Стадии

Свет такой яркий, что он тут же зажмуривается. Солнце взошло недавно, но большие окна комнаты выходят на восток, и лучи, отражаясь от светлых стен, настойчиво пробиваются сквозь веки. Простыни – тёплые. Он поворачивается на бок и снова открывает глаза. Комната выглядит нежилой и почти стерильной, небольшая, вытянутая, с двумя окнами. Одно из них открыто, и нагретый воздух дрожит, размывая очертания веток с крупными бледными цветами. Белые стены наверняка меняют свой цвет в зависимости от света. Сейчас они жёлтые. Кровать, на которой они лежат поверх одеяла, не раздевшись, стоит у одной из стен. Направо от неё дверь в ванную, налево – большой, почти во всю стену, встроенный шкаф. Единственный предмет мебели, помимо кровати, отвечающий духу комнаты. Рядом с матовыми дверцами бликует небольшой – размером со страницу – прямоугольник. Проснувшийся долго всматривается в него и, когда солнце поднимается чуть выше, а пламя, схлынув вниз, вытягивается поперёк комнаты, видит за стеклом цветной бумажный лист. Лист далеко, но кажется, нужно только сосредоточиться – и разглядишь. Он может – смотрит, пока то, что перед ним, не распадается на отдельные образы. Это оказывается тем, что раньше называлось фотографией. Запечатлённый момент жизни. Группа мужчин в разноцветных кителях на капитанском мостике «Энтерпрайз». Улыбаются и теснятся вокруг кресла, в котором сидит их командир, излишне молодой и самодовольный. Спок – чужеродный элемент на изображении, без улыбки и явно старающийся никого не коснуться. Он не видит смысла в фотографировании, но это блажь капитана в день, провозглашённый капитаном же особенным, спорить бесполезно. Это фото – последнее прижизненное изображение адмирала Пайка, на котором он улыбается. Мягко и по-отечески. Смотрящий моргает, и картинка снова превращается в яркое пятно на стене. Становится жарче. Постель от окон отделяет стол, низкий, похожий на те деревянные столы, что были на Земле в ХХ веке, и два кресла, слишком большие для этой комнаты. Мужчина подумывает, не встать ли, чтобы задёрнуть шторы, но пол выглядит горячим, да и шевелиться нет никакого желания. Он закрывает глаза. Вокруг очень тихо. Нагретый воздух будто бы застыл. Такой покой обычно бывает в последние минуты сна. Он вслушивается в размеренное дыхание рядом, оно успокаивает, позволяет не думать о странности комнаты. Комната вызывает необъяснимое неприятие. Через какое-то время он замечает, что вдыхает одновременно со спящим и замирает, ожидая совместного выдоха. Почему они не разделись? Что было вчера? Что это за комната? Другой вдруг стонет во сне, тихо и слабо, на одной ноте. Веки подрагивают, это переход в фазу быстрого сна. Ему что-то снится. Снова стон, и бодрствующий торопливо прикасается к чужому плечу. Спок просыпается во сне. Вулканцы не видят снов – постулат, с раннего детства внушаемый ему отцом. Сны – неосознанная, неконтролируемая деятельность мозга. Истинный вулканец контролирует всё, даже бессознательное. Значит, это – наследие его человеческой половины. Спок просыпается резко, словно кто-то открытой ладонью шлёпнул по щеке. Время едва перевалило за 0500. Он запланировал проснуться в 0800, однако нечто послужило причиной пробуждения. Он открывает глаза и в нимбе света, падающего от окна, видит то, что никак невозможно увидеть. Растрёпанные с намеренной небрежностью русые волосы, голубые глаза и серую ткань мундира. Человек размыкает губы, кажется, для вдоха или чтобы произнести его имя, Спок видит мелькнувший кончик языка. Это инстинкт. Первобытная реакция, какая, наверное, была у его человеческих предков при виде пробующего воздух жала змеи; у вулканцев досураковской эпохи, когда в темноте вспыхивали бледные огни глаз ле-матьи. Убить. Защитить себя. Спок применяет tal'shaya впервые, но на эффективности захвата это не сказывается. Ни треска кости, ни признаков асфиксии. Сердце существа не бьётся, не билось, даже когда оно двигалось, улыбалось, изображало… Дыхание? Артикуляцию? Спок не ощущает разницы, держа руки на его шее. Оно жило, оно умерло. Не молчание – а тишина. Та же, что была, и когда он касался стволов яблонь в своём саду. Мама любила заниматься растениями. «Садовничать», как она говорила. В доме у неё были специальные, защищённые от солнца и сухого ветра уголки. Она не сеяла цветов, предпочитая что-нибудь лечебное или съедобное. В своём саду он не следует примеру матери. Его цветнику позавидовал бы и мистер Сулу. А ведь за время совместной пятилетней миссии навигатор успел собрать неплохую оранжерею. Цветы Спока – самых безумных форм и оттенков. Их аромат колеблется от приятного до омерзительного. И даже земные яблони, посаженные им, не плодоносят, а только пышно цветут дважды в год, осыпая землю розоватыми лепестками. За двадцать пять лет до этого Сарек, посол Вулкана на Земле, садится рядом с сыном у большого окна. Он знал, что подобный разговор состоится, и поэтому готов к нему. – Эмоции нашей расы скрыты глубоко. Намного глубже, чем у людей, – говорит он, игнорируя разбитую губу мальчика. А затем, – контроль над чувствами, чтобы они не контролировали тебя. Сарек не замечает, как называет Спока вулканцем, равняя с собой и противопоставляя матери. Он никогда не думал о своём сыне как о существе иной расы. Да, он похож на свою мать, у него те же глаза, но, согласно большинству внешних признаков, анализам и психологическим тестам, его сын – вулканец. Он несколько менее стабилен, чем большинство его сверстников, драка в лектории тому доказательство, но всё в рамках нормы показателей взросления. – Ты хочешь, чтобы я стал абсолютным вулканцем. А сам женился на землянке, – мальчик недопустимо насуплен, и Сарек отчитал бы его, но донести свою мысль сейчас кажется более важным. Это первый раз, когда Спок считает уместным спорить с отцом. Он волнуется, поэтому формулировки совсем не совпадают с его мысленными выкладками. И не он первый, от кого Сарек слышит подобный упрёк. Ответ давно взвешен и готов. Споку его достаточно. С таким трудом достигнутое внутреннее равновесие рушится после гибели Вулкана. После смерти матери. Спок теряет себя-вулканца прямо на мостике «Энтерпрайз» на глазах у команды, собственного отца и Джима Кирка. Глаза Кирка, впрочем, очень быстро закатываются и утрачивают осмысленность, потому что Спок пытается его убить. Смерть матери знакомит Спока с яростью. Утром Спок открывает глаза, нисколько не удивлённый отсутствием «гостя», которого вчера оставил на соседней половине кровати.