Пропасть

Келебримбор - Ваша милость, благодарю, что нашли время для встречи со мной. И за то, что позволили разделить вашу трапезу. Небольшой стол перед нами уставлен разнообразными явствами из прибрежных областей Белерианда: отварная белая рыба, только что очищенные устрицы с лимоном, жареные с чесноком и шалотом моллюски. Графин с вином, что мы разделили, был совсем невелик. Земля, пригодная для выращивания винограда, здесь, на Балар, использовалась под другие посадки. Эрейнион смотрит на меня изучающе. Мне хорошо знаком этот взгляд. Тонкая улыбка скрывает его истинные чувства. В уголках его глаз – легкие морщинки, в самих глазах - пелена недоверия. Он ребенок. Нет, его нельзя назвать неопытным, не прошедшим испытаний, но все же он молод, пытаюсь я напомнить себе. Сирота – за свой недолгий век ему пришлось пережить слишком много боли и потерь. Я пытаюсь успокоить себя такими размышлениями, но, против воли, появляются другие мысли. Я видел, как угас свет Древ, как надежда наших Домов пала во прах, а ты унаследовал незаслуженную корону здесь, среди невзгод уже разоренной земли. Я прошел через все, и не запятнал рук, а ты смеешь, ты смеешь смотреть на меня так, точно я недостоин доверия… Из-за жаркой южной погоды я одет в тонкую тунику, но кровь закипает – от гнева. Скоро я вернусь в кузницу и выплесну его из себя. Буду расплющивать металл на наковальне. Излившись, это дикое чувство обратится в нечто красивое, гладкое, в то, что призвано защищать наш народ от того воистину свирепого ужаса, что затаился на Севере. Пройдет несколько дней, и плод моей ярости будет предъявлен тому, кто послужил ее причиной – и он, все с той же недоверчивой улыбкой, поблагодарит меня за преданность делу. Я чуть заметно качаю головой – уверен, многие расценивают это как нервный тик – и выдыхаю: сам того не сознавая, я задержал дыхание. То, что я думаю об Эрейнионе словами, так похожими на отцовские, никуда не годится. Но я уверен, что неизменно буду улыбаться, все так же открыто и обаятельно, несмотря на все эти мысли. Я тщательно изучил, какими должны быть движения лицевых мускулов при каждой мысли или смене эмоций. Я пришел сюда с определенной целью, и я намерен достичь ее. - Конечно, родич, - говорит он мягко, поднося ко рту устрицу. – О чем же ты желал говорить со мной? Следуя его примеру, я деликатно подцепляю с позолоченной тарелки рифленую ракушку. Она тверда, точно камень, отливает радужным, и прикосновение к ней успокаивает. Я пытаюсь не показать нерешительности. Какое несчастье, что моллюски производят жемчужины! Если эти оболочки оказываются пусты, если они лишены вожделенных сокровищ, нам приходится делать вид, что нам нравится высасывать это вещество, похожее на слизь, которую мы с отвращением вытерли бы с подошвы нашей обуви. Как же надо проголодаться, чтобы есть то, вкус чего потом приходится забивать вкусом другой еды? Устрица проскальзывает в горло, и я пытаюсь сосредоточиться на резком вкусе лимонного сока, которым она была полита. Я снова улыбаюсь, чтобы скрыть гримасу, а потом делаюсь серьезен. - До меня дошли слухи. – Брови у Эрейниона поднимаются, точно он удивлен. Нечему ему удивляться. Балар слишком мал, чтобы тайны могли здесь сохраняться надолго. Сплетни носятся по улицам, точно серебристые рыбешки по заливу, гладкие, скользкие, легко различимые. - Владыка Маэдрос прислал письмо. – Я прилагаю все усилия, чтобы это прозвучало безразлично. – Из него следует, что он желает передать принцев тебе? - Эту фразу я репетировал перед зеркалом часами. Я тщательно подобрал слова. Я думал было упомянуть Маглора, прикидывал, не назвать ли их «дяди», раздумывал, не упомянуть ли имена детей. Из тех перешептываний, что до меня донеслись, следовало, что появилось невероятное предположение, будто Маэдрос, с поспешностью навязывая этих заложников, которых они удерживали почти два десятка лет, с таким рвением старается спихнуть их на Балар, что тут скрывается какая-то уловка. В это я не поверил ни на секунду. Я мало знал своих дядей до Затмения, хотя ясно помню их силуэты, очерченные пламенем, на тирионской площади, где они приносили вместе с моим отцом Клятву. Мать стояла у меня за спиной, обнимая меня – то был последний раз, когда ей довелось это сделать. Мне довелось знать Маглора, когда он был королем. Он казался тогда более холодным, замкнутым и отстраненным, чем я изначально представлял его. Я помню только что вернувшегося из плена Маэдроса, худого, измученного, усталого, с посеревшим лицом и пустыми глазами. Те годы виделись нечетко, ведь все это было очень давно, и сам я был тогда очень молод, впечатлителен и неопытен. Но после я многому научился, и мне казалось, что я стал лучше понимать недостижимые цели, стоявшие перед отцом и дядями. Хотя я, вместе с теми, кто пережил нападение на Сирион, опасался за безопасность принцев, мне не верилось, что мои дяди настолько испорчены и настолько жестоки, что могут нанести вред ни в чем не повинным детям. (Уже давно я решил для себя, что это не приказ дяди Келегорма убил тех детей, а отвратительные последствия войны, хаоса – лишившиеся вождя воины, одержимые жаждой крови. Мой отец дружил с Келегормом, я сам дружил с Келегормом, и, если бы он сделал это…) За словами Маэдроса стоит Клятва, я знал это. Вот что это было, и все стало бы гораздо проще, если бы и они поняли это. Они не искали бы уловки и обман там, где их нет. Если бы они могли понять, что Клятва чернит все, чего касается, но не ведет к совершенной порочности, им стало бы ясно, что дядя Маэдрос не затевает никакой хитрости… - Желает, - произнес Эрейнион, отвлекая меня от мрачных размышлений. – Он утверждает, что мальчики в добром здравии. Полагаю, мы скоро в этом убедимся. Я с трудом сглотнул. - Прошу вас, пошлите от вашего лица меня, ваша милость. Он посмотрел на меня слегка удивленным и чуть подозрительным взглядом. - Ты просишь? - последовало фыркание. Это мог быть как смех, так и насмешка, которую он не смог сдержать. – Мне казалось, ты прервал всякие связи с Домом Феанора? - Он потянулся за следующей устрицей. Я полагал, что ясно показал это, когда остался в Нарготронде. - Прервал, - ответил я спокойно, не понимая, что говорить дальше. Подступило безразличие. Почему бы мне не воспользоваться слухами? - Но я… я беспокоюсь о вашей безопасности. Если это…это… - я помахал руками в непривычной для себя манере, - обман, то лучше, чтобы там был я, а не наш Государь. Они пожелают, чтобы я поддержал их в их предприятии. Я не намерен служить их целям, и мне не грозит опасность в их землях, где она могла бы угрожать вам. И, - продолжал я, - если вы не поедете сами, то лучше, чтобы поехал именно я. Детям лучше быть с кем-то из членов семьи, чем с чужими. Именно так произойдет, если вы отправите за ними воинов. Он долго, изучающе смотрел на меня. Эти темно-серые глаза вдруг гораздо больше напомнили мне Короля Финголфина, чем мальчика, которым я считал его несколько минут назад. Он проглотил еще одну устрицу. - Но есть и другие причины, не так ли? Личные причины, помимо преданности своему королю, что заставляют тебя поехать? Надеюсь, он просто сделал предположение и угадал, и я не ничем не выдал себя в продолжение разговора. Ибо он был прав, хотя даже перед собой я не желал в этом признаваться. Много лет назад, вскоре после дориатской битвы, я получил два письма. Одно было от дяди Маэдроса. Неровным, но, тем не менее, лишенным всяких эмоций почерком, он сообщал, что мой отец убит в бою в Чертогах Менегрота. Другое письмо было от дяди Маглора. В нем содержался излишне эмоциональный, скорбный рассказ о героическом сражении, которое они, в конце концов, проиграли. В конце стояло трогательное напоминание о том, что они всегда рады меня видеть, и сообщалось, что они забрали оружие и доспехи моего отца. Письмо оканчивалось словами: «Если в сердце своем ты найдешь желание повидать нас снова, Келебримбор, большее наследие твоего дома будет даровано тебе, ибо оно принадлежит тебе по праву. Доброй удачи тебе, племянник. С любовью, Маглор и Маэдрос». Подпись Маэдроса была поставлена рукою Маглора. Мне совершенно не хотелось принимать ни их неискреннюю любовь, ни пожелание удачи. Я склонил голову перед Эрейнионом, выражая должное почтение, а потом сказал правду. - Ты прав. У них остались меч и доспехи моего отца. – Тщательно выверенный вздох, с должной мерой чувства. - Они были сделаны моим дедом, и в настоящее время практически бесценны… - Я нахмурился, а потом твердо посмотрел ему в глаза. В моем взоре сиял свет Древ. – И это уязвляет меня – они без всякого толку тлеют в палатах моих вероломных дядей, вместо того, чтобы здесь, на Балар, служить нашим целям. Я поймал себя на том, что думаю гораздо больше о себе, чем о маленьких мальчиках, которые невольно оказались под опекой моих дядей. Неожиданно я ощутил к ним пронзительное сострадание. На миг гордость – наша семейная черта – отступила. Я встал и обошел столик со всеми этими явствами и встал на колени перед Эрейнионом. У него было золотое кольцо с кроваво-красным гранатом. Я прижался губами к теплому металлу. - Если принцы живы, я привезу их сюда, ваша милость.