Пропасть

Элронд При столь памятных для меня звуках этой песни меня охватил ужас. Но, в конце концов, он стал проходить от сытной еды, вина и окружающей какофонии – и я уснул в своем кресле, посреди бархатных подушек и с открытой книгой на коленях. Когда проснулся, зал уже был пуст. Ну, или почти пуст. Виднелись немногочисленные фигуры, в пьяной дремоте упавшие на стол или съежившиеся у стен в обнимку со своим барабанами. Кроме меня, бодрствовали только двое. В углу зала за арфой сидел Маглор - он рассеянно музицировал, наигрывая тихие импровизированные мелодии. Маэдрос беззаботно развалился в кресле рядом с ним. Они негромко переговаривались – я видел движения их губ, но не мог разобрать, что они говорят. Некоторое время я смотрел на них - этих двух братьев, совершивших так много страшных деяний и находивших утешение в присутствии друг друга. Веки Маэдроса все чаще опускались, а руки Маглора замирали на струнах – казалось, они борются со сном. Но потом они оба снова возвращались к бодрствованию - слишком тяжкими были их сновидения, чтобы они могли себе поддаться им полностью. В какой-то момент, открыв слипающиеся глаза, Маэдрос вдруг увидел меня. Я спешно закрыл глаза, притворяясь спящим, но тут же услышал, что он издал какой-то звук. Игра Маглора стихла, и сделалось тихо. Даже не открывая глаз, я слышал, как Маэдрос тяжело поднялся и, едва слышно шаркая, направился к столу, где мой брат все еще спал – а я пребывал в ожидании. Смысла притворяться больше не было, так что я ждал его с открытыми глазами. Пошатываясь, он дошел до возвышения, легко подхватил увечной рукой свой лежавший на стуле плащ. Потом подошел ближе и уставился на меня несфокусированным, но, тем не менее, изучающим взглядом. Тяжело – Маглор бы на такое не осмелился – он опустил ладонь мне на голову и растрепал волосы. Я почувствовал, что косы расплетаются. Так же Маэдрос потрепал и моего брата, который все еще спал (благо, что так, я даже представить боялся его реакцию), а потом неверной походкой удалился из зала. Я уже мечтал оказаться в постели, но почему-то продолжал сидеть. Я не решался будить брата и уходить без разрешения. Маглор ведь сказал нам, что этим вечером мы должны, главное, подражать им и исполнять приказания, так что уйти без разрешения казалось мне неправильным. А Маглор продолжал сидеть за арфой, молча, сосредоточенно глядя в пол. Потом он все же подошел к нам. Так ничего и не сказав, он без усилий поднял на руки моего брата, а мне протянул руку, чтобы я мог взяться за нее. Я вдруг впервые увидел у него на пальцах твердые, старые мозоли. Я неохотно, неуверенно протянул руку к его ладони, но не взялся за нее. Мне только хотелось потрогать эти жесткие мозоли, напомнить себе, что они – от игры на арфе, а вовсе не только от меча и лука. Это прикосновение должно было напомнить мне, как он играл. Мгновение мы стояли так, молча – он, с протянутой рукой, и я, пытающийся исследовать жесткие кончики его пальцев. Маглор нарушил молчание первым. Он улыбнулся уголком рта, и в голосе его теперь, когда он говорил, а не пел, не было эмоций. - Твой отец мог бы похвастаться руками более впечатляющими, ибо он моряк. А когда я последний раз был на корабле, руки мои, в конце концов, были все в кровавой каше. Корабль? Корабли казались мне бесконечно привлекательными, как и жизнь у моря, рядом с моряками, которым доводилось видеть самые отдаленные уголки мира. Маглор ничего раньше об этом не говорил! - Когда ты последний раз был на корабле? - осмелился я спросить, надеясь, что хоть что-то в Маглоре станет мне понятно. Но он промолчал, и я понял, что мне не ответит. Я не пытался больше спрашивать и позволил моей руке скользнуть в его ладонь - я ощутил прикосновение этих твердых мозолей – и он повел меня в нашу комнату. Маглор укладывал нас спать. Элрос хныкал и не позволял помочь ему раздеваться, так что Маглор помог только мне. Он осторожно снял венец у меня с головы и ласково распустил косы, которые сам заплел несколько часов назад. Усталый Элрос расплетал волосы, запустив в них пальцы. Маглор обещал нам восхительный вечер - и он, в общем, таким и получился. Перемена от обычной мрачности Амон Эреб была разительна. По прежде безмолвным коридорам разносились голоса, которые, несмотря на все старания, звучали громко – все выпили. Сумрачная твердыня была охвачена оживлением, и я радовался этому, даже понимая, что завтра оно исчезнет. Мне хотелось бы, чтобы жизнь, вдруг ворвавшаяся в темные залы, оставалась здесь, но я видел, что это мимолетное желание - глупое и детское, и оставил его. - Надеюсь, вы оба получили хоть какое-то удовольствие. Я сожалею… я прошу прощения за выбор музыки. Я не подумал их предупредить, забыл, что это может вас огорчить. Мне не хотелось об этом думать, хотя я был признателен Маглору за извинения. Мне так хотелось сохранить это в памяти - как огненный свет сиял на позолоте зала, как отражались Феаноровы светильники в глазах танцующих, как я был окружен смехом и музыкой, а не угрюмым молчанием. Я хотел помнить Маглора, играющего на арфе, и чувства, которые я испытал при этом. - Как ты это сделал? - смог я вымолвить лишь спустя мгновение, заново пораженный тем, как видения давно минувших времен разворачивались у меня перед глазами. - Как я сделал что, малыш? - Я видел. Звезды, хотя мы были под крышей. - О, - он тихо засмеялся. – Это… талант, которым я обладаю. Один из немногих, что я смог развить. Боюсь, что не сумею объяснить. - Ты многих заставил плакать, - когда у меня вырвались эти слова, я внутренне сжался. Второе слишком бестактное высказывание за этот вечер. Я с усилием открыл глаза, чтобы убедиться, что не сказал Маглору ничего ужасного. Мне не хотелось, чтобы необдуманные слова испортили праздник, разрушили окруживший меня покой. Но он не казался огорченным, только взгляд его был направлен точно куда-то вдаль, хотя смотрел он вроде бы на меня. И еще что-то было в его глазах, что напомнило мне, как смотрели наши няньки, укладывая нас спать – нечто большее, чем в обычных взглядах окружающих, но меньшее, чем то чувство, что озаряло нежное и спокойное лицо матери, когда она смотрела на нас. Что-то заботливое и в то же время неуверенное. Может быть, привязанность? - Да. Эта песня многих трогает. Многие из тех, кто был сегодня, помнят Древа, что погибли в Валиноре. Некоторые даже когда-то, очень давно, были в Великом Походе. Для многих эта песня очень важна. - Ты и Маэдроса заставил плакать. – Я знал, что это было смело, и, наверно, мне вооще не стоило об этом упоминать. Но из всех странностей этого вечера именно эта больше всего поразила меня. Маглор снова засмеялся, теперь печальнее, но явственнее, и его рука, чертившая круги у меня на спине, на миг замерла. - В самом деле? Я не заметил. – Я едва заметно кивнул, просто чтобы показать ему, что я это не придумал. – Ну да, Маэдрос очень любит эту песню. На самом деле, это он просил меня спеть ее. Однажды, когда он очень нуждался в надежде, ему пел ее очень дорогой друг. Для него она значит больше, чем для многих из тех, кто плакал сегодня. Я припомнил, как несколько дней назад Маглор назвал Маэдроса своим лучшим другом. - Это был ты? Друг, который пел для него? – Глаза снова закрывались, я с усилием разлепил веки, чтобы посмотреть на лицо Маглора – его наполовину скрывала тень, наполовину озаряло пламя. Он секунду молчал, но на этот раз движение его руки не замедлилось. - Нет. Тот, кто пел тогда, оказался ему гораздо лучшим другом. – Я не совсем понял, что это значит, и кто мог быть тот друг, но Маглор, казалось, был не склонен говорить об этом, как и о кораблях, и я подумал, что больше мне об этом ничего не узнать. Довольно долго он молчал. Только треск поленьев в камине и ледяной ветер, бившийся в окно, нарушали тишину. Мы были защищены от бушевавшей снаружи бури, комнату наполняло вечернее тепло, в ней витали величавые образы Маэдроса и Маглора, чьи лица были исполнены не горечи, а спокойного благородства. Наверно, яства, музыка и та капелька вина, что нам позволили выпить, притупили мои чувства и уменьшили осторожность – но я чувствовал себя непринужденно. Точно я был защищен – а может, даже в безопасности. - Хочешь, чтобы я остался у вас? - голос Маглора был так тих, что я едва расслышал. С одной стороны, я действительно хотел, чтобы он не уходил. Приятно было бы сознавать, что кто-то, в молчаливом бдении, охраняет нас, когда мы спим. Но вернулась и вечная моя неуверенность. Хоть Элрос и улыбался вступившемуся за нас Маэдросу, я понимал, что он относится к ним гораздо менее сердечно, чем я. Я не был уверен в утреннем настроениии Элроса. Мне не хотелось расстраивать брата - и не хотелось разрушить эту найденную малую толику покоя. Маглор, видимо, заметил мои колебания. - Или ты предпочитаешь, чтобы я только посидел, пока вы не уснете? - А это явно произойдет очень скоро, так что уступка была невелика. Мои веки слипались от усталости, но мне не виделся, как часто бывало, окровавленный берег. Ужас, который та боевая песня вызвала из глубин памяти, тускнел. Почти неосознанно я кивнул головой. Я бы даже не был уверен, что кивнул, не ощути я, как щека потерлась о мягкую льняную ткань. Последним, смутным воспоминанием того вечера было, как прогнулся матрац, когда Маглор расчесывал волосы брату, и теплое дыхание на моем лбу, когда он поцеловал меня на ночь.