***
Их маленькая уютная комнатка, в которой хочется остаться. Нужно собирать вещи, перебороть себя. На следующей неделе первый рабочий день в клубе. К хорошему действительно быстро привыкаешь. На доброе отношение и вовсе подсаживаешься. Чимин сидит на кровати, поджав колени к груди, и ждет возвращения Хосока. - О, Чимин-ни, ты уже здесь, - радостно возвещает Хоуп, ставя пакеты на пол. – А я тут ходил за покупками… А Чимин уже висит у него на шее и вжимается губами в губы, елозит руками под новой футболкой и настойчиво выпрашивает интима. Прячет под страстью что-то тяжелое, но что именно Хоуп не расспрашивает. Он не отпирается, не может, просто толкает младшего к кровати, подминает под себя и жадно припадает к шее, срезает языком угол адамова яблока и подпускает ладонь к паху. Чимин выпрашивает тягуче-хриплое и некультурное: «Выеби меня», и Хосоку хочется этого больше, чем он мог предположить. Давно пережитое похмелье как будто сделало грандиозный камбэк: в голову ударила пьянящая затея - довести Чимина до исступления крупицами, помалу. Хоуп смыкает пальцы на затвердевшем члене Чимы, тот закусывает краешек губы и выгибается навстречу, проводя руками по собственной выточенной талии. Он требует целовать себя немедленно, но Хоуп отдаляется. Чтобы вытянуть из ящика кольцо. Чтобы после того, как оголить стройные ножки, вставить Чимину приятно вибрирующую пробку. - Н..нет, - Чимин ставит бровки домиком, но раздается щелчок под мошонкой. - Неубедительно, - отсекает Хосок, обильно смазывая тугую мышцу и вводя тонкий конус вовнутрь. Чимин забывается. Для него важно уйти в сексуальную медитацию, закатив глаза и горячо дыша. Хосок знает, что делает. Он научился уже стольким занятным вещам, при упоминании о которых в былые времена раскраснелся бы безбожно. Надувная пробка вставлена до упора. Юркие пальчики Хоупа хорошо обращаются с пультом, и Чимин ощущает, как вибрация становится сильнее, а диаметр с трех сантиметров медленно расширяется до четырех и дальше. Из его груди рвутся ошалелые стоны, Хоуп слизывает с головки десерт. Все плохое, что когда-либо случалось, что вызывало страх – испаряется. С кожи, влагой. Хосок ставит вибрацию на среднее значение, языком ведет к торчащим соскам, облизывает и подбирается к невинному личику Чимина, смотрит. Пылающие щеки. Полные глаза слез. Из-за пробки, конечно же. Чимин притягивает хёна за шею и целует, развязно, долго. Он бы хотел вложить сюда куда больше, чем обычное желание. То становится невыносимым. Обидно. Обидно быть на обочине и пропускать мимо поезда. Кажется, не твой рейс. Хосоку уже все равно – билеты куплены. Он просто не хочет их потерять, ни Чимина, захлебывающегося стонами, ни далекого Тэхёна. То, что было сказано Чонгуку – правда. Но Хосок не договорил, что надеется, оправдывая свое прозвище. …Чимину не нужно просить долго. Хосок растягивает его пробкой так, что туда вошло бы и трое. Чимину честно по кайфу: чем острее боль, тем невесомее гнетущие мысли-мечты. Хоуп входит, придерживая его за бедра, одним заученно-классным движением, после которого уже не стыдно кончить. Чим рычит, сдирая ногтями кожу с изгибов локтей Хоупа, смотрит ему прямо в глаза из-под сбившейся мокрой челки, жалеет, что не встретил его первым. Так было бы проще. Был бы не просто чертовский хороший трах. - Ты…. – Чимин находит уловку, Хоуп двигается медленнее, наклоняется к нему, укладывая ноги к себе на плечи. - Что? - Любишь… меня? Хоуп подвешивает вопрос на язык и затыкает Чимина поцелуем. Чим скребет ногтями тонкие красные полосы от лопаток до самой задницы по его спине и жаждет ответа. Помимо того, что в нем так много Хосока. Ему недостаточно. Ему нужно то, что нельзя взвесить. - Любишь? – истерзанными губами повторяет Чим, и Хосок толкается сильнее, врезаясь зубами в его шею. – Хён-н… Научился бы Хоуп лгать – не мучился бы. Но он не умеет, не так воспитан. Разговор по душам во время такого секса - неуместная глупость. Хосок поднимает Чимина, не выходя из него, тащит к низкому широкому подоконнику, намеренно прижимает его мокрую спину к холодному стеклу. Несколько минут абсолютно и несказанного не здесь в крепких объятиях, приперченных опасной глубиной. Многовольтные разряды скручивают суставы, Чимина начинает трясти, он кончает сразу же, как только Хосок снимает проклятое кольцо. Кончает бурно, занося голос на фальцет, сотрясается окончательно и до выгибающихся стоп. Хоуп всегда держится дольше, потому что обрезанный. Чим откидывает голову назад, забывая, что там стекло. Глухой стук. И в эту секунду Хоуп кончает в него, и они оба понимают, что не было презерватива. Не то чтобы фатально, но очень странно. Между ними такого ни разу не было, потому что оба придерживаются гигиены и правил. Резинка не является какой-то преградой, но ее отсутствие ощутимо. - Эй… Ты что забыл наде…? – Чимин осекся на полуслове: Хоуп прижался к его губам. - В этом нет ничего страшного. Ты же позволял делать это Тэхёну, - опрокинув Чимина на кровать, говорит Хосок. - Да, но… - Чимин морщится, стирая пальцами вытекшую струйку с бедра. - Я не он, знаю, - пожимает плечами Хоуп и достает специальные салфетки для очищения использованных игрушек. – Уверяю, ты не залетишь. - Ну да, тогда бы Тэхён уже давно был на мне женат, - уныло смеется Чим. После душа Хосок подсаживается к лежащему на животе Чиме и спрашивает без стеснения и очень серьезно: - Что стряслось, Чимин? Где ты был до этого? Хоуп не из тех, кого легко провести. Конечно, он почувствовал, что с Чимином что-то не так. И сейчас все гораздо хуже, он посмотрел на младшего, как врач, подозревающий о страшных симптомах. - Ты виделся с Тэхёном? - Нет. Не с ним. - Значит, с Чонгуком, - методом исключения выводит Хоуп, выжидает паузу. – Зачем? - Неважно. Расставить точки над «и». - Расставил? - Не знаю. Получилось как всегда по пизде, вкривь и вкось. Иногда мне кажется, что я не умею выражать то, что думаю. - Отчасти ты прав, - улыбается Хоуп, поглаживая его по голове. Ему есть что скрыть, поэтому не допрашивает. Например то, что и он виделся с Чонгуком. Мало того – он у него ночевал. Чим поймет все неправильно, если сообщить. - А где был ты, когда ушел прогуляться? Я ведь так и забыл спросить, – читает мысли Чимин. - У какого такого друга? Мне можно начинать ревновать? - Можешь начать точить нож или готовить эшафот, - едва слышно, отвечает Хосок, Чим переспрашивает. Не услышал. – Один мой старый знакомый, какая разница. Я же здесь, с тобой. На глаза Хосоку попадается, наконец, цветная папка на столе. Ее явно здесь не было. Стоило только пробежаться взглядом по первым строчкам, как у Хосока резко меняется выражение лица, и вздрагивают плечи. - Чимин, это что? – Документы, копии, справки. Сбившееся дыхание, запоздалая тревога и ужас. – Ты и впрямь…? - Ты говорил, что в любом случае на моей стороне, хён, - поднявшись, говорит Чимин, слабо улыбается. – Даже если эта сторона родом из прошлого. Тебе же безумно нравится, как я танцую, правда? Хоуп медленно кивает. Ему тоскливо, он понимает, что не может ничего поделать. Грустно от того, как Чимин начинает собирать вещи, от того, как он старается быть таким беззаботным и веселым и ни на что не жалуется. Он искренний. В отличие от Хоупа. - Я так и не ответил тебе… - роняет он, когда чемодан у порога. - Любишь меня или нет? – Чимин застегивает кофту, затем обнимает Хосока и кротко говорит: - Я знаю ответ, хён. Все было бы иначе, будь у нас по Тэхёну. Хосоку стыдно, как собаке, но выдать свое предательство он не в силах. Сейчас это сродни распятию. «Знаешь, меня попутным ветром занесло тогда к Чонгуку… Ну, он ничего такой парень». И застрелиться после того, как Чимин отступит в ужасе и замолчит. Поэтому Хосок отпускает его без лишних слов, медленно закрывает за ним дверь, а тот всего лишь попросил не провожать. Прощаться почти так же, как при встрече, при таких же странных обстоятельствах – красивый и загадочный жест. Хоуп садится на кровать, хватается за голову и до скрипа зубов держится. Можно хоть упиться сексом на завтрак, обед и ужин. Но он никогда, никогда не заменит любви.***
Прохладно и пасмурно. Чимин везет за собой чемодан и смотрит под ноги. Счастье длительностью в полгода с Тэхёном и еще чуток втроем. Оно стоило того, чтобы попробовать бросить неуспешную жизнь, вечные долги пьющего отца и болезненную потерю матери. И все же Чимину хочется плакать, как ребенку, в три ручья, взахлеб. Не получается. С Тэхёном было очень хорошо и уютно, всегда тепло. С ним не могло быть страшно, он согревал и ласкал, он единственный, кто одарил Чимина беззаветной и очень правильной любовью, как казалось. И он же поставил ее под сомнение. Этого Чимин понять никак не в силах. Он и лгал-то только потому, что боялся быть непринятым. Кому нужен проблемный брошенный ребенок? Был период, когда Чимин и себе самому был в тягость. Ворота закрываются. За металлическими узорами прячется хорошо знакомое здание, ставшее вторым домом, если не первым. О том, чтобы возвращаться в родные пенаты Чимин даже не думает. Снова будет снимать квартирку рядом с клубом. Уходить от всего, что так дорого сердцу – тысячу раз тяжело. С Хосоком тоже не будет как прежде, Чим знает наверняка, чему-то, но жизнь его научила. Например тому, что никогда нельзя быть до конца уверенным в людях, что они многогранны, как картинка калейдоскопа. Только-только ты помнишь его улыбку и признания, а назавтра тебя возненавидят. Или найдут повод, чтобы избавиться. Но Чимину проще верить в лучшее. Так уж вышло. Он наталкивается на него почти в упор, потому что смотрит тупо под ноги. Тэхён в мягком полосатом свитшоте и зауженных джинсах, с рюкзаком за плечами и в полном недоумении. Как будто свалился с верхушки дерева. Тэ не может и рта раскрыть: Чимин смотрит на него, точно извиняясь, затем слабо кланяется и обходит, ускоряет шаг. За ним чемодан, трещит пластмассовыми колесами о трещины между плитками. Тот чемодан, с которым он приехал. И в нем спрятано куда больше тайн. Не в смысле тех, что притащены с работы. Тэхён вдруг доводит до кульминации мысль, что вообще ничего не знает о Чимине. Кроме той выдуманной истории, конечно. И этот незнакомый, но до боли родной Чимин безропотно уходит насовсем. Ступор. И прежде чем вина замыкает обруч на шее Тэхёна, кто-то резко разворачивает его и впивается в губы с отчаянно-дерзкой настойчивостью, пахнущей дорогими духами и ментоловой жвачкой. Тэхён вырывается из хватки, дерется, но его прочнее сжимают в объятиях, поцелуй получается сокрушающим, обезоруживающим. Строгие линии взыскательных глаз и косой челки. - Не иди за ним. - Ч.. что? Чонгук? Мы же…? – Тэхён часто дышит, подается в сторону, чтобы рвануть за Чимином, но рука Гука больно сдавливает запястье. – Какого хрена?! Ты же сказал, что мы друзья?! - Я думал, что это так! Могло быть так, - Чонгук ослабляет хватку, набирает воздуха в грудь, чтобы надрезать легкие важными словами: – Ты нужен мне, Тэхён. И Тэхён больше не стремится убежать, замирает, растерянный, разбитый. Он так привык быть нужным другим, что почти устал от этого. Но Чонгук не сказал вдобавок ничего такого, что могло бы разрушить их подозрительно бессмысленные отношения разом. Он добивается своего молчанием и тем, что прячет под горячими пальцами. У него такой туман в голове впервые с той поры, когда он прекратил верить в искренность людей. У него впервые так по-настоящему часто бьется сердце не от спеха, а от того, что он держит кого-то за руку. Тэхён чувствует. Нет времени, чтобы выбирать. Его не осталось, не оставили. А Чимина уже и след простыл. Он обернулся всего лишь на мгновение, а увидел Тэхёна в обнимку с Чонгуком, при страстном порыве и взасос. Его хватило только на то, чтобы мучительно улыбнуться. Все хорошо, если Тэхён счастлив. Жизнь продолжается, какой бы отвратной ни была.