Всегда держись за мной

Амалия Линор Грувер была женщиной весьма жестких нравов. Неодобрительно относилась к слабости, а слезы и нытье презирала вовсе. Воспитанная в строгости, она не могла себе даже вообразить, что с детьми можно обходиться как-то иначе — впрочем, и с воображением, надо признать, у нее было довольно туго. Жизнь у Амалии Линор Грувер не задалась с самого начала — это любой, кто узнает ее историю, может подтвердить. Но вот беда — жаловаться она не любила, а рассказывать о себе иначе ну никак не выходило. Правда, к превеликому сожалению, тем больше раздражения у нее вызывали чужие жалобы, скулеж и псевдо — как она была уверена — страдания. Тем паче у детей — у этих паршивцев впереди была целая жизнь, наполненная возможностями, которые большинство из них наверняка спустит в унитаз, а у Амалии Линор Грувер есть только дурацкое имя и саквояж с дурными воспоминаниями. Преподавание никогда не было подходящей стезей для нее, но, увы, в науку, где господствовали мужчины, хода не было, так что оставалось растрачивать свою жизнь на неблагодарных детей, которым, по большинству, дела до учебы не было. Это раздражало Амалию больше всего — у паршивцев есть возможность получать образование, отправной билет в лучшую жизнь, а они бездарно ковыряли в носу и нескончаемо ныли от необъятного количества домашнего задания. Были среди них уникумы, которые получали искреннее, а порой и почти маниакальное удовольствие от учебы и познания нового, но и они не могли растопить ледяное сердце Амалии — многие из них были отвратительными выскочками, ставившими под сомнение все, что она говорила. Больше других этим грешил приютское отребье Риддл. Дамы из учительского состава частенько шушукались, дескать, этот Риддл — самое настоящее чудовище, которому и в глаза-то страшно лишний раз взглянуть; однако сама Амалия Линор Грувер была согласна с этими сплетнями только лишь наполовину — в глазах мальчишки не было ничего хоть сколько-нибудь пугающего, но вот на занятиях он и впрямь напоминал ей монстра — более въедливого и приставучего ребенка еще надо было поискать. У самой миссис Грувер детей не было — и за это она частенько благодарила Господа — но зато был муж, брак с которым отнюдь не делал ее счастливой. Однако Амалия была весьма консервативна, потому полагала, что даже худой брак куда как лучше одиночества, и презрительно фыркала, завидев дам из общества «Синий чулок». Она прекрасно знала, что эти престарелые девицы вечно хихикают за ее спиной, но считала себя выше склок. Над ней вообще частенько подшучивали, еще с самого раннего детства. Отчего-то людям казалось остроумным называть ее «подменышем», ребенком волшебного народца. Им казалось забавным, что у столь мрачной и непримиримой девушки, а позднее и женщины — «троллиха», как презрительно называли ее в лицо — такое прелестное имя. Амалия Линор — и правда, есть в этом что-то сказочное, словно перелив радуги во всплеске воды, словно легкое трепетание крылышек феи — и, разумеется, оно совершенно не подходит подобному мерзкому человеку. Нет, сама Амалия никогда не считала себя хоть сколько-нибудь мерзкой. Она видела в себе ряд недостатков, но не понимала, с чего вдруг ее награждают целым рядом не самых приятных эпитетов. А имя… что с того, что оно красиво? Есть на свете множество красивых имен, и носят их злостные преступники. Оно вовсе ничего не значит. Совсем. Но люди, как Амалия поняла давным-давно, в большинстве своем, не очень-то умны. Потешаются над всякими мелочами, пытаясь продемонстрировать свое остроумие, но, на деле, увидеть в них можно только лишь одну скудость здравомыслия. И взрослые, и дети были одинаково глупы и злы, по отношению к ней, так что, будучи еще ребенком, Амалия не понимала — с чего бы это ей выказывать уважение вежливыми разговорами, учтивыми кникенсами и потупленным взглядом. С чего вдруг? Нет, Амалия Линор всегда была воспитана, держалась достойно. Спина ее всегда была выпрямлена, плечи расправлены, а взгляд смотрел уверенно и прямо. Внутреннее бушующее пламя, побуждающее ее срываться в гневные выкрики или отвесить звонкий подзатыльник очередному насмешнику, Амалия сумела усмирить, да до того здорово, что окружающие видели перед собой холодную и серьезную девочку, впоследствии выросшую в суровую, строгую женщину. Внутреннее пламя неописуемо прекрасно, да вот некуда его направить — только лишь сожжет: так рассуждала Амалия и возводила вокруг него ледяные стены да щиты, лишь бы никто и глазочком не увидел беснующееся пламя в ее глазах. Жизнь Амалии Линор Грувер была полна недовольства, раздражения, едва сдерживаемого гнева; порой находилось место для почти умиротворения — когда женщина копалась в земле, ухаживая за раскидистым розовым кустом, или когда усаживалась в кресле после долгого дня и гладила мурчащую Тэсси — прелестный комочек рыжей шерсти и белого брюшка. Однако и в жизни несгибаемой Амалии Линор Грувер было место для почти необъяснимого страха. Страха? Женщина раздраженно дернула плечом от почти кощунственной мысли. Легкая вуаль беспокойства и еще чего-то неприятно тревожного, бередившего душу куда сильнее смешков от «синих чулок» — не более того. Еще одно приютское отребье из святого Батерби. Не приставучий паршивец Риддл, не малолетний преступник Бакстер — о, когда этого сорванца посадят в тюрьму, Амалия не поскупится и выпьет пару бокальчиков шерри за его здоровье — а чертов Кроули. Миссис Грувер всегда была весьма рациональной, но даже она не могла не заметить одну странную закономерность. Все учителя и дети обходили стороной Риддла — в котором сама Амалия не наблюдала ничего такого — но зато мерзкого Кроули, вызывающего у женщины едва ли не кататонический ступор, казалось бы, никто не замечал. Порой Амалии казалось, что она сходит с ума — мальчишку, который ежедневно посещает занятия, могут не упомнить даже те, кто проводят уроки с этим классом почти столь же часто, как она. Вообще Кроули, на вид, вполне обычный мальчишка — неусидчивый, неаккуратный — за что нередко получает от Амалии хлесткие удары линейкой — но было в нем еще кое-что, заставляющее женщину нервно сглатывать и отводить взгляд. Глаза. Глаза, которые во все времена называли колдовскими. Стоило Амалии Линор Грувер заглянуть в них, как ее пронизывала неясная тревога, навеянная едва уловимыми воспоминаниями о чудесах, феях и прочих глупостях. Лживыми, порочными воспоминаниями, способными лишь утащить ее грешную душу в Ад. Одним лишь усилием воли удавалось отмахнуться от гнетущих мыслей и переводить взгляд на что-то иное — да даже на вихрастую макушку, которой явно лишь изредка касаются зубчики расчески. Амалия Линор Грувер, на самом деле, не была так уж набожна — но отчего-то именно колдовские зеленые глаза Кроули побуждали ее помолиться лишний разок, мысленно преклоняя колени перед Всевышним. Однажды, с началом нового учебного года, Амалия заметила новую странность. Кроули перестал быть для окружающих невидимкой. Теперь и о нем начали судачить учительницы, отмечая небывалую для этого мальчишки усидчивость и прилежание. Теперь с ним болтали одноклассники, зазывая в игры, наравне со всеми. Поразительно — никто не помнил о том, что прежде этого паршивца словно не существовало ни для кого, кроме Амалии Линор Грувер. Но, хотя Кроули и внезапно перестал быть для всех невидимкой, не изменилось одно — его глаза по-прежнему пугали миссис Грувер, и причин для этого несчастная женщина так и не смогла отыскать. *** — Миссис Грувер такая противная, — пробурчал Харри, недовольно дуя на покрасневшие и вздувшиеся пальцы. — Лучше бы она объясняла также хорошо, как линейками размахивала. Как я вот этими сосисками теперь ее прописи выводить буду? — Ну-ну, — Эмми успокаивающе потрепала его по голове, — не расстраивайся, она ко всем придирается. Давай я тебе холодные компрессы сделаю? Станет полегче, а там и глазом не успеешь моргнуть, как все пройдет. Не дожидаясь ответа, девушка упорхнула в сторону лазарета — искать чистые тряпки и таз — оставив мальчика молча смотреть ей вслед. Для Харри была непривычна такая забота — раньше Эмми даже не обратила бы на него внимания, а сейчас вон оно как, сразу подскочила, стоило ей заметить, как мальчик трясет руками, стараясь хоть так снизить пульсирующую боль. Нет, Харри вовсе не жаловался вниманию — оно оказалось очень даже приятным. Теперь он видел, что приютские вовсе не такие противные, как казалось, да, не со всеми получалось поболтать да подружиться, да и далеко не все были Харри симпатичны, но теперь мальчику жилось не в пример веселее и лучше. Если не считать мерзкой миссис Грувер, конечно. Маленький Кроули понятия не имел, чем так насолил злобной учительнице. Эмми, конечно, была права — миссис Грувер терпеть не могла всех и каждого: от ученика до короля Эдварда, но никто не мог похвастаться таким количеством выговоров, наказаний и ударов линейкой. И нельзя сказать, что Харри совсем не старался и был худшим в школе! Вон, Уолли, с его нечищеными зубами и вечной вонью изо рта, вообще читать толком не умел, да и писал с трудом — это почти в тринадцать-то! Правда, Том что-то говорил о болезни, дескать, это не Эрик совсем не старается, а болезнь ему не дает нормально читать и писать. Харри, пусть и с трудом, но поверил — хотя название невиданной болячки так и не запомнил — однако все равно обижался. На Эрика хоть было, за что злиться, но и тот столько не получал, как Харри. Иногда мальчик старался отыскать в глазах миссис Грувер хоть что-то. Сочувствие, может? Или проблеск души, о которой так часто вещали в Воскресной школе? Харри и сам не знал. Но четко он понял лишь одно: в бездонных чернющих глазах миссис Грувер не было совершенно ни-че-го. Да и смотреть в них долго не получалось — противная тетка вечно отводила взгляд, будто ей было противно. Или страшно. Но последнее отказывалось укладываться в голове, так что Харри мигом отбрасывал дурацкую мысль. Миссис Грувер и чего-то боится? Глупость какая. В школе, куда ходили все приютские, а еще обычные ребята, живущие по соседству, были самые разные учителя. Многим учить детей из приюта казалось не-прием-ли-мым — Харри это сам слышал, своими ушами, при нем раньше не стесняясь говорили все, что думали, только недавно начали замечать. Харри это, надо сказать, обижало — не то, что его, наконец, заметили, а что их считали хуже ребят, у которых родители были. Что вообще в этих родителях такого хорошего? Вон, у Мириам были родители, она их помнит даже. Пили постоянно всякую гадость, да били ее чуть не до смерти. Здорово разве? Но в этой же школе ее тогда считали девочкой из «нормальной семьи», а теперь она — «приютское отребье». А что поменялось-то? В самой Мириам — ничего. Харри все чаще начинало казаться, что взрослые далеко не такие мудрые и справедливые, какими стараются себя показать. — Так, в общем-то, и есть, — неслышно подошедшая Эмми присела рядом и взяла Харри за распухшую ладошку. Тот подскочил от неожиданности и с трудом сдержал негодующий вопль. — Взрослые — те же дети, просто у них в запасе больше прожитых лет и опыта. Если человек глупый или злой, его не исправят прожитые годы. Марта говорила мне, что в каждом взрослом живет ребенок. И этому ребенку бывает страшно, грустно, одиноко. Еще она говорила, что этот ребенок во многом определяет плохое в нас, — девушка замялась и некоторое время молчала, прикладывая холодные компрессы и сосредоточенно морща лоб. — Точнее, не этот ребенок сейчас, а то, что человек пережил в детстве. Все плохое накладывает свой отпечаток, и человек может нести бремя этого плохого всю свою жизнь. Харри насупился. Голос Эмми был приятным и нежным, но понятнее от этого не становилось. Мальчик попытался хоть на мгновение вообразить себе миссис Коул ребенком, но как ни старался, не мог. Словно миссис Коул никогда не была маленькой девочкой — а ведь была, наверное — а появилась на свет именно такой: седой и уставшей. — Выходит, взрослых не бывает? Есть только грустные дети, которые прячутся во взрослых телах? — Именно так, — Эмми светло и солнечно улыбнулась ему. — Я закончила, посиди так немного. Харри посмотрел на перевязанные руки. И правда, болело поменьше. Наверняка потом он сможет спокойно покушать, а не как раньше — с трудом держать ложку в кулаке, словно пятилетка. Но было кое-что, не дававшее ему покоя. — Думаешь, миссис Грувер обижает меня, потому что я не нравлюсь ей-ребенку? Эмми задумчиво провела пальцами между локонами. — Не то, чтобы не нравишься… Может, ты напоминаешь ей кого-то? Кого-то, кто очень давно обидел ее. — Все равно это нечестно! — воскликнул Харри и шмыгнул носом. — Я ведь ее не обижал! — Ну-ну, — Эмми потрепала его по макушке, — не злись так. В жизни вообще мало справедливости. Чем больше зла ты будешь принимать слишком близко к сердцу, тем больше будешь помнить и хранить в себе. И тебе будет плохо, и другим, на ком решишь это дело выместить. Вот, как с миссис Грувер. — А как его… не принимать? — насупился Харри. — Оно же само. Эмми засмеялась и взмахнула руками. — Меня в приюте и в школе постоянно дразнили, да и сейчас дразнят. Ведьма, да ведьма, вот заладили! — она заливисто засмеялась, а мальчик отвел взгляд. У Бенсон на руках была целая россыпь родинок, а на двух пальцах не хватало ногтей — то, на что Харри вообще не обращал внимания. Подумаешь, пятнышки и ногти! Эмми похожа на ангела, из тех, которыми расписаны стены в церквях, Такая же красивая и добрая. Волосы светлые-светлые, длинные, всегда украшены лентой, прямо как у куклы. А глаза были то зеленые — но не как у Харри, а темнее — то карие. Чудеса! А противные девчонки из школы — а раньше и в приюте такие были, но потом стали сильно взрослыми и ушли — просто завидовали ей, вот и смотрели, за что можно побольнее укусить. — Ничего ты не ведьма, — пробурчал Харри, — они просто все глупые. Только и ищут, к чему прицепиться, лишь бы поддразнить. — Спасибо, — улыбнулась ему Бенсон, — но я не к тому это сказала. Понимаешь, я вполне могла обидеться на них, да и на весь мир заодно. Злиться на дразнилки и прочее. Только, знаешь, в таком случае, я бы искала везде подвох, — увидев непонимание в глазах мальчика, она замялась, но постаралась пояснить. — Ну, мне бы все время казалось, что люди смотрят на мои руки, что им противно, что они вот-вот скажут о них что-то плохое. Думала бы, что раз мне сказали что-то о руках, но они непременно пытаются меня задеть. И наверняка грубила бы всем и каждому вокруг. Хорошо это? — Нет! — для верности Харри помотал головой. — Вот и я думаю, что плохо. Понимаешь, мы не золотые монеты, чтобы всем нравиться, а еще — не существует идеальных людей, так что обязательно найдутся те, кто найдет в нас какой-нибудь изъян. Если каждое дурное слово взваливать на себя, то попросту сломаешься. Эмми умолкла, а Харри даже и не знал, что сказать ей в ответ. Сидя на широком крыльце их приюта, они оба молчали, наслаждаясь теплым сентябрьским ветерком и медленно выгорающей зеленью травы да листьев деревьев. Где-то в отдалении явно затеялась шумная игра: ребят было не видать, зато громкие переклички да возня были слышны на диво. Из открытого окна кухни раздавалось бряцанье посуды, которому вторил стук ножа по разделочной доске — Барбара начала стряпать ужин. Где-то наверху болтали Тара с Хеленой — бедняга Бромфильд была туговата на одно ухо, так что звонкий голос Тары разносился на весь двор откуда-то из комнаты с открытым окном. Харри вдохнул пряный осенний запах: каштанов, прелых листьев, да влажной земли, и широко улыбнулся. На диво было спокойно и как-то тепло на душе. — Так… миссис Грувер сломалась? — все же решил он прервать затянувшееся молчание. Эмми даже не сразу услышала его — улыбаясь, она тоже погрузилась куда-то в свои мысли, наверняка тоже наслаждаясь погожим деньком. — Кто знает… но, думаю, для всего есть свои причины. Вряд ли она тебе расскажет, почему так предвзято относиться, но однажды, как мне кажется, ты поймешь. Просто… постарайся сильно не накручивать себя из-за этого. Мало приятного получать выговоры, да пальцы лечить, но постарайся еще и прислушиваться к словам миссис Грувер. Она ведь не наказывает тебя ни за что? — Нет, — все же признал Харри, и призадумался, — кажется, сегодня я невнимательно слушал и совсем неправильно ответил на вопрос. И еще задание на уроке не сделал — задремал. — Ну вот же! — всплеснула руками Бенсон. — Конечно, она будет злиться! Ты же совсем не слушаешь, пока она распинается и пытается хоть чему-то вас научить. Харри засопел и отвернулся — ответить было нечего. Ему совсем не нравилось учиться — было нудно и неинтересно, но ведь миссис Грувер не виновата в этом, да? Умом-то он понимал, что, наверное, сам дурак, как говорится, но было все равно обидно. — Давай договоримся с тобой, Харри, — Эмми мягко потрепала его по голове — в очередной раз. Мальчик все понять не мог, чем ей так приглянулись его волосы, но был твердо уверен в одном — теперь они точно превратились в лохматый кошмар. — Ты будешь поусердней заниматься и постараешься не засыпать на уроках. А еще — подойдешь к миссис Грувер и извинишься. — Но за что? — страшно возмутился Харри. — Она уже меня наказала, почему я еще и извиняться должен? — Потому что она наказала тебя за «надо», но неприятно ей было и как человеку тоже, — назидательно сказала Бенсон. — Так что подойди завтра перед уроками и попроси прощения. И перед этим сам поставь себя на ее место и постарайся понять, почему же извиниться все-таки стоит. — Ладно, — сердито буркнул Харри, но его нахмуренные брови тотчас разгладились, стоило услышать колокольчики смеха Эмми. *** — Миссис Грувер?.. Амалия оторвалась от просмотра записей и посмотрела на насупленного мальчишку. Тот отвел взгляд — хвала Господу — и задумчиво рассматривал шнурки на своих ботинках. — Да, Кроули? — видеть его до урока совершенно не хотелось, но не выгонять же взашей из-за подобных глупостей? — Миссис Грувер, мэм… — он глубоко вдохнул, словно собираясь нырнуть, и выпалил, — извинитеменяпожалста! — Что? Говори внятно, а то словно каши в рот набрал! — Амалия потерла ноющие виски. Голова немилосердно трещала еще со вчерашнего дня, даже сон не помог, а блеяние этого мальчишки выздоровлению никак не способствовало. — Извините меня, пожалуйста, мэм. За вчерашнее, — Кроули вздохнул. — Я правда-правда постараюсь так больше не делать. Женщина с удивлением воззрилась на него. Вот так-так, чудеса с самого утра. Впервые на ее памяти кто-то решил попросить прощения после сурового наказания, да еще и сам, без понукания. Чуть откинувшись на стуле, не меняя, однако, идеальной осанки, Амалия надменно уточнила: — И что именно делать ты больше не собираешься? Кроули явно хотел отделаться простыми извинениями, но не тут-то было. Зачем просить прощения, если и сам толком не знаешь, за что именно? Но мальчишка удивил ее во второй раз. — За то, что не слушал, а еще и уснул… это было очень, ну очень невежливо! Я бы тоже обиделся и расстроился, если бы что-то рассказывал, а кто-то просто взял и все мимо ушей пропустил, — Кроули отвел глаза и стыдливо покраснел, словно вспомнил о чем-то. — Я не очень люблю учиться, но все равно буду стараться и внимательно слушать. Так что сильно-пресильно извиняюсь перед Вами, мэм! Губы Амалии Линор Грувер тронула едва заметная улыбка. Ее неожиданно порадовали эти слова. Глаза Кроули по-прежнему пугали ее, но теперь она чувствовала не раздражение при виде него, а благодарность. — Так и быть, прощаю, Кроули. Но смотри мне: еще хоть раз — и я навсегда разочаруюсь в тебе. Говорить подобное было не слишком-то педагогично, но женщине было ровным счет все равно. Будто ее заботят чьи бы то ни было чувства! Но мальчишка удивил ее в третий раз: радостно просияв, он воскликнул: — Огромное Вам спасибо, миссис Грувер! Постараюсь не разочаровать, мэм! — Иди уже, — женщина улыбнулась чуть шире, и Харри на секунду замер, но после торопливо попрощался и побежал в часовенку, на обращение школьного капеллана. Ему не почудилось! Всегда злобная и противная миссис Грувер и вправду улыбнулась ему! Дважды! Надо будет обязательно рассказать Тому! Вот он удивится… и пусть только попробует не поверить! Под шум удаляющихся шагов черноволосая женщина со строгим пучком на голове задумчиво перебирала бумаги, а с лица ее не сходила улыбка, подозрительно похожая на счастливую.