Братья и сёстры

Путанные мысли проносятся в голове. Воспоминания, воспоминания.. слишком много воспоминаний, когда ждёшь смерти. "Вся жизнь проносится перед глазами", так, кажется, говорят? Нет, это неправда. Не вся жизнь. Только последние недели. Только недели, связанные с Рикой. Фарен вертит в руках кинжал. Железный, острый, как бритва. Не сказать, что дорогой, нет – но новый и остро заточенный, а ещё бесплатный. Фарен подбрасывает его уже в который раз, ловит. И мельком, вновь, глядит на Рику. Сестра возится с причёской. Тщательно расчёсывает рыжие волосы, начинает укладывать их, чуть хмурится, вся такая сосредоточенная. Фарен смотрит, не в силах отвернуться, на пламя огненно-рыжих волос, на тонкие пальцы, закрепляющие причёску какими-то недавно подаренными Бератом украшениями. Фарен щурится, но не может разглядеть – что-то небольшое, зелёное. Наверное, под цвет глаз. Как и новое платье. Мысленно Броска ухмыляется, вспоминая удивлённые глаза сестры, когда он принёс ей его в подарок. Этот взгляд, а также последующие за ним улыбка и признательные объятия были тем, ради чего он заставлял себя работать у Берата. Не ради своего выживания, не для того даже, чтобы самому поесть. Чтобы Рике было хорошо. Рика. Она слишком хороша для Нижнего города. Такая чудесная, такая сладкая. Зная её доброту и участие с каждому живому существу на свете, Фарен не удивлялся, видя, как она беседует с товарищами по несчастью, быстро улыбается Надежде, проходя по грязным закоулкам Пыльного. Фарен не удивлялся надеждам, что возлагал на неё Берат. Фарен не удивлялся новым подаркам – он не спрашивал, от кого, считая, что это всё от главы Хартии, чтобы "дело шло быстрее". Фарен не удивлялся, когда Рика начала возвращаться позже. Нет, Фарен не удивлялся. Фарен злился. Просто Фарен любил Рику. Он не мог не знать, что его сестру осматривают с ног до головы, словно нага на убой – подойдёт иль нет. Разве что зубы не смотрят. Его это бесило до смерти, потому что Рика не чёртов наг. Не простая гномка. В ней не было ничего, присущего кастолишённым, кроме чёртова клейма (но и оно её не портило). Никто не видел этого – кроме Фарена. Только Фарен знал её, только он мог разглядеть Рику. Только для Фарена она была ярко-рыжим огоньком во мраке Пыльного города. Если Броска возвращался домой, а Рики ещё не было, то и дом казался тёмным. Но стоило сестре переступить порог, как сразу становилось светлее. Появлялось, наконец, чувство, что всё на месте, как должно быть. Фарен любил Рику. Фарен не мог видеть солнца, не знал о его существовании, так что не мог сравнить Рику с ним. Но если бы знал – обязательно бы это сделал. Он не знал и о растениях, цветах, растущих на поверхности, об огненных незабудках – иначе наверняка бы сравнил Рику с ними. Она была светлая – огненная – и незабываемая. Сладкая. Занимала такое большое место в мыслях, что иногда казалось, что ни о чём другом думать просто нельзя. Вся его работа, каждое его задание, каждое грязное дело, которые считались обыденностью – всё ради неё. Фарен не знал ни солнца, ни огненных незабудок, так что сравнивал Рику со свечой, которая освещала его ежедневный мрак, делая его немного терпимее. Фарен любил Рику. Любил смотреть, как она расчёсывает и укладывает свои длинные волосы. А ещё больше – когда они, рассыпаные по плечам или по тонкой подушке, полыхали пожаром в полумраке. Фарен любил её улыбку, но больше ему нравилось, как она кусала до крови губы, сдерживая стоны. Фарен любил её смех, но ещё больше любил её приглушённые вздохи в темноте их личного пыльного храма. Да, Фарен любил Рику. Слишком сильно. Сильнее, чем должен был любить брат. Почти не было ни сомнений, ни моральных барьеров. Были сильное чувство, желание, а после – стремление к единению. Только вместе они чувствовали себя в безопасности. И тот факт, что жили они в самом опасном и прогнившем до черноты районе Орзаммара, не препятствовал, а способствовал этому чувству. Только вместе им было хорошо. Хотелось упиваться друг другом, пока не наполнишься до краёв… Во всяком случае, так это ощущал Фарен. Запуская руку в рыжий огонь её волос, до боли стискивая её руки, оставляя синяки, прижимаясь к ней, стараясь каждой клеточкой ощутить её тепло, он наполнялся её внутренним светом. Рика освещала, она грела. И опустошалась. С каждым горячим касанием, с каждым судорожным вздохом, с каждым вырвавшимся в ночной тишине стоном, она опустошалась, словно из неё, как из сосуда, капля по капле выливали её жидкий огонь. Её становилось слишком мало. Чем дальше, тем меньше. Во всех смыслах. Так что когда Рика возвращалась поздно, Фарен злился. Психовал, орал, сыпал ругательствами, бил кулаками в стену – и уходил под возмущённые вопли матери и, что самое страшное, разочарованный взгляд Рики. Ему всё опаршивело. Он часто срывался. Не мог сдерживаться при дурацких шуточках Леске о сестре. Однажды после такой шутки друг ещё неделю ходил с разбитым носом. Иногда Фарену казалось, что Леске понимал куда больше, чем показывал. После каждого скандала Рика оставалась одна, захлёбываясь рыданиями – это последнее, что Фарен слышал, прежде чем выйти из дома. Неважно, куда. Чем дальше, чем пыльнее, чем темнее – тем лучше. Подальше от тёплого, согревающего огня, которого почти не осталось. Долго так продолжаться не могло, и Фарен, и Рика это понимали. Мать наверняка тоже, но она не подавала виду, что вообще что-то знает. А может, и впрямь не знала. Большую часть своего времени она спала или смотрела подолгу в одну точку с бутылкой в руках, пребывая в воспоминаниях, когда её жизнь ещё не была столь пустой и лишённой смысла. Ругань с Фареном вытягивали из Рики больше огня, чем долгие ночи с ним под рваным тонким одеялом. Она сгорела за несколько дней, потускнела, посерела и словно покрылась пылью. Фарен не мог смотреть на неё. От его Рики уже ничего не осталось. Вскоре он почти перестал приходить, принося домой лишь деньги с контрактов Берата. В один из таких дней, когда он вернулся, Рика снова горела и сияла. Как и её новые гранатовые серьги. Фарен получал много переломов, вытерпел много боли от кулаков, игл, лезвий. Но блеск от серег ударил почему-то сильнее всего. Своей яркостью. И светом, но не тем тёплым, что дарила Рика, а каким-то холодным, чужим и инородным. Тогда произошёл самый громкий скандал. Тогда Рика, растрёпанная, с размазанной по лицу косметикой, прокричала сквозь рыдания, чтобы он больше не приходил, раз не может понять, что пора уже всё закончить, что это неправильно. Что же тебя это раньше не трогало, сладкая, когда ты буквально дышала жаром, тогда, в одну из ночей… Да. Тогда она сказала, чтобы он уходил и не возвращался. Именно тогда Берат отправил его с Леске к Оскиасу. В тот же день они отравили Майнара. В тот же день Фарен вышел на Испытания за Эверда. В этот же день он ушёл и не вернулся. Ты же этого хотела, моя сладкая?