Всегда держись за мной

Харри не любил учиться. Ни чуточки. Сидеть на жесткой лавке, пытаясь не уснуть под монотонный голос миссис Грувер — иначе получишь линейкой по пальцам — вчитываться в непонятные загогулины, рисовать палочки и черточки, а потом вновь попасть под гнев злобной учительницы за кляксы… нет, Харри определенно не любил учиться. Его неспокойный дух жаждал свободы. Лазать по деревьям, пускать кораблики, устраивать грязевые войны с ребятами из соседней школы, распугивать ворон, утянуть в лавке пирожок из-под носа суетливой полной женщины, отвлекшейся на покупателей — вот это он любил. Вот это было весело. Но у Тома, как всегда, на все было свое мнение. Том вообще оказался невозможным занудой и зубрилой. Если поначалу Харри не обращал на это внимания, то, пожив с Риддлом некоторое время, он был готов лезть на стенку от скуки. И не оттого, что сосед по комнате его никуда не пускал, нет — Том к его делам был довольно равнодушен — а просто от осознания, что приятелю интересней уткнуться носом в книжку, да еще и не про индейцев или рыцарей, а самый обычный учебник, чем пойти с ним поиграть. А читать Том мог очень долго с самым что ни на есть противным выражением лица, которое сам самодовольно называл «задумчивым». — Если тебе так скучно, можешь пойти на улицу, — рассеянно заметил Риддл, шурша страницами очередной книги. — Там дождь! — возмутился Харри и перевернулся на другой бок. Смотреть на бумажную разлучницу не хотелось. — Тогда лежи тихо. Твое сопение жутко меня отвлекает. Харри из вредности засопел еще усерднее и получил подушкой по затылку. — Вместо того, чтобы лежать и дуться, лучше бы тоже позанимался, — нравоучительно заявил Том. — Твои оценки оставляют желать лучшего. И это в первом классе! — А я не очень умный! — нагло отозвался Харри и крепко вцепился в подушку, когда приятель пришел ее забирать. — Что упало, то пропало!.. — и тут же получил щелчок по лбу. — Ауч! Довольный Том закинул подушку на кровать и вновь уселся за небольшой стол, загроможденный тетрадками и книжками. Кроули очень сомневался, что хотя бы половина этой горы была частью школьной программы. — Ты не просто «не очень умный», а глупый. И ленивый! — как-то ликующе возвестил его Том, на что Харри тут же возмущенно взвился: — И ничего я не глупый! — Ленивый. — И не ленивый вовсе! — Тогда почему так плохо учишься и не стараешься? — коварно спросил Том и как-то ехидно улыбнулся. Настолько ехидно, что Харри, вспылив, вскочил — хотел сначала спихнуть Риддла со стула, но тут же передумал, тот бы вполне мог выпихнуть его самого, из окна, например — и поставил рядом колченогий табурет. Повозившись и ненароком уронив добрую половину тетрадок Риддла на пол, он плюхнул на стол свои прописи и карандаши и начал вычерчивать дурацкие буквы так старательно, как никогда прежде. Том фыркнул — не обидно, а одобрительно — но ничего не сказал. Пододвинулся немного и тоже принялся за уроки. Правда, явно не свои, а ребят сильно постарше — это краем глаза Харри углядел. Но тут же уткнулся обратно в прописи, заметив недовольство друга. *** Тому было весело, очень весело — хотя он этого, конечно, не показывал. Харри было легко вывести из себя, чуть не так улыбнешься, как он начинает надуваться, словно набивший щеки хомяк. Податливый, точно глина, он, одновременно с тем, внутри был закаленным, как сталь. Том мог как-то влиять на него: приучить заниматься, не отлынивать, не ковырять в носу и завязывать шнурки так, чтобы они не развязывалась через каждый два фута; но Харри во многом оставался незыблемым. Например, категорически не хотел никого проклинать. Тому это казалось до умопомрачения глупым, но Харри уперся, точно молодой бычок, и ни в какую не соглашался демонстрировать свою «особенность». Более того, он ненавидел, когда приятель начинал причинять кому-то боль, даже какая-то бездушная скотина, вроде приблудного облезлого кота, могла найти в Кроули своего спасителя. — Что ты делаешь? — пораженно вскрикнул Харри, отрывая Тома, между прочим, от весьма важного занятия — мальчик заставлял кота кусать свои лапы. Животное уже начало подвывать от боли, но сдвинуться с места не могло ни на дюйм. — Учусь, — просто отозвался Риддл и тут же получил кулаком по уху. Харри был щуплым, но Тома давно уже не били, так что перед глазами все поплыло от выступивших слез. Кот, стоило чуть отвлечься, сразу дал деру, оставляя после себя маленькие кровавые следы. — Ему было больно! Что это за учеба такая? — закричал мальчик, дрожа всем телом. Его напугала увиденная картина: и точно обезумевший кот, и Том, смотревший на него тем самым опасным прищуром, заставлявшим хулиганов на три головы выше отводить взгляд и спешно уходить. Но больше всего мальчика испугало то, что в друге он не увидел ни капли раскаяния, лишь непонимание и обиду.  — Ты ударил меня! Вот мне больно! А это всего лишь облезлый кот, которого все равно не сегодня, так завтра загрызут бродячие псы! И ничего он не чувствует! — закричал Том в ответ, потирая багровеющий синяк. Харри задохнулся от возмущения. — Ничего не чувствует? Да что с тобой?! Он живой, как и мы! В нем тоже есть тепло, тоже течет кровь, он тоже хромает, когда поранится! Так почему же тебе больно, а ему нет? Риддл открыл было рот, чтобы ответить, но… не нашел ни одного подходящего слова. Ухо немилосердно ныло и отвлекало, но мальчик понимал, что не это причина того, что он не может защититься от нападок друга. Он попросту не знал, что сказать в свое оправдание. — Животные, Том, — сказал Харри тихим, дрожащим голосом, — тоже умеют бояться. Злиться. Плакать. Защищать, привязываться и любить. Могут обидеться и ненавидеть. Не надо становиться для них мучителем лишь потому, что тебе этого хочется. Ты всегда говорил про задир, что они плохие, что кулаками махать для самоуждевения… — Самоутверждения, — машинально поправил его Том, но Харри лишь отмахнулся и продолжил: — Для самоувертждения плохо, что обижать слабых плохо. Тогда почему делаешь это сам? Кота ты назвал облезлым, но разве от этого он перестал быть живым? Или, если я мелкий и слабый, то меня можно бить? Просто потому что я «облезлый»? В изумрудных глазах горело праведное негодование и гордая уверенность в своей правоте. Впервые Том отвел взгляд. Впервые ощутил что-то похожее на… стыд? Никто и никогда не говорил ему, что это плохо, а если и говорил, то Том пропускал чужие мнения мимо ушей. Но теперь упрекал его не кто-то чужой, а Харри. Его Харри. Первый и единственный друг, чье расположение Том так не хотел потерять, пусть и был старше на целых два года. Только теперь в изумрудных глазах сияло не восхищение, а отвращение. И Риддлу стало тошно. От самого себя, от того, что он натворил — впервые мальчик ощутил, насколько, должно быть, страшно и больно было тому коту. И это был далеко не первый кот. Том заплакал. Захлебываясь в рыданиях, размазывая слезы и сопли по лицу рукавом серой курточки, плача так горько, словно сам был тем покалеченным котом. Харри нерешительно смотрел на него, а потом приблизился. Он никогда прежде не видел, чтобы Том так плакал. А точнее, не видел вовсе. Сейчас же в мальчике словно пробило плотину, и все, что копилось у него на душе, вырвалось громким детским плачем. — Том, — прошептал он, — не делай так больше, хорошо? Риддл, тщетно пытаясь вытереть заплаканное лицо мокрым рукавом, посмотрел на него покрасневшими и опухшими глазами. — Не буду. Ты только не уходи, Харри. Прошу. Что-то защекотало у Кроули в носу и горле, и по его щекам тоже заструились слезы. Шмыгнув носом, он крепко обнял Ридлла, стараясь не задеть синяк у того над ухом. — Никогда не уйду. Обещаю. Что-то на грани слышимости едва уловимо звякнуло, но мальчики, даже если и услышали это, то не обратили никакого внимания. Были дела поважнее.