуверенно кивает ему, все еще не сводя глаз, а затем направляется вперед и как ни в чем не бывало бросает: — Пошли. Кто-то все еще стоит у сцены, наслаждаясь поставленными номерами, остальные продолжают толпиться у лавок с едой: прилавки так и пестрят подносами с различными пирогами, закусками и сладостями. Гости, прибывшие из других дистриктов, с блеском в глазах разглядывают украшения и сувениры, с удовольствием их покупая. Кругом шум и гам, сопровождаемый музыкой и вихрем различных эмоций и запахов, что отделить одно от другого невозможно. Пока Пит держит Китнисс за край пальто, чтобы не потеряться в этой толпе, пока она проводит его сквозь всю эту приятную суету, он понимает, насколько чужд ему стал этот мир. Весь. Абсолютно весь, в любой точке карты, которая до сих пор висит у него в кабинете напротив восхода солнца. Он будто разучился видеть, замечать, чувствовать. Будто выбрал самый безлюдный район для проживания, будто все эти четыре года только и делал, что убегал от людей. Единственными, кто напоминал ему о том, что это невозможно, были миссис Норрис и Август, однако даже этого он не замечал. Он думает, можно ли научиться не молчать и не убегать. Он думает, какое прошлое ему ближе, потому что анахорет* по имени Пит Мелларк уже позади. Даже сегодняшний день может оказаться далеко позади уже завтра. Стараниями Китнисс они оказываются у тира. Наверное, лишь это заставляет его немного отвлечься от мыслей, преследующих на каждом шагу, как бы безрассудно не хотелось отдаться лишь ощущениям. Духовое ружье это, конечно, не лук, чем он мог бы объяснить то, что больше двух раз она промахнулась даже с такой замечательной меткостью, но что-то заставляет задать вопрос: — Ты не охотишься, да? Они идут куда-то еще, хотя, Пит не уверен, что они вообще направляются в какое-то определенное место. Он замечает, как руки Китнисс предательски дрожат, но она отвечает как можно бесцветнее, не выдавая ни одной реальной эмоции: — В этом больше нет необходимости. А если ты не в курсе, то я не убиваю ради спортивного интереса... Слушай, у меня ужасно в горле пересохло. — Она резко поворачивает в противоположное направление, припоминая, что где-то поблизости были столики с напитками. Китнисс кажется, что она слишком обеспокоена, взволнована, что непременно выдает ее с потрохами. Да, брешь в этом отточенном за годы актерском мастерстве, разумеется, мог дать лишь он. Сколько раз за этот вечер она солгала? Так ли это важно, учитывая то, что она лжет каждый день. Учитывая то, что она понимает, что он тоже говорит ей неправду. Учитывая то, что она прекрасно знает: благополучно говорить неправду можно и без слов. Наконец, жидкость омывает ей горло. — Ох, мисс Эвердин, вы пьете какой-то там лимонад так, будто это и не лимонад вовсе. А я ведь говорил, что общение с мистером Эбернети никому не идет на пользу. — Мисс Эвердин для полного счастья не хватало только знакомого голоса за своей спиной, конечно. Пит с интересом разглядывает возникшего рядом с ними человека, довольного, как ему кажется, остроумием собственной фразы. Человек с не меньшим интересом начинает разглядывать его, немного хмурясь, а потом с наигранной радостью обращается к Китнисс: — Неужели это тот, о ком я думаю? Сам Пит Мелларк соизволил вернуться в родные края! Китнисс поджимает губы, стряхивает с себя начинающую проявлять себя подавленность и оживленно приветствует своего знакомого: — Пит, знакомься, это Феликс Хейз. Примечателен он, пожалуй, лишь тем, что в следующем году будут избирать нового мэра, и он желает выдвинуть свою кандидатуру на эту должность. Хейз начинает громко смеяться, приковывая к себе несколько пар ненужных взглядов, и тут же старается успокоиться, все еще, однако, получая веселье от сказанного. — Да, больше преимуществ у меня нет — готов на слово поверить такому замечательному человеку как мисс Эвердин. — Он бросает на нее многозначительный взгляд, который, однако, остается без внимания. — Но, к сожалению, по установленным ныне законам свою кандидатуру в мэры могут выдвигать только женатые лица, достигшие возраста двадцати пяти лет. Если возраст не проблема, то досадно лишь, что за все это время я так и не нашел себе спутницу жизни. — Он все еще лучезарно улыбается, на этот раз обращая свою широкую улыбку лично Питу, после чего кладет руку, не занятую стаканом, Китнисс на талию. Больше всего Мелларка удивляет и немного возмущает тот факт, что она почти никак на это не реагирует. — Думаю, распуская руки, вы вообще не добьетесь успеха, — спустя несколько секунд говорит она так, будто это — обычное дело. — Кхм… Не устаю повторять, что мисс Эвердин — просто замечательный человек, — уже не так уверенно произносит Феликс, отшагнув на приличное расстояние от Китнисс. Видимо, для удивления и беспокойства все-таки нет оснований. — Что ж, думаю, мне пора. Abiens, abi!* Когда они остаются одни, Китнисс во второй раз за этот вечер закатывает глаза, правда, уже естественнее, чем во время танца. — И что же он хотел этим сказать? — только и спрашивает Пит, немного обескураженный новым знакомством. — Не обращай внимания: он всегда говорит и предлагает всякую чушь. Особенно мне…***
— Что же тебе шепнул мистер Слейт, когда мы только собрались уходить? — спрашивает Китнисс, чувствуя облегчение от того, что ей наконец можно не повышать голоса при разговоре: во всем дистрикте сейчас очень тихо, а единственное исключение — веселый галдёж фестиваля — едва слышен позади. — Предложил встретиться завтра в какой-то таверне — она как раз недалеко от отеля, в котором я остановился. Хочет поговорить насчет какой-то сделки… Кстати, откуда ты его знаешь? Пит тоже испытывает облегчение от того, что он наконец-то может свободно дышать, наполняя легкие чистым, свежим воздухом, непропитанном плотностью и суетой человеческих тел. Этот воздух для него словно сладость, которую он не мог в полной мере ощутить и в Капитолии. — Как-то в прошлом году он был на фестивале. Просто так подошел ко мне, поздоровался и начал разговаривать. Я плохо слушала, но запомнился он мне хорошо. Наверное, потому что создается некое впечатление, что он… немного не в себе. Иногда. Пита немного раздражают упоминания о Слейте, даже несмотря на то, что он сам затронул эту тему. Ему кажется, что знаком он с Китнисс не просто так. — Лучше держись от него подальше, — настоятельно советует Пит. Китнисс не задает лишних вопросов, не спрашивает о причине, а лишь произносит: — Да, я знаю. Хотя, вижу я его не так часто — всего раз в год, так что в этом нет ничего страшного. Фонари освещают пустые улицы уютным и мягким ярко-желтым светом. В столице фонарные столбы высокие, освещающие пространство под собой холодной, неприветливой белизной. Пита забавляют параллели, постоянно возникающие в голове. Например, за много миль отсюда, слегка похожими на эту, ночами ему некого было провожать до дома. Сейчас же они отбрасывают две тени, их шаги отдаются по бетону двойным эхом. Впрочем, ему кажется, что все это вряд ли значит что-то хорошее. Вряд ли что-то хорошее значит то, что они спокойно идут бок о бок, спокойно друг с другом болтают, танцуют, время от времени стараясь шутить. Потому что это спокойствие больше похоже на безразличие, словно они друг для друга ничего и не значат. А значили ли когда-то? И все же Пит чувствует, что все происходящее — неверное, должно быть как-то по-другому. Более мрачно, эмоционально, быть может, а потому более правильно или хотя бы правдоподобно, потому что они не виделись чертовых четыре года. Однако сейчас ему остается лишь догадываться, останется ли вся эта система в этом же спокойном состоянии или же это лишь знак того, что произойдет большой взрыв. Несмотря на то, что все улицы и здания для него совершенно новые, что они пришли, он понимает сразу, стоит лишь увидеть вдали знакомую арку с надписью “Деревня победителей”. Китнисс считает нужным, что попрощаться им стоит именно стоя под ней. Пит же молчит, смотрит на знакомые постройки и замечает, что в нескольких домах, которые до этого явно никому не принадлежали, горит свет. — Здесь что же, кто-то живет, кроме тебя и Хеймитча? — в недоумении спрашивает он. — Ах, да… Посчитали, что слишком много жилых зданий пустует просто так, и во все заселили семьи. — Удивительно даже. — В принципе, да. А вот мама рассказывала, что в Четвертом — она сейчас живет там — Деревню победителей обходят стороной. Но ей так даже больше нравится: там очень тихо и спокойно, дома стоят у самой воды, к тому же она помогает Энни с сыном. — Китнисс говорит о матери спокойно, равнодушно, будто уже давно смирилась с тем, что они оказались окончательно далеко друг от друга, на двух разных полюсах. Пита, впрочем, сейчас больше волнует другое. — И что же, мой дом тоже… — Это больше не твой дом, Пит, — отрезает Эвердин, наблюдая за тем, какой странной обидой и сожалением искажается его лицо, пока он смотрит на Деревню и словно не видит ее. Слово «дом» снова становится ему чужим, неизвестным. И все же он считает нужным попросить: — Ты сказала, что изменилось больше, чем я думаю… Так может, покажешь мне тут все? Я правда хочу узнать… — Прекрасно, экскурсоводом я еще не была! — Китнисс забавляет то, что он не понимает, о каких изменениях она говорила на самом деле. Но у него, конечно же, есть возможность понять немного позже. — Хорошо. Конечно же, я тебе все тут покажу. Можешь прийти завтра вечером в магазин, а сейчас лучше поторапливайся в отель, а то хозяйка там крайне вредная: может, в честь праздника она еще сделает тебе и всем остальным поблажку, но обычно она уже никого не пускает после полуночи. И да, спасибо, что проводил. Когда она поворачивается к нему спиной и направляется по дорожке к своему дому, он все еще стоит под аркой и думает, что, возможно, надоел ей за этот вечер. Пусть и характернее было бы думать немного о других вещах, которые произошли за этот сумасшедший день и которые произойдут завтра. Но на другие мысли ему просто не хватает сил, пока он не отрываясь следит за тем, как она постепенно скрывается из поля зрения, пока слышит, как закрывается ее входная дверь в этой тишине. Не зря же она согласилась показать ему этот новый дистрикт; дистрикт, в котором он никогда не был. Не зря же она ведет себя немного не так, как она обычно себя ведет. Не зря же ему сейчас так плохо, не зря же так невероятно хорошо, что даже нечем дышать.