Ренессанс в публицистическом стиле
Северина Фелан сидит на своем чемодане. Разумеется, на вокзале есть скамейки, на которых вполне можно спокойно дождаться прибытия поезда, только вот настроение у нее совсем не то. Игривое, радостное. Попытки поговорить с Питом Мелларком пусть и не увенчались успехом, но Осенний фестиваль все-таки принес им некоторые плоды. Подумаешь, в очередной раз увернулся, побежал танцевать… и с кем! Тут-то и начинается способ нажиться. Китнисс Эвердин. Кто бы мог подумать, воссоединение “несчастных влюбленных”. Да даже если никакое не воссоединение, кого это вообще волнует? Особенно если подать события в виде неплохой заметки в каком-нибудь глянцевом журнале. Она создаст статью-сенсацию. Статью-предположение. Статью-сплетню. Может, это будет даже не статья, а так, короткая весточка, смотря, как ее возможности ограничат в этот раз. Но если все пройдет успешно, то со временем она все же доберется до Мелларка и вытянет из него интересное интервью. Если все пройдет успешно, то это будет доказательством того, что старые истории не обязаны выходить из моды, что временами их нужно вспоминать. Она, как-никак, жуткий консерватор. Знакомо щелкает фотоаппарат. — Ну и зачем ты меня фотографируешь? — спрашивает она у своего помощника-фотографа, поворачивая голову в его сторону. — На память о посещении Двенадцатого дистрикта, угу. А вообще, неплохое сидение ты себе выбрала, — хмыкает он, просматривая полученные во время их достаточно увлекательных выходных снимки. Его непослушные курчавые волосы вечно спадают на широкий лоб, когда он наклоняет голову вниз при листании фотоаппарата — Северину это всегда жутко злит. И все же от него тоже, оказывается, есть хоть какая-то польза — поймал-таки кружащуюся в танце парочку в кадр! Фотографии публика тем более проглотит, не разжевывая. — Да, Тим, весело было, ничего не скажешь. Подумать не могла, что ограничимся чем-то кроме стрельбы в тире и поедания сахарной ваты. — А хороша все равно была вчерашняя вата, да, Сев? — спрашивает он в тон ей, зная, что из-за этого она будет беситься. Раздражать ее — одно большое удовольствие. — Давно ее не ел, эх… — Умоляю тебя, заткнись. «И не мешай мне думать о том, что нам может повезти».***
Решив немного поностальгировать, Пит и Хеймитч достают запылившуюся шахматную доску и начинают играть, прям как в былые времена. Каждый по несколько раз успевает подумать, что Китнисс что-то слишком долго задерживается в магазине, пока входная дверь все-таки с шумом не хлопает. Эвердин, с раскрасневшимися от мороза щеками, немного похожая на фурию, стремительно влетает на кухню прямо в верхней одежде. Держа в руках какой-то журнал, она находит в нем нужную страницу и резко протягивает его Питу. Жирные, большие буквы тут же бросаются в глаза: «Легендарные Пит Мелларк и Китнисс Эвердин на Осеннем фестивале: неужели история “несчастной” любви возрождается?» Он недоуменно смотрит на Китнисс, словно только что прочитал самую бредовую вещь за всю свою жизнь. Эвердин тут же начинает возмущенно рассказывать: — Номер вышел только сегодня, и из-за этой чертовой малюсенькой статейки я еле до дома дошла! Будто бы до этого нас люди вместе не видели, словно с цепи сорвались, идиоты. Мало того, несколько недель назад в газете был отчет о фестивале этой же авторши, Фелан. Это случайно не та, которая… — Она, — раздраженно отвечает Пит, даже не дослушав фразы. Вот же настырная журналистка! — Ты читай, читай дальше. Любопытствующий, чего же там такого, Хеймитч тут же вскакивает со своего места и тоже начинает заглядывать в журнал. «На недавно прошедшем в Дистрикте-12 Осеннем фестивале был замечен победитель 74-х Голодных игр Пит Мелларк. Его визит в родной дистрикт оказался достаточно неожиданным, так как в течение уже многих лет Мелларк не покидал столицу. Напомним, что их с Китнисс Эвердин (она же Сойка-Пересмешница) красивый роман официально потерпел крах после войны, однако теперь их снова замечают вместе. Ждать ли нам чего-то нового от этих двоих?..» А дальше еще какой-то набор бессмысленного текста, который даже не очень хочется читать, и сделанные проворным напарником Северины фотографии. Эбернети, прочитав тест, заливается хохотом. Кажется, он сейчас даже расплачется от смеха. — Вот же не думал, что с вас когда-нибудь пыль стряхнут, серьезно. Не сказать, что бы вы совсем не запоминающиеся, просто как-то резко утихло все. И вот тебе! Особенно мне нравится заголовок. Сами “герои” тоже находят все это достаточно забавным, и даже Пит не держит на журналистку особого зла, глядя, как Хеймитч хватается за живот. Он представляет, что сейчас творится в Капитолии: вспомнили неожиданно его наивные жители об «этих двоих», или это могло заинтересовать лишь немного скучающий народ в новом Двенадцатом? Как бы то ни было, забавным он находит другое. — Говоришь, домой еле дошла? Да, действительно интересно: весь дистрикт уже знает о том, что я здесь, многие наверняка видели нас в городе, однако начинает будоражить их все это лишь после прочтения писанины госпожи Фелан в каком-то журнальчике. Странный все-таки народ, нечего и сказать. Хотя, сейчас их, разбитых и все равно неинтересных, мало что заботит: они просто стараются жить, не обращая внимания на все остальное. Они вновь позволяют себе посмеяться.***
Daughter - Still
Пит замечает, что постепенно состояние Китнисс становится лучше. Очень редко она просыпается от кошмаров, но он всегда ее успокаивает, и хорошо уже то, что прекращаются длинные бессонные ночи наедине со страхом и одиночеством. Они оба становятся похожими на живых людей не только снаружи, но и внутри, пусть их раны никогда и не заживут окончательно. Они оба, вероятно, становятся самими собой, лишь слегка изменившись, что в любом случае неизбежно. Временами Пита не покидает чувство, что им снова по шестнадцать лет, и, как и шестнадцать лет назад, он безнадежно в нее влюблен. Почему-то ему не спится. Эта глубокая ночь дарит какое-то странное, беспричинное беспокойство, без дела приходят мысли, порядком надоевшие, поэтому он решает чем-нибудь себя занять, чем снова позволять им мучить себя. Как можно тише, чтобы не разбудить Китнисс, он выходит из комнаты и идет в полюбившийся за все это время кабинет. Включенный свет тут же больно врезается в глаза, а на улице, кажется, снова бушует ветер. Стол завален несерьезными зарисовками, некоторые готовые “картины” висят на стене. Глядя на все это, наверное, можно было бы предположить, что рисование уже стало для него каким-то несерьезным хобби, но нет. Даже в столь несерьезную работу он по-прежнему вкладывает самого себя, успокаивается. Многие считают художников сумасшедшими, и ничуть не ошибаются, однако он, наверное, наоборот — давно бы уже сошел с ума без всего этого. Карандаш раздражающе громко шуршит по бумаге в ночной тишине, но Пит уже слишком привык к этому звуку, чтобы его замечать. Образы неожиданно появляются в голове и тут же рвутся на бумагу. Образы, такие откровенные, интересные, потому что неясно — осуществимые ли. Непонятные для них из-за навязавшейся неизвестности, несмотря на то, что их руки все еще переплетаются в поисках тепла, несмотря на то, что их сердца все еще бьются. Дверь неслышно открывается, и он, заметив это, тут же прячет рисунок в ящик стола. Китнисс, кутаясь в халат, заходит в кабинет со словами: — Ну конечно, где еще тебя искать… — Но, несмотря на язвительный тон, видно — волновалась. — Извини, не мог уснуть. Она садится напротив, оглядывает всю комнату и стол, а потом все же решает спросить, чтобы убедиться в верности своих догадок: — Почему картины, которые ты продаешь, так не похожи на эти? Они какие-то… наивные, что ли. У него на лице тут же появляется легкая загадочная улыбка. — Не знаю, наверное, это барьер. Они такие наивные, чуть ли не радостные, фальшивые, якобы это то, что я чувствую и чем всех обманываю. Эмоционально пострадавшим из-за войны капитолийским неженкам такое нравится. — Он пожимает плечами. Так она, впрочем, и думала. — Получается, мы с тобой первоклассные обманщики. — Как всегда: будто веселым, но на самом деле таящем в себе глубокую драму, голосом. И, как всегда, невозможно не согласиться. Немного погодя, резко что-то вспомнив, она чуть ли не вскакивает со стула и подходит к недавно захлопнутому ящику. — Кстати, тут где-то… Но не успевает она его открыть, как Пит, тут же спохватившись, хватает ее за руку и сажает к себе на колени. Она отрывисто смеется от неожиданности и неловкости. — Что-то случилось? — Ничего… — В эту секунду и правда кажется, что «ничего». Просто. От неожиданности и неловкости они вдруг замолкают, заглядывая друг другу в глаза. Китнисс нежно касается его щеки, после чего Пит медленно льнется к ее губам. Рука касается ее колена и медленно доходит до бедра, вызывая поток приятной дрожи. Все еще бушует ветер. Все еще, как и на протяжении шестнадцати лет, он безумно любит ее, и теперь точно уверен, что она — тоже. Они никогда не скажут этого друг другу, никогда не произнесут эти слова вслух даже под покровом дурманящего мрака. Потому что это и не нужно. Потому что все и так ясно.