Пропасть

Элрос Маглор оставался с нами, пока мы не сыграли несколько партий; потом он предоставил нас самим себе. Несколько часов мы с Элрондом играли в Башни, изобретая всевозможные способы одолеть противника. Наконец, все свелось к общему столпотворению - фигуры, сошедшиеся в жестокой войне, действовали уже вовсе без правил. Потом Маглор принес нам ужин, но сам есть с нами не стал. Через час он велел нам ложиться спать. Пока мы играли, Элронд все выспрашивал меня о прошлой ночи, о том, что я думаю о Маглоровой песне - но мне не хотелось обсуждать это. Было видно, что Маглор вызывал у него - да и у меня - раздражение, как бы он ни был добр сегодня к нам. Наше первое впечатление от встречи с Маглором никак нельзя было назвать приятным. Мне не удавалось забыть его, несмотря на то, что Маглор всячески старался завоевать наше доверие. ... Сначала до нас донеслись звуки битвы. Еще не видя ничего, мы поняли, что смерть совсем рядом. И скоро она приблизилась к нам вплотную. Когда начались пожары, няньки провели нас в кабинет нашей матери, находившийся в башне. Это была комната, где она, в отсутствие отца, занималась делами городского управления. Когда отец не был в море, то занимался этим сам. Кто-то, уж не вспомню, кто именно, сунул мне в руку кинжал. Нас впихнули в кладовку, примыкающую к кабинету в цитадели моей матери. Долго мы с братом жались к задней стене этой кладовки. Нас привели туда, стремясь защитить. Так, по крайней мере, считали те, кто опекал нас. Если бы мне пришлось встретиться потом с кем-то из них, я бы благодарил их за храбрость. Я простил бы им то, что они невольно завели нас в ловушку. Ловушку, из-за которой мы попали прямиком в руки Братоубийцам. Двери кладовой. Я помню исходивший от них запах кедра, помню, как они закрылись за нами с унылым, глухим стуком. Этот момент отделил меня от мира, где я жил прежде - когда они открылись снова, я оказался уже в мире совершенно другом. Перемена точно просочилась в щель между створками. Сквозь тонкую перегородку я слышал, как где-то внизу бушует битва. Доносились крики, сталь сшибалась со сталью. И этот запах, который мне никогда не забыть… Я уже знал, как пахнет горящее дерево, но к этому запаху примешивался смрад, который после преследовал меня еще много недель. Потом я узнал, что это - запах сходящего от жара с костей мяса, плавящегося под кожей жира, обращающихся в прах волос. ( Потом, в плену, уже на Амон Эреб, мы долго не могли есть мяса. Теперь я понимаю, почему - свинина, когда жарится, слишком напоминает по запаху горящую эльфийскую плоть). Нам было слышно, как выбивали крепкие дубовые двери, ведущие в цитадель. Потом в комнату вошли несколько воинов, обутых в железные сапоги. В темноте рядом со мной трясся Элронд, а я делал вид, что не боюсь. Одежда матери - мягкий шелк и хлопок платьев, ее шарфы - касалась наших лиц, точно их задевали краешком проплывающие облака. От одежд пахло матерью - лавандой, морской солью и еще чем-то, что я не мог определить. Мне казалось, это был запах ее собственного детства, и она могла его помнить - но никогда ее не спрашивал. Ткань у моего лица, ее аромат успокаивали меня, и я смог на миг притвориться, что я - отважный воин, такой, как те, кто защищает сейчас город. Мы должны победить. Ведь наш народ, думал я, самый сильный в этой земле. Прошло много лет, и теперь мне кажется чудовищно несправедливым, что в столь юном возрасте мне пришлось узнать: то, что ты считал прочным, может быть разрушено за несколько часов. Двери кладовки распахнулись. На миг яркий свет ослепил меня. Перед нами стоял эльф. Сначала мне показалось, что кто-то из стражей явился нас спасти. А потом я разглядел на его доспехах восьмиконечную звезду. Глядя на нас с жестокой улыбкой, он поднял меч, а я поднял свой кинжал – как же жалко он выглядел по сравнению с его оружием. Я понял, что мне конец. Я ожидал, что нас с братом сейчас постигнет смерть, и надеялся только, что мы умрем быстро. Нашу смерть будут помнить, как помнят гибель наших дядей, но она все же будет не такой жестокой, думалось мне. Не придется умирать от голода, просто из тела потечет кровь, и я умру через несколько минут, а не через несколько дней. Когда лезвие уже летело к нам, я понял, что уже некому будет петь песни о нашей смерти. Мы утонем в крови, и никто потом даже не вспомнит, почему наш город и наш народ превратились в пепел. Но, когда клинок почти коснулся нас, раздался могучий рык, а за ним - отвратительный скрежет стали. В нескольких дюймах перед нашими лицами мелькнул еще один клинок, и он был красен от крови. И доспехи нападавшего на нас воина тоже окрасились красным. Выражение жестокой ярости на его лице сменилось удивлением. Изо рта, открывшегося в изящном «О», ключом била пенящаяся алая кровь, и лилась на мраморный пол. Облегчение, страх, смятение – все это заставило мои мысли нестись вихрем. Я подумал было, что это мой отец остановил жестокого эльфа своим мечом. На миг возникла надежда, что мои отдаленные воспоминания и сны стали явью. Что воображаемый мной спаситель все же пришел, и он защитит нас, несмотря на хаос, охвативший город. Я был уверен в этом. Но я ошибался, так же как я часто ошибался, глядя на вереницу кораблей, идущих в нашу гавань в надежде, что это он. Конечно, это был не отец. Какой-то незнакомец (нет, отца бы я, конечно, узнал) отпихнул в сторону умирающего эльфа, выдернул клинок. - Жалкие недоумки, я же говорил вам о детях! – рявкнул он. Его поразительный голос, казалось, рассекает самый воздух. – Убирайтесь вон! ВОН! Ноги, обутые в железо, повиновались его приказу, а сам он внезапно повернулся к нам. У него были серебристо-серые нолдорские глаза, пылавшие таким темным и холодным пламенем, какого мне прежде не случалось видеть ни у кого в нашем народе, пострадавшем при падении Менегрота и Гондолина. Он стоял перед нами и пристально смотрел на нас. Разглядывал. Он был один, и я стал надеяться, что нам удастся сбежать. Держа Элронда за руку, я стал пробираться к выходу, обходя ноги нашего оставшегося в одиночестве противника. Потом я ринулся к большим окнам окружавшего комнаты алькова. Я прижался к окну. Обычно прохладное стекло было сейчас теплым - то ли от солнца, то ли от бушевавшего внизу пожара. Эльф продолжал смотреть на нас с любопытством, точно изучая. У него было разбито лицо, и нос ужасно кровоточил. Кровь затекала ему в рот, капала с подбородка - это напомнило мне дурацкие истории нянек о чудищах, которые едят непослушных детей. Раньше я над этим смеялся. Мне казалось, что это лишь глупые попытки заставить нас хорошо себя вести. Но вот, перед нами было самое настоящее чудовище, готовое пожрать нас и все, что было нам дорого. Глупые байки обернулись правдой. Демоны действительно приходили неожиданно и охотились за маленькими детьми - как меня и предупреждали. Я попытался не думать об этой жуткой тени и, чтобы отвлечься, стал смотреть в окно. Город окружали серые с зеленым утесы, вид которых обычно всегда меня успокаивал. Было ощущение, точно волнистые горы нас обнимают. И теперь это помогло. Прильнувшие к городу утесы заставили меня точно ощутить объятия самой Арды. Но утешение было недолгим, и лучше бы я туда не смотрел. Наверно, будь я смелее и повернись я лицом к преследователю, я не увидел бы случившегося. Но я был не так смел, как хотелось – а там, на утесе, стояли моя мать и какой-то незнакомец с невероятно яркими рыжими волосами. Я ведь был настолько потрясен, что едва не забыл о матери. А она, казалось, так долго была поглощена лишь созерцанием своего Камня, что, верно, совсем позабыла о детях. Я и не ждал, что она придет нам на помощь. Видимо, чудовище уловило в моем взгляде что-то, так что вдруг оказалось позади меня и стало тоже глядеть в окно. Ощущение угрозы ушло. Закованный в доспехи зверь нашел что-то, что интересовало его больше, чем мы. Он по-прежнему сжимал рукоять своего меча. Набравшись храбрости, мы с Элрондом стали смотреть в нижние уголки окна. Amil стояла над обрывом. Даже отсюда, с такого расстояния, я видел камень, что она всегда носила на шее. С ним и сама она казалась сверкающей. Ветер трепал ее белое платье, и оно обтягивало ее тонкую фигуру. Шарф вился за плечами, точно крылья. Высокая фигура придвинулась ближе, и она отступила. Каблуки ее туфель уже опирались на ветер, не на твердый камень. Я не знал, о чем они говорят. А этот пришелец в доспехах, что был со мной рядом, повторял: - Пожалуйста, Маэдрос, пожалуйста, Майтимо, пожалуйста, забери его, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, Нэльо, пожалуйста… - Слово «Маэдрос» я узнал, но вот остальные имена мне были совершенно незнакомы. А потом все закончилось так же внезапно, как началось. Хрупкими своими руками она сжала у горла Камень - и прыгнула. Я закрыл глаза. Элронд же утверждает, что глаз не закрывал и все видел ясно. То же самое рассказывал и Маглор - но я не могу утверждать, что до конца верю им теперь, видя, как по небу проплывает Камень. Не смехотворно ли утверждение, что мать восстала из брызг морских птицей и, спасшись от верной смерти, улетела к мужу? Даже видя звезду, я не мог до конца поверить их рассказам - пока их не подтвердили мне глашатаи Валар. Когда Маглор рассказывал нам эту историю, он говорил деликатно и отстраненно, точно сам там не был. Но я же видел его, хотя и не знал тогда его имени, смотрел на его доспехи, уверенный, что он собирается нас убить. Я видел, как он окровавленным носом прижимается к безупречно-прозрачному стеклу, пачкая его красным. Он потом не говорил об этом, но я запомнил, как его кулак в латной перчатке врезался в окровавленное стекло, круша его. На нас с Элрондом посыпались сверкающие осколки, а он все кричал: - Нет! Нет! НЕТ! - точно повторяющийся припев. Потом голос его стал хрипнуть, стихать, точно все силы вдруг покинули его. И мы отступили, попятились, скрываясь от этого чудовища в нашей маленькой, безопасной кладовке, единственном месте, которое осталось нам в разоренном городе. Мы затворили тяжелые кедровые двери, скрывшись от его ярости, и надеялись, что он о нас забудет. Из-за этой деревянной преграды доносился отвратительный шум. Маглор выкрикивал такие слова, каких мне потом много лет не довелось слышать, пока мне не пришлось провести некоторое время в гарнизоне. Там воины настолько свободно чувствовали себя рядом с нами, что позволяли себе забыть о том, что мы принцы, и беспечно изрекали подобные грубости. Отделенные лишь хрупкой защитой дверей, мы слышали звуки разбиваемых стекол, разрываемых бумаг, вопли и бешеные слова. Потом настала тишина, и она была, наверно, еще страшнее, чем то, что оскорбляло наш слух перед этим. Мы простояли в кладовке на коленях до тех пор, пока дверь не открылась, и на пороге не появился тот, кого звали Маэдросом. Его рыжие волосы вблизи пугали не меньше, чем тогда, когда он стоял перед матерью на утесе. Нас привезли в крепость, не причинив нам никакого вреда, но присутствие Маглора и Маэдроса вызывало жуткие воспоминания. Я хранил их, стараясь не забывать, кто и что они такое. Может быть, Маэдрос и не убивал моей матери, но ведь это он загнал ее на край обрыва, и по его вине ее теперь не было с нами. Подходя к ней, он отбросил меч, и расстояние между ними было вполне достаточным. Могло оказаться, что она просто оступилась, и в этом не было ничьей прямой вины, но мне больше нравилось обвинять Феанорионов, чем ее. Так что, несмотря на все доказательства обратного, я все же их ненавидел. Это был мой долг. Прошлой ночью, томимый лихорадкой, я почувствовал себя таким несчастным. Не так, как страдаешь от печали – с этим ощущением я уже был знаком. Моя боль была чисто физической, она охватила все мое тело, даже те суставы и мышцы, о существовании которых я раньше не знал. Когда Маглор подвел меня к лестнице, ведущей наверх, я не хотел идти. Я хотел только свернуться комочком и уснуть прямо там, где стоял. Но он подхватил меня на руки, и руки оказались удивительно сильными для такого худощавого эльфа. В этих объятиях я, наконец, позволил себе расслабиться. Я точно превратился в кисель, хоть и злился из-за этого. После я стал считать, что эта необычная для меня слабость была вызвана действием Маглоровой силы. Он обнимал меня крепко, надежно, как никто и никогда раньше. Как не обнимал меня мой собственный отец. Когда он убаюкивал меня песней, мне снились счастливые сны. Прекрасные сны. Таких образов не могла передать нам мать, выросшая в огражденном королевстве Дориата и никогда не видевшая блаженных краев, о которых пелось в этих песнях. Меня глубоко и болезненно задевало то, что Маглор вызывал у меня чувства, которых не смогла вызвать моя собственная мать. Но все же этот край, явленный в его песнях, исцелил меня в какой-то малой доле и будто прояснил в моем сознании не только видение славного прошлого, но и великого будущего, которое должно было стать сходным с ним - неискаженное, не запятнанное кровью Нолдор. Это было точно немногословное обещание и впервые за многие месяцы я уснул спокойно. Но потом пришли лихорадочные видения. Мне мерещился Маглор, не сладкоголосый источник утешения, а истеричный эльф, лишивший меня родного дома. Во сне у него были длинные и острые зубы, красные от крови нашего народа. Жуткая разинутая пасть готова была поглотить нас. Я вспоминал, как кровь капала у него изо рта, и думал, что он хотел тогда нас убить, и путался в воспоминаниях о том, как же он все-таки одолел нас. Он пел для меня вчера вечером, но разве это имело значение для моих полных смятения снов? Но эхо воспевавшего безмятежность голоса все еще звучало в моем сознании, когда я проснулся, и мой блуждающий взгляд наткнулся на камин (Маглора рядом уже не было). Потом мне снился лишь огонь, пожирающий Сирион. Я был в полусне, меня одолевали грезы, и сознание, охваченное смятением, не могло отличить мираж от действительности. Хуже таких снов нет ничего. Проснувшись от кошмара, вы знаете, что это все не на самом деле, сидите в темноте и постепенно обнаруживаете все нестыковки, которые позволяют обратить все в шутку. Но те сны, что видел я, полубезумные видения, смешанные с тем, что мне довелось видеть на самом деле, не уходят, и способны возвращаться даже при дневном свете. Наконец, мои сновидения превратились в ужасные живые картины, полные огня и крови, и тогда мое сознание, к счастью, вырвалось из забытья. В горле застрял жалобный крик, который я пытался удержать. Я всхлипывал. Вовсе не таким, жалким, желал я предстать перед державшими нас в плену Братоубийцами. В темноте я уцепился за брата и почувствовал, что от слабости взмок. Дверь распахнулась, и высокая фигура Маэдроса заслонила лившийся из коридора неяркий свет. Я подумал, что сейчас нам, видимо, влетит, потому что Маэдрос обычно не снисходил до общения с нами. Но он только пристально посмотрел на нас в течение нескольких секунд, и закрыл дверь. Через несколько минут появился Маглор. Он вошел совершенно бесшумно, точно призрак. На нем была лишь рубашка, в которой он спал, и протертые на коленях штаны. Распущенные волосы создавали вокруг его головы темный ореол. Наверно, это Маэдрос позвал его. Маглор медленно, осторожно опустился на кровать, прислонился к спинке в изножье и прижал колени к груди. Никто его не звал, и слишком знаком он был нам. Мне не хотелось его присутствия. Он так отчаянно старался изобразить спокойную уверенность, что это выглядело до крайности неестественно – он казался напряженным и неуклюжим. - Мальчики, у вас все в порядке? - Элронд не знал, отчего я вскрикнул, и сам испугался, и тоже вцепился в меня. С широко открытыми глазами, мы крепко держались за руки под одеялом. - Не хотите говорить мне? - проговорил он. – Знаете, когда я вслух рассказываю о своих снах, они становятся не такими страшными, как казалось вначале. Будь ситуация обычной, я бы ни за что не стал рассказывать Маглору сны. Он сам и был причиной большинства моих кошмаров, и мне вовсе не хотелось ему о них рассказывать. Но я скверно себя чувствовал, и, видимо, лихорадка заставила мое нахальство подняться на новый уровень, и, раз уж он сам спросил… - Мне снилось, как ты убиваешь моих стражников, - сказал я. Это звучало вызывающе, мне хотелось его обидеть, а еще показать, что я помню это деяние. - И мою мать. - Ах Элрос, успокойся, я не убивал…- начал он и вдруг остановился на середине фразы. Он замер на миг, потом с пристальным вниманием посмотрел на нас. В серебристых его глазах, так схожих с нашими, полыхнул свет. Под грузом воспоминаний взгляд его сделался иным. Вовсе не так смотрел он, когда учил нас играть в Башни. - Верно. Да, верно, я это сделал, и я сожалею, что вам пришлось это увидеть. Я сделал это… убил воина, ради вашей безопасности, но я не хотел, чтобы вы были тому свидетелями. Но вы здесь, в безопасности, вам не надо беспокоиться о таких вещах. В безопасности? Он еще смеет говорить нам о безопасности? Это из-за него мы больше не верили ни в какую безопасность. В жизни не было ничего безопасного, ничего надежного - и этому научил нас он. Точно услышав мои мысли, Маглор вздохнул и, опустив взгляд, стал щипать мех лежавшего на кровати покрывала. Его руки танцевали по нему, как белые пауки. - Ваша мать…- Он с трудом выдавил из себя эти слова, и нахмурился. - Она не умерла. Есть вероятность, что когда-нибудь вы ее снова увидите. – Он нахмурился еще больше, и на миг мне показалось, что на его опущенных черных ресницах блеснули серебристые слезы. Когда он заговорил снова, его голос звучал мягко, а пальцы собирали выпавшие из волчьей шкуры ворсинки. - Конечно, вы скучаете. То, что она не погибла, слабое утешение для вас, я понимаю. Не могу обещать, что скорбь потери когда-нибудь станет меньше. Не знаю, что могло бы случиться… - Он умолк и, похоже, на миг забыл о нас. Но потом прокашлялся и, кажется, пришел в себя. – Нет, скорбь не станет меньше, но со временем ее будет легче выносить. Даже я сам не могу сказать, что не скучаю по своей матери, хоть это, наверно, покажется вам странным. Я – взрослый эльф, и все же я часто думаю о ней. Я уверен, что с вами происходит то же самое. И что мы могли ответить на эти утешения? Все, что говорили Феанорионы, вызывало у меня лишь раздражение, даже если должно было ободрить - но все равно приносило печаль. Если бы они только знали… ведь они сами и были причиной всей скорби, что пришла в нашу землю, – по крайней мере, так меня учили. Им было не понять, через какой ужас они заставили нас пройти, а они еще считали, что понимают наше состояние. Но, с некоторым усилием, я признал, что оценка Маглора была верна. Я скучал по Элвинг, думал о матери каждый день. Но, как он и говорил, это переносилось уже легче. У меня уже не выступали слезы от одной мысли о ней. Я и, наверно, Элронд тоже, научились жить здесь, на Амон Эреб, подобием нормальной жизни. Был соблазн, большое искушение - поддаться Феанорионам и принять все это, как ту жизнь, что выпала на нашу долю. Они были по-своему одаренными, они заботились о нас – а мне так недоставало отца. А тут, рядом, были два похитителя, двое эльфов, готовых занять важное место в нашей жизни. Будь я урожденным сыном Маглора, мне не пришлось бы так сильно переживать всю эту горечь. И хотя в этом возрасте так хочется утешения и поддержки, я отчаянно боролся против тех, кто мог бы их мне дать. Когда Маглор пришел, чтобы унять мое беспокойство и вернуть спокойный сон, я воспротивился. - У тебя мать тоже умерла, как и отец? - Тогда я имел лишь самые общие представления об истории, но я уже знал, что отец Маглора умер, погиб в битве против Моргота. Это было понятно, даже и сами братья временами упоминали его смерть. Но о матери они никогда не говорили. Мне стало любопытно, и, к тому же, я не хотел упускать возможности задеть его. Мой вопрос прозвучал зло и язвительно, и я ожидал, что Маглор ответит тем же тоном. Я втайне надеялся, что он разозлится, рванется вон из комнаты. Но, к моему удивлению, его лишь передернуло – точно и не было целого года, полного колкостей. Нет, он не разозлился. Он, кажется, лишь слегка смутился. - Нет. Она… не знаю, на самом деле. Она, конечно, могла и умереть, но, скорее всего, не умерла. Она не пошла. Она осталась и… - Он откашлялся и выпрямился, поглядел на нас прямо, точно набравшись решимости. – Я очень долго не видел ее, Элрос. В той жизни, что я вынужден вести сейчас, она потеряна. Как и ваша мать – она жива, но ушла из вашей жизни, какой вы вынуждены жить. Мне бы хотелось, чтобы ваша мать была с вами так же долго, как моя со мной. И чтобы у вас было такое детство, как у меня. Этого я бы желал больше всего. Если бы я только мог дать вам такое детство… хотя бы похожее, я бы сделал это. Но я не могу, а все, что я могу - это помогать вам и дать вам возможность расти в том мире, что мы создали здесь. Я не могу дать вам того, что имели мы, но я могу дать вам лучшее из того, что возможно, хоть и живем мы в такое время. Если вы позволите мне это, - он посмотрел на нас пристально, и в глазах промелькнуло беспокойство. – Но, чтобы все получилось, вы должны доверять мне и позволить делать то немногое, что я могу. И, полагаю, я тоже должен вам доверять. Несколько мгновений мы сидели молча. Взгляд необычайно ясных глаз Маглора метался от меня к брату и обратно. Руки его замерли в неподвижности, а двумя пальцами он сжимал длинный клок шерсти из нашего мехового покрывала. - Кажется, у Элроса опять лихорадка. Мой брат-предатель нарушил молчание. Отчего он так стремился верить лжи Братоубийц? Почему он с готовностью верил изрыгаемой ими лжи? Внезапно я ощутил к нему сильную ненависть и лягнул его под одеялом. - Элрос, пожалуйста, не надо пинать брата, - Маглор сказал это шепотом, но напряженную интонацию в его голосе нельзя было не заметить. При этом слова эти прозвучали так, точно ему приходилось повторять их раз за разом. Стало ясно, что он распознал мою попытку стоять на своем, и я возненавидел его еще больше из-за того, что он знал о моих переживаниях. – Твой брат – лучший из твоих друзей, и вам повезло, что вы есть друг у друга. Он смотрит, чтобы ты был здоров. - Маэдрос – твой лучший друг? - выпалил я, старательно не замечая огорченного взгляда, которым одарил меня Элронд. Я все еще старался задеть Маглора. Он же определенно не мог называть Маэдроса своим лучшим другом. Они едва разговаривали между собой. Но мой вопрос не заставил его вздрогнуть. - Да, Маэдрос - мой лучший друг. А ты скоро поймешь, что твой лучший друг - Элронд. Да, положение его достойно было жалости. Если твой лучший друг - еле живой призрак, облеченный эльфийской плотью, то кто ты сам, Маглор? Чего стоит забота о мешке иссохших костей? Да, Элронд - мой лучший друг. Но разве у меня был выбор? Здесь, на Амон Эреб, не было других детей нашего возраста. К кому я мог пойти? Мне подумалось, что тогда, в детстве, до смешного далеком , эти настоящие эльфы, полностью эльфы по крови, обладали иммунитетом против бессмысленной идеализации. Если бесполезной жизни, которой жил Маэдрос – да, верно, и Маглор тоже – не было конца, то в чем же смысл? Бесконечно мучиться от содеянного зла - да еще с его увечьем? Зачем же им держаться вместе, зачем? Эта мысль отдавала горечью, и я вдруг осознал, насколько драгоценен наш дар выбора. Маглор чуть наклонился вперед и выронил кусочек меха. Его движение вывело меня из задумчивости. - Дети, вы теперь находитесь здесь. А я – ваш опекун. И я не причиню вам вреда, никогда. Обещаю. Как он мог обещать? Он уже нанес нам слишком много вреда. Несмотря на лихорадку, я ясно понимал это. Он ничего не мог обещать нам, и я отвернулся к брату, единственному, на чью верность я мог полагаться. К моему отчаянию, Элронд понимающе кивнул в ответ на слова Маглора. Под одеялом он взял меня за руку. Тепло этого пожатия окутало наши ладони, принося мне облегчение. Медленно вливалось оно мне в руку, струилось по жилам, успокаивало мое сердце, уносило боль в глазах. Я любил, действительно любил брата. Несмотря на его хитрости, несмотря на его доверчивость, я знал, что всегда, до конца дней моих, Элронд будет рядом со мной. И Маглор тоже знал это – он как-то сумел понять это, глядя на нас. Медленно, нерешительно Маглор запел. Кошмары, ужасы таились на грани моего сознания - но голос Маглора убаюкивал меня, а рука брата, которую я сжимал в своей, излучала пульсирующее тепло.