Две недели

— Ничего не понимаю, — бурчит Дейна Боббин, когда, отряхнув с мантии каминную золу, я присоединяюсь к волшебникам, сбившимся в круг у недавно отреставрированного фонтана Волшебного Братства в Атриуме. Она зевает и смотрит на огромные часы под потолком — стрелка ползёт к шести утра. Я чувствую, как мышцы неприятно гудят напряжением и по коже широкими волнами от поясницы до самой шеи пробегает злой озноб. Глядя на Дейну, я, не в силах подавить зевок, закрываю рот ладонью и отворачиваюсь. Она снова зевает, и мне приходится собрать всю волю в кулак, чтобы не последовать её примеру и прервать эту очевидно бесконечную цепь. Не успел даже кофе выпить. — Что вообще происходит? — поддакивает Шейна Робардс, и я в какой раз убеждаюсь, что красоту, если она есть, скрыть сложно — ни следа косметики, спутанные космы спадают на плечи, синяки под глазами, бледная кожа, осунувшееся лицо, какой-то невнятного вида растянутый пуловер, а всё равно симпатичная как вейла. Щурится на яркие светильники под потолком так, будто её только что вытащили из тёмного подвала, где она провела недели три. Вероятно, так и было, Шейна — мазохистка со стажем. Я ещё раз внимательно оглядываю собравшихся на экстренное заседание комиссии Cектора по борьбе с неправомерным использованием магии. — Приносим извинения за беспокойство. Грейнджер, в тёмно-бордовой мантии с эмблемой из настоящего золота. Вся из себя такая глава административной службы Визенгамота. — Следуйте за мной, — она со скоростью маленького вихря разворачивается и, цокнув каблуками по металлической полоске на полу, отделяющей Атриум от площадки с выходами к лифтам, невозмутимо потряхивая кудрями и не оглядываясь, устремляется дальше по коридору. Волшебники, помявшись, идут за ней, тут же растянувшись в неорганизованную, позёвывающую цепь. Пять минут ходьбы в качестве утренней зарядки, и нас рассаживают в небольшой комнате для заседаний, где Грейнджер произносит Речь — долго, но крайне энергично размахивая руками, мешая «спасибо за готовность помочь» и «ваше содействие окажет неоценимую услугу» с прочими канцеляристскими пошлостями. Я почти не слушаю. Шейна так и вовсе спит, уронив голову на руки, поэтому, когда её вызывают в соседнюю допросно-пыточную, она заходит туда с гордым отпечатком рукавного шва на лбу и помятой щекой, что, как мне кажется, идеально выражает витающее в воздухе всеобщее презрение к подобного рода процедурам. Время тянется Нервущейся жвачкой, по примерным подсчётам на одного волшебника комиссия тратит минут сорок, не меньше. И где-то ближе к середине списка я начинаю догадываться, кто в нём последний. — Вы — мистер Малфой? — вопросительно обращается ко мне низенькая ведьмочка, выпорхнувшая из зала допросов с улыбкой Зубной Феи. На вид ей меньше двадцати, и вид этот преисполнен гордости за то, какое ответственное задание ей доверено — вызывать допрашиваемых по списку. — А вы видите здесь кого-то ещё? — выразительно оглядываю опустевшую комнату. Прошло часов шесть с момента, как я зашёл сюда. — Прошу вас, — невозмутимо суетится она. Я сажусь. Трое волшебников напротив довольно дружелюбно кивают мне. Внешность и голос, конечно же, изменены, но не догадаться, что крайний слева — Поттер, просто невозможно, так он сверлит меня своими маленькими водянисто-голубыми глазёнками. — Мистер Малфой, вам знаком этот волшебник? Я покорно вглядываюсь в предложенную колдографию. О, старина Тоби! Пришлось мне от тебя побегать. — Да, конечно. Это аврор в отставке. Один из ваших. Предельная честность в начале всегда помогает соврать ближе к концу. — Когда вы в последний раз видели его? — Довольно давно. Кажется, ещё в начале лета, когда он вёл дело о несанкционированной каминной сети. — Что вам о ней известно? — Только то, что она когда-то существовала и, согласно заверениям Министерства, была уничтожена. Хотя меня до сих пор всё устраивает. — Вы знаете волшебников, которые ей пользовались? — Не уверен, что знаю больше, чем писали об этом в «Пророке». — Благодарим за содействие, мистер Малфой. — Это всё? Такой поворот событий способен застать врасплох даже меня. — Да, можете идти. И ради этого фарса я торчал здесь всё утро? Мерлин, кто-то сошёл с ума. Или все они… или я. Вот ведь… Самое сложное в данной ситуации — заставить себя не хлопнуть дверью, уходя. * * * — Знал, что ты непременно заглянешь после такого начала дня, — Блейз лениво потягивается. Всё ещё не вылез из кровати. Впрочем, у него не кровать, а огромный, словно полигон, матрас, парящий в нескольких сантиметрах над полом. И живёт Забини не где-нибудь, а этажом выше своего же кафе, в квартире из четырёх огромных комнат, забитых всяким типично холостяцким хламом. — Ты-то откуда знаешь, каким оно было? — ещё сердясь на весь мир, отвечаю я, плюхнувшись на ближайший пуф. — Да так, докси на хвосте принесла. — Шейна? — Шейна, докси… нет разницы. Забини сначала скидывает одеяло, видимо из желания продемонстрировать мне, что его привычка спать голышом никуда не делась, а затем встаёт и, с детской непосредственностью почесав себя пониже спины, шлёпает в ванную. — Что им от тебя понадобилось? — доносит до меня раскатистое эхо. — Задали пару вопросов, — стараясь перекрыть шум воды, кричу я. — Причём в данном случае выражение «пару вопросов» стоит понимать буквально. — О старом-добром Тоби? — Блейз отфыркивается, трёт мокрые волосы полотенцем, потряхивая головой как довольная собака. — Я тут пока разнюхал кое-что. Ну точно, собака. — Кое-что это, конечно, хорошо, но... — Но сначала я просто обязан напоить тебя кофе? — Именно. Так ты в курсе, для чего устроили весь этот фарс? — плетусь за Блейзом на кухню, переступая через разбросанные прямо посреди дороги шмотки. Большая их часть явно не из мужского гардероба. — Показательное выступление? Не думаю, чтобы они догадывались, что этой их несанкционированной каминной сетью пользуется добрая треть волшебников. — Вряд ли. Будь у них хоть малейшее доказательство, ты бы уже распаковывал вещички в Азкабане. — Хотел бы я знать, что натворил Тоби. — Умер, — как-то довольно ухмыляется Блейз, шурша ложкой в мешочке с кофе. — А точнее был убит маглами за попытку проникнуть на их территорию. — Издеваешься? Конечно, у Тоби были кое-какие заскоки, особенно одержимость его последним делом, и комитету по борьбе он нервы-то потрепал, когда, выйдя в отставку, начал собственное независимое расследование… но аврор такого уровня при желании маглов к себе и на милю не подпустит. — Судя по всему, эти маглы знали, чего ожидать. — Когда это произошло? — Вчера вечером. Не смотри на меня так, я сам только сейчас узнал. Специй добавить? — Не надо, — забираю у него чашку. — В любом случае, нас это не касается. — Есть подозрение, что в это как-то вмешаны служки Гамеро. Вы с ним договорились? — Нет, от него никаких вестей, как раз вчера разобрал почту. — Драко, давай не будем высовываться, а? — вдруг поворачивается ко мне Забини. — Что так? — Да предчувствие нехорошее. Что всё это как-то связано. Я прихлёбываю кофе и морщусь. Блейз точно высказал мои собственные мысли. Всё это как-то связано. — Может, нам отдохнуть? А, Драко? Свернём наш небольшой бизнес, на время. — Знаешь, мне наоборот кажется, что я переотдыхал. И это всё так несерьёзно, Блейз. — Будем разбираться? — Нет. Пока посидим тихо. Блейз досадливо морщится и тянет печенье из вазочки на столе. — Тихо? Вот это, по-моему, самый неразумный вариант. У тебя новая партия стоит в подвале. — Ну, ещё на недельку от рейдов я застрахован… — Нет, Драко. Так дело не пойдёт. Меня вот вчера уже спрашивали, куда ты запропал. — Да неужели. А ты? — Соврал что-то. Но мне кажется, сейчас не время сидеть тихо. Стоит выползти в свет, ты там неделю не был. Знаешь ли, всякие слухи ходят, особенно после того, как кто-то вспомнил, что ты, выиграв у Поттера, вдруг пропал из «Морока» и так там и не появлялся. — Слухи, — фыркаю в чашку. — Скучно. — Так я не договорил. У Госпожи Мими ближе к вечеру ожидается отличная тематическая вечеринка. Мгновенно вспомнив заодно с Мими и о Сладенькой Cью, я улыбаюсь шире, чем нужно, — чтобы не скривиться и не припомнить Блейзу феерическое враньё Поттеру. Мне нет дела до его душевных метаний, а спорить из-за морали или из чувства противоречия… возраст не тот. Поэтому я улыбаюсь. — Неплохо, но я сегодня не в настроении быть… принимающей стороной. — Да брось, Драко. Будет весело. Если под Блейзовым «весело» понимать разгульную оргию… то он прав. У Мими всегда весело. — Что за тема? — Мими хочет побыть Таис Афинской. То есть, двадцатилетней, — Блейз очаровательно морщит нос. — А что, роль древнегреческой гетеры ей вполне к лицу. Кто будет её Македонским? — Понятия не имею. Но поджог иллюзии дворца Ксеркса обещаю точно. — О, — одним глотком я допиваю остатки кофе. — Так облачимся же в хитоны, друг мой, — Забини театрально вскидывает руки, — чтобы… — Чтобы в очередной раз просто переспать со всеми подряд, — меланхолично тяну я. Он смеётся. К нарглам нехорошие предчувствия. * * * Одно хорошо — даже после такой чокнутой ночи, когда от тебя буквально разит сексом, вином и пожарищем, возвращаться домой по-прежнему приятно. Нет ни Астерии, ни Скорпиуса. Дело не в том, что я не хочу их видеть, просто… так хорошо одному. Альбус не в счёт, так, развлекулечка. Как-то я даже не подумал, что оставил его одного на целые сутки… — Что Поттер? — привычно спрашиваю у Норин. Интересно, когда всё закончится, будет ли мне его не хватать? — Спит, сэр Драко. Я киваю. Нет ничего удивительного — так ведь?.. Странно, что я вообще думаю об этом, когда на часах почти девять утра и хочется только одного — приняв душ, завалиться в кровать. Но что-то не даёт мне покоя, что-то такое знакомое, из прошлого, что… ну конечно. На что я потратил три года жизни — совершенствуя, изучая состав, добавляя ингредиенты. В воздухе тают последние нотки весны, неуловимо-цветочной, с привкусом мёда и пыльцы. Понимание пронзает тело с такой силой, что я ещё с секунду чувствую остатки нервного импульса — покалывание в ногах и руках — испуг, и хотя всё существо отчаянно кричит, что нужно торопиться, я медленно, словно лениво, делаю шаг к лестнице, ведущей наверх. Когда я заглядываю в спальню и вижу на кровати свернувшегося в клубочек Поттера, на мгновение кажется, что всё в порядке и он действительно просто спит, а я зря боялся. Но что толку себя обманывать, Малфой? Здесь аромат пыльцы и приторно-тёплые медовые нотки куда сильнее. Я подхожу к Альбусу и сажусь на край кровати. Понимая, что теряю драгоценные секунды, и он может уже не вернуться. — Норин! На ковре с хлопком появляется домовиха — её маленький вздёрнутый крючком нос подёргивается как у растерянного грызуна, она смотрит на меня своими огромными глазами-плошками и, наверное, ждёт, что я немедленно дам ей одежду и вышвырну к мерлиновому прадедушке. — Мне нужны третье и восьмое зелья из лаборатории и мазь номер двадцать шесть. Правда, не уверен, что в них есть смысл. На запястье пульса нет, и я, перевернув Поттера на спину, пытаюсь пальцами нащупать вдоль синей жилки ярёмной вены биение в сонной артерии. Почувствовав первый толчок, силой заставляю себя не расслабляться — возможно, это пульсация крови в моих же руках, подрагивающих от волнения. Но нет, Поттер явно жив — двадцать ударов за полминуты. Негусто, но для того, кто загремел в субкому после лошадиной дозы «Грёз», твёрдое «Выше ожидаемого». — Да ты ещё в отличной форме, Поттер! — вслух, чтобы было не так страшно. Сначала мазь. Макнув палец в банку, я втираю пахнущую металлом и предгрозовым ветром субстанцию Альбусу сначала в кожу на запястьях, а потом за мочками ушей. Остаток осторожно наношу на виски. Теперь, если у Поттера есть аллергия хотя бы на один компонент мази, — он уже мёртв. Вообще-то передозировка «Грёзами» для взрослого организма не опасна. Максимум — головная боль, галлюцинации, тошнота. Другое дело если применять их постоянно, в больших количествах… но и тут сначала ломается не тело, а сам человек. Проблема в психологии. Да что объяснять — только представить, что существует возможность без вреда для здоровья два раза по сорок пять минут или трижды по тридцать не просто уходить в мир сновидений, а переживать все свои тайные мечты и фантазии — какие угодно — власть, секс, комфорт, популярность, слава, развлечения… Почти все маглы, однажды попробовавшие «Грёзы», теперь только и живут тем, чтобы заработать денег, найти, заполучить, снова ощутить хоть что-то настоящее, вырваться из круга рутины… И если первая версия «Грёз» Фреда и Джорджа слишком замедляла ход мыслей, тормозила разум, тем самым снижая осознанность и отчётливость, предлагая насладиться полотном знаменитого художника, но только сквозь мутные стёкла очков, то мы с Блейзом нашли способ, как можно при помощи нескольких не совсем легальных ингредиентов добиться не просто поразительного сходства с реальностью… мы довели концентрации и дозы до такой точности, что некоторые маглы теряли рассудок, будучи не в состоянии понять, где заканчивается реальность и начинаются «Грёзы». И чем больше их сходило с ума — тем больше становилось желающих к ним присоединиться. Но вариант Фреда и Джорджа был куда более безопасен, и растущий организм мог спокойно выдержать последствия, даже при сильной передозировке. В случае с усовершенствованным видом… когда концентрация достигает определённого предела, индивидуального для каждого, происходит так, что тело просто не может, когда действие поддерживающего волшебства заканчивается, снова выйти из заторможенного состояния, попадая на границу — почти в кому. Сознание едва мерцает, минимум рефлексов, атрофия мышц и как следствие — смерть. Вытащить практически невозможно, если не знать, что и в каком порядке делать. Я знаю. Я же это придумал. Мазь должна дать толчок нервной системе, достаточный, чтобы заработали рефлексы, и тогда Альбус сможет самостоятельно проглотить антидот, не захлебнувшись. Выждав положенное время, я аккуратно вливаю первое зелье Поттеру прямо в горло, приоткрыв рот пальцами, поддерживая голову свободной рукой, и всё-таки успеваю заметить и несколько проступивших на мертвенно-бледном лице материнских веснушек, и то, каким приятным теплом внутри отзывается прикосновение к его губам. — Тихо! — приходится грубо ухватить Поттера за волосы, когда он вдруг дёргается и выгибается дугой, пытаясь освободиться от моей хватки. Я перехватываю его ноги, и, зажав их собственными, давлю на грудную клетку, не давая отдышаться. — Не смей выплёвывать! Альбус с усилием сглатывает и морщится. Да уж, я помню этот отвратительный кислый привкус и густую маслянистую плёнку от зелья — и во рту, и в горле, кажется, облепившую даже стенки пищевода и желудка. Поттер неловко кашляет, глубоко, со спазмом, и я с ужасом думаю, что будет, если его вдруг стошнит прямо на меня. Но он делает отчаянный вдох и открывает глаза. Медленно обводит комнату тяжёлым взглядом из-под полуприкрытых воспалённых век. — Я правда уже вернулся? — хрипит. Желание скривить ухмылку в насмешливое «Как знать, может и нет», тонет в его беззащитности, которую я ощущаю почти физически. И это… больно. Но гораздо больнее по-отечески кивать, гладя по голове. Он смотрит на меня… и я не в состоянии даже приблизительно описать словами, что он ощущает. Вижу огромный запутанный клубок чувств и не могу вычленить ни одного ведущего. Смятение?.. Конечно же. В первый раз после «Грёз» вообще не понимаешь, куда попал и, самое главное, зачем вернулся в это серое непонятно что. Страх?.. Я бы тоже испугался, если бы без разрешения стянул наркотики и очухался перед носом у владельца. Но у Поттера в глазах — тишина. Там нет движения. Он просто смотрит. Смотрит так, будто его только что зверски убили, растоптали, уничтожили, а потом, похлопав по плечу, с улыбкой сообщили, что «шутка это всё, дружище». На самом деле с «Грёзами» можно моделировать ситуацию, настраиваясь на нужную волну. Но это приходит с опытом. Первые несколько раз — всегда отчаянные, окровавленные ошмётки запретных желаний, забитых в самые дальние уголки подсознания. Реализовывая их сейчас, вряд ли можно получить удовольствие. Чаще всего — боль, страх и расстройство желудка. Я вот в первый раз избил собственного отца. Во второй — заставил Поттера сделать мне минет. Ну, точнее, большую часть времени он ползал за мной, обнимал за ноги, тыкаясь носом в колени, умоляя позволить ему сделать это. Такие вещи нужно просто принимать. Уметь отпускать. Но стоит ли ждать подобной мудрости от мальчишки? — Поттер, — тормошу легонько. — Тёплые вещи есть с собой? Он слабо кивает, и я приказываю забившейся в угол Норин достать их. — Одевайся, одевайся, — бормочу я, натягивая на голову эту садовую пушистый свитер, хватаю Альбуса за руки, пытаясь продеть их в рукава. Он не сопротивляется, но мне от этого не легче — словно вожусь с детской куклой в натуральную величину. — Жарко, — всё тем же безжизненным и безразличным тоном сообщает он, пытаясь стянуть свитер с плеча. — Скоро начнёшь мёрзнуть, — я держу его за запястья — руки такие тонкие, что, кажется, я мог бы одной ладонью взять ещё пару. — Ты зачем в подвал залез, обалдуй? — но это скорее риторический вопрос. Альбусу всё равно — он ничего не соображает, только морщится, моргает на свет своими невинными, ошалевшими глазищами, пока я укладываю его в кровать. — Придётся выпить ещё зелье, — продолжаю я, поражаясь тому, как в его глазах мгновенно вспыхивает подозрительное «Зачем?», но тут же гаснет. Он безропотно делает несколько глотков, когда я приставляю к его губам флакон с последним снадобьем. Простое снотворное с парой-тройкой травяных вытяжек, призванных нейтрализовать действие всего того, что за последний час попало в его организм. Теперь всё, осталась только одна деталь. — Поттер, ты должен отдать мне эти воспоминания, иначе не сможешь уснуть. Выбирай: добровольно или силой. — Не смотри только, — просто шепчет он. — Хорошо, — легко обещаю я, одной рукой успокаивающе поглаживая Альбуса по волосам, а другой — такая ирония — приставив к виску палочку. Уголок его рта чуть дёргается, и я понимаю, что это кривая ухмылка. Когда же это произошло? Почему он, не веря мне ни капли, всё же доверяет?.. А я… понимая, что должен бы его по стене размазать за такую выходку, ни капли не злюсь. Рука дрожит немного, когда я осторожно тяну мерцающую дымным серебром ниточку воспоминаний. Подождав, пока её переливающийся хвост осядет на дне, я закупориваю флакон и бережно убираю в карман мантии, попутно замечая несколько оставленных на рукаве следов помады и капель вина. Не смотреть, как же. Поттер уже спит. Я наклоняюсь к нему, снова считаю пульс, поправляю подушку и подтягиваю повыше одеяло, затем убираю волосы с покрытого испариной лба, чувствуя, как на коже раз за разом оседает его горячее и влажное дыхание. — Глаз с него не спускай. Норин с готовностью кивает из своего угла. Хрупкие вещи тем и страшны — нужно прикладывать усилия не для того, чтобы разбить их, а для того, чтобы не разбить. Я так наивно полагал, что за эти две недели мне нужно будет всего лишь последить, чтобы Альбус ничего не испортил ненароком… да, «всего лишь». Только и бегаю, суечусь, чтобы не испортить самого Альбуса — не отравить Сывороткой правды, не обесчестить, не заморить голодом, на «Грёзы» не подсадить… Похоже, права Астерия, что не даёт мне оставаться с сыном наедине дольше, чем на сутки. Не смотреть… Да это первое, что я сделаю, когда всё-таки приму душ. Рассвело. Зажав флакон двумя пальцами, я задумчиво наклоняю его из стороны в сторону — маленькое облачко послушно перетекает от одной стенки к другой. Молочно-серебряное, с серыми подпалинами… то, чего больше всего хочет Альбус Поттер. Или боится — это так часто одно и то же. Я совсем не горю желанием лезть в эти воспоминания, просто знаю, что не могу не. Откупорив крышку, жду, пока дымка медленно поднимется вверх, а затем просто вдыхаю её. Не нужен даже Омут, у фантазий, в отличие от подлинных воспоминаний, нет реальности, скорее цветные декорации для чувств. Поэтому я наблюдаю за происходящим сквозь призму Альбусовых ощущений, так как в мире, созданном воображением, предмет и суждение о нём накрепко спаяны, слиты воедино. Начинается всё с полётов на метле и подножки очередному Уизли, не знаю, как его зовут. Нелепая детская месть вперемешку с огромными, буквально давящими образами отца и старшего брата, и я чувствую, что безумно хочу их уничтожить — так, чтобы не осталось ни следа, ни памяти, ни праха, ни пепла, ничего и никого, что показывало бы, что они существовали. Нужно уничтожить даже себя, которого они недооценивают, принижают, придавливают к земле, сдавливают в беспомощный комок, где ни вздохнуть, ни… Я рушу всё, пока, наконец, из ничего не выступает приторно-знакомый образ, против которого моё собственное сознание бунтует, отказывается принимать его и дыбится как волна, прежде чем разбиться о мель. Потому что эти глаза слишком похожи на мои, а лицо… так похоже на лицо Астерии. Потому что это та сокрушительная и давно забытая мной страсть, голод на грани сумасшествия. Дикое желание обладать наравне с таким же диким — раствориться в другом, принадлежать только ему. Проникнуть под кожу, попасть в кровь, стать тем воздухом, которым он дышит. Единым целым. А ещё это безумие первой любви — смотреть на любимого совершенно другими глазами. Видеть в кожаном мешке из костей и внутренних органов такую самобытную красоту, от которой кричать хочется — слишком много. Из-за которой ты — жалкий червяк, выползший из своей грязи только чтобы поглазеть на ботинки высшего существа, чтобы затем с неизбывной радостью быть раздавленным следующим его шагом. Огромная честь для такого, как. Когда я прихожу в себя, хочется только молчать. На потолке мерцают и вспыхивают цветные звёзды, дышать тяжело — словно не воздух втягиваю в себя, а жидкий кисель, тягучий, липкий как паутина. И только горький, мстительный цинизм собственного прошлого помогает прийти в себя. Потому что, если отвлечься от персоналий, это же так смешно. Это же комедия, дикая пляска театра теней, безумие и гротеск, и я кашляю нервным смешком — просто интересно, что мой сын думает по этому поводу?..