Две недели

Часовая стрелка давно переползла полдень и сейчас опасно склонила свой тяжёлый металлический наконечник к трём. Когда я смотрю на циферблат ещё раз, непутёвая тройка уже перерублена минутной точно посередине. Ровно столько времени мне требуется, чтобы понять, что же вчера было на самом деле, а что — нет. Вот незадача — было всё. Я меланхолично разглядываю потолок, словно надеюсь, что там может появиться что-то полезное. Ну, вроде отпускающей грехи надписи. «Это не твои проблемы, Малфой», к примеру. Обещаю больше никогда не переворачивать из прихоти свою жизнь с ног на голову, правда. Честное слово. И поскольку идеальная белизна лепнины не предвещает никаких посланий свыше (видимо, потому что нехороший Драко в этом году снова вёл себя отвратительно), мне всё-таки придётся пойти и проверить, как там Поттер. Просто чтобы оценить масштабы трагедии. Это не ирония. Тот, кто накрепко связан с «Грёзами», способен представить, как серьёзно то, что произошло вчера. Сегодня утром. Если бы у меня и была цель сломать Поттера — я не нашёл бы способа лучше. Ещё с десять минут я лежу на кровати, отчаянно сопротивляясь голосу совести, и в конце концов задабриваю его обещанием, что обязательно побеспокоюсь об Альбусе, но только после того, как выпью кофе. И… приму душ. И, пожалуй, нужно проверить почту, вдруг там обещанное письмо от Гамеро. Возможно, стоит тогда сначала разобраться с ним, а уже потом… ладно, ладно. Только кофе. Накинув халат, я спускаюсь на кухню и застаю удивительнейшую сцену. Альбус, в скорбной позе, достойной кисти любого мало-мальски безумного художника, с Блейзовой саламандрой, трогательным клубком свёрнутой у него на груди и запустившей хвост под воротник рубашки, ревёт на подоконнике. Вокруг него суетится Норин, принимаясь то тихонько причитать, то робко поглаживать его по ноге. — Не надо, — лопочет она. — Не надо, мистер Поттер… — Поттер. Он поднимает на меня тяжёлый взгляд. — Первый этаж, библиотека, собственная спальня и ближайшая к ней ванная комната. Увижу где-то ещё — пеняй на себя, потому что теперь по всему особняку стоят охранные чары, и если они сработают, спасать тебя будет некому. Я не шучу. — Угу. Не уверен даже, что он меня слышал. — Хорошо. Мистер. Малфой, — проговариваю чётко и ясно, по одному слову, делая ударение едва ли не на каждой гласной. — Хорошо, мистер Малфой, — вздох. Я чувствую себя… виноватым. И поэтому пытаюсь обвинить во всём его… и хотя мне это удаётся, я совершенно не могу злиться, особенно когда понимаю, что его жизни в общем-то ничто не угрожает. — Поттер, — я достаю из шкафа чистую чашку. — Мне хотелось бы выпить кофе. Не соблаговолишь ли ты исчезнуть отсюда вместе со всеми своими душевными терзаниями? Конечно же, я понимаю, яда в моих интонациях много больше, чем он заслужил, и сейчас куда логичней и правильней было бы отступить мне, как тому, кто взрослее, мудрее, кому не так больно… Просто досада вдруг вырвалась наружу, но я совсем не предполагал, что… — Как я вас ненавижу! — Альбус вдруг спрыгивает с подоконника и бросается на меня с кулаками. — Всех вас! Ненавижу! Выбитая из рук чашка с тяжёлым звоном валится на пол, осколки брызгами белого фарфора разлетаются по кухне, и прежде, чем мне удаётся перехватить руки Поттера и завести их ему за спину, он успевает отвесить мне несколько чувствительных тумаков, да и потом продолжает лягаться и пинаться с такой силой и яростью, что почти выкручивается из моего захвата. Извернувшись, он плюёт мне в лицо. Я мгновенно разжимаю руки. Не рассчитав усилий и потеряв равновесие, Альбус спотыкается и падает. Я поджимаю губы, пытаясь не думать, что это поттеровские слюни сейчас сползают по щеке, потому что иначе я просто убью гадёныша. Нет, не жестоко и не медленно, а как прихлопывают надоевшую муху — когда нет ничего, кроме бешеного желания уничтожить как можно скорее и так, чтобы раз и навсегда. Стараясь не смотреть на него, я разворачиваюсь к раковине, беру верхнее из стопки чистых полотенец, вытираю лицо и выбрасываю уже бесполезный кусок тряпки в мусорное ведро. Затем медленно умываюсь и снова вытираюсь другим полотенцем. Оно летит к первому. С пола доносится сдавленное рыдание. — Поттер, немедленно прекрати. Но Альбус уже не может остановиться, даже если бы и хотел меня послушаться, он едва ли не багровеет от унижения, пытаясь унять всхлипы. Я смотрю на него, как отравившийся алкоголем смотрит на новую рюмку — будто меня сейчас вывернет наизнанку от дичайшей брезгливости и отвращения. — Петрификус тоталус, — устало бормочу я, нащупав в кармане халата волшебную палочку. Всхлипы мгновенно прекращаются. Пусть поваляется минутку-другую, остынет. — Норин, убери. Домовиха послушно собирает фарфоровые останки. Теперь по крайней мере тихо, а если ещё немного отодвинуться вправо, то тогда Альбуса целиком и полностью скроет стол и можно наслаждаться своим кофе. За беглым пролистыванием свежего номера «Пророка» я успеваю выпить две чашки. Потом, хотя делать этого не хочется катастрофически, достаю палочку и вздыхаю: — Фините инкантатем. Получивший свободу передвижений Поттер едва слышно прочищает горло и поднимается на ноги. Он уже успокоился и пришёл в себя, однако на лице нет и тени сожаления. Смотрит на меня с таким же презрением, с каким я на него немногим раньше, и горестно хмыкает, а я не могу оторвать глаз от того, как мягко перебирает по его рубашке трёхпалыми своими лапками саламандра, снова взбираясь поближе к шее. Мне его… нет, не жалко. Мне просто непонятно и чудовищно, и… я знаю, что никогда до этого я не делал такой великаний шаг к примирению, шажище — через огромную-огромную пропасть, полную звенящей, гулкой черноты. И никогда ещё не было так нужно, чтобы я его сделал. Не мне, ему. — Альбус… — Дурацкое имя, а уж тем более произнесённое с неестественной заботой и добротой, оно сейчас звучит настолько фальшиво, что я невольно содрогаюсь. Но Поттеру достаточно даже этого. — Если хочешь выговориться… Он садится на край стула и молчит. Не хочу думать, каково ему. Прийти в себя после всех зелий, вспомнить… — Ты любишь кататься на лошадях, а? — шальная мысль приходит мне в голову. — Я не умею, — удивляется он. — А хотел бы попробовать? — Здесь есть лошади? — мгновенно догадывается Альбус, и его лицо вдруг светлеет. — Держу нескольких, — киваю я. — Мне вот дома не разрешают даже жабу. — Так как насчёт лошадей? — Неплохо, — осторожничает он, ещё не совсем смирился с таким поворотом нашего сегодняшнего… общения. — Тогда одевайся, — я пытаюсь улыбнуться, но выходит как-то не очень. — Норин, приготовь всё для Аиды и Тихого. По узкой, но расчищенной дорожке мы идём к невысокому одноэтажному строению. — Заходи, — я открываю перед Поттером дверь конюшни. Внутри пахнет влажным теплом и терпкой смесью чуть смоляных опилок и сена. — Белые павлины? — с непередаваемой гримасой Альбус смотрит на меня. — А, да. — Я уже и забыл о них. — Зимой они живут здесь, а летом, скажем так, украшают парадный вход. — Я бы сказал… слегка вычурно, — отвечает Поттер с усмешкой. — Мой отец любил наблюдать за ними из своего кабинета, когда работал. Я ускоряю шаг, чтобы избавиться от его слишком понимающего взгляда, и мы проходим через вторые двери. У первого же денника Альбус восторженно замирает. — Ух ты! В ответ раздаётся глухое ржание. — Прелат, французский сель. Отличная скаковая порода. Правда, этот ещё совсем молоденький и со скверным характером, так что на первый раз тебе лучше что-нибудь другое, — я направляюсь дальше. Альбус с тяжким вздохом семенит за мной, постоянно оглядываясь на понравившегося жеребца. Пожалуй, не буду говорить, что Прелат — любимчик Скорпиуса. — На сегодня вот этот твой, — я подвожу Альбуса к предпоследнему деннику, где сквозь решётку виднеется чёрная глыба. Это — вороной шайр по кличке Тихий, с умильными ослепительно-белыми щётками на ногах, огромный английский тяжеловоз, почти два метра в холке, с мощным крупом, хвостом до самой земли, смирный широколобый флегматик. Не слишком-то ласков, но крайне непритязателен в общении и непоколебимо спокоен. — Сначала познакомимся, — я протягиваю Альбусу одно из прихваченных с кухни яблок. Конечно, я лукавлю немного, потому что этот фокус сработает только с Тихим, доверие Прелата и Аиды так просто не завоюешь. Тот, покосившись на Поттера влажным фиолетовым глазом, послушно пофыркивая тянет морду к угощению. Альбус едва сдерживается, чтобы не отдёрнуть руку, когда лошадь мягко касается губами его ладони. Яблоко Тихому на один укус, но он вполне довольно хрустит им, и я открываю решётку. — Теперь осталось всего-то взнуздать и оседлать. — А есть какое-нибудь заклинание? — с надеждой спрашивает Поттер, благоговейно глядя, как я вожусь с застёжками и креплениями. — Есть, конечно. Даже неплохо работает, — ещё раз проверяю ремни уздечки и подпруг. — Только, как часто бывает, то, что облегчает жизнь вначале, сильно затрудняет её в конце. Нужно, чтобы лошадь привыкла к рукам, это важно. Я только седло обычно левитирую, не люблю таскать тяжести. Ну, готово. Веди. Альбус, гордый, как оставшиеся в соседнем помещении павлины, робко тянет за поводья, и Тихий послушно следует за ним. С Аидой, английской верховой, я управляюсь куда быстрее, поскольку теперь мне не нужно ещё раз показывать, что куда. К тому же, одного беглого объяснения Поттеру всё равно не хватит, чтобы разобраться, где там трензель, а где шенкель. Я беру Аиду под уздцы, и она бодро цокает к выходу, прядёт ушами, нетерпеливо вертя шеей и шумно всхрапывает, вдыхая свежий морозный воздух. На улице отпускаю перевязь, давая лошади возможность размяться, пока сам вожусь с Альбусом. Высоковато, конечно, думаю я, когда помогаю Альбусу взобраться в седло, но для того, чтобы умудриться упасть с такой огромной бочки нужно быть как минимум Лонгботтомом, а такого за Поттером пока не замечалось. — Так, поводья держим крепко, но не натягиваем. И не хватаем в кулак как попало, — давлю смешок. — Нужно зажать приходящий конец между мизинцем и безымянным. Ноги… правильно, сюда. Пятка ниже носка. Да не напрягайся ты так. Попробуем походить вместе со мной. После нескольких кругов Поттер чувствует себя в седле куда уверенней, я бы даже сказал, уже слишком самонадеянно, что свойственно всем мальчишкам его возраста, и наверняка возомнил себя великим наездником. — Можем проехать по берегу озера. Это минут сорок. Выдержишь? Поттер кивает, с некоторой завистью глядя, как легко я вспрыгиваю в седло. Тихий, оправдывая своё прозвище, спокойно трусит по снегу быстрым шагом. Альбус, как и все дети, привыкает к тряске довольно быстро, интуитивно чувствуя связь своего тела с телом лошади. Солнце, пробивающееся сквозь редкие облака, уже заходит и почти касается нижним краем деревьев на горизонте. Где-то в сердце этого леса заканчивается территория поместья, там проходит магический барьер, охраняющий имение от незваных гостей и заблудших маглов. Всё вокруг блестит и переливается в закатном мареве, не ярко-оранжевом, как бывает летом, а по-зимнему чахлом, слабо мерцающем тусклым золотом. Стоит только отвлечься на красоты природы — Альбус тут же переводит коня на быстрый шаг и, едва не свернув шею, гордо улыбается мне. Я подгоняю Аиду и она легко бежит бок о бок с Тихим. Под копытами приятно хрустит снег, размеренный темп, к которому я не привык, убаюкивает и заставляет погрузиться в мысли. Внезапно Альбус чуть резче, чем следовало, осаживает коня и тот послушно останавливается, будь скорость больше — обязательно бы перебросил своего горе-всадника через себя. — Аккуратней, — морщусь я. — Я нечаянно. Задумался, — признаётся Поттер, снова пуская Тихого шагом, тот слушается беспрекословно даже такого неуверенного седока, и я мысленно обещаю шайру-трудяге на ужин ведро отборнейшей моркови. Пока мы едем, я внимательно, но незаметно наблюдаю за Альбусом, каждый раз неприятно сжимаясь, когда чувствую, что он вот-вот решится заговорить о сегодняшнем утре. Собственно, ради чего я и затеял всё это, и пусть Забини засмеёт мою псевдочувствительность, такую же псевдо — тактичность, с которой я молча жду, и ту бережность, с которой отнесусь к каждому слову. — Вы ведь смотрели мои воспоминания? — только по тому, с какой силой Поттер мнёт в руках поводья, я понимаю, как тяжело ему начать. — Конечно, — беспечно пожимаю плечами, пытаясь снизить важность нашего очередного «доверительного» разговора. — Не переживай. Меня это не касается. — Дело… дело не в этом. Его голос срывается и дрожит, и Альбус вздыхает, не в силах продолжить. — Ты ведь поэтому сбежал? — догадываюсь я. — Не совсем. Просто… очень глупо вышло. Джеймс нашёл у меня колдографию, — он исподтишка смотрит на меня, проверяя, понял ли я, чью именно колдографию нашёл его старший братец. — И решил подразнить немного. Я думал, он скоро успокоится, но нет. В общем, мы тогда очень крупно поссорились. Я ему как следует врезал. Мне потом, конечно, досталось раза в три больше, но самое противное, что Джеймс обещал рассказать матери. Это я сейчас понимаю, что, случись подобное, посмеялись бы наверняка всей семьёй. А тогда испугался так, как мне никогда страшно не было. Даже на полном серьёзе решил уйти из дома, какие-то вещи собрал. И заснуть не мог, ходил всё по комнате, решил спуститься на кухню и услышал, как родители ссорятся. Мама на отца, наверное, никогда так не кричала. Ненавижу, когда папа заставляет её кричать. — И ты посчитал, что так решишь все свои проблемы, я прав? Накажешь отца. Накажешь брата. Накажешь себя. — Я думал, что, вернувшись, смогу смотреть Джеймсу в глаза. Что тогда буду уже взрослым. Буду сильнее его. — Поверь моему опыту, взрослый мир не стоит того, чтобы так туда стремиться. Мне легче сказать это Альбусу, чем собственному сыну. Кажется, я всё время думал, что должен стать Скорпиусу хорошим отцом. И старался быть им. С Поттером я могу просто о нём заботиться, не думая о последствиях. Не боясь повлиять, не боясь «сделать» его каким-то. — И ещё я совершенно глупо подумал, что он будет здесь. Столько историй насочинял... Кажется, Альбусу хочется добавить что-то ещё, но он прерывисто вздыхает и поджимает губы. Невольная отчаянная полуулыбка, с которой он отворачивается от меня, горчит так, что по спине проходит зябкая дрожь. А может, я просто начинаю замерзать. Мы уже почти вернулись обратно, скрытая под снегом тропинка отходит от берега и, нырнув в складку между двух небольших холмов, выводит обратно к конюшне. — Если тебе интересно, что я думаю, — осторожно предлагаю я. — Нет, — Поттер качает головой. — Совсем неинтересно. И, толкая Тихого в бока, пускает его рысью прямиком к загону. — Что теперь? — спрашивает он, когда я пресекаю его попытки к самостоятельности и всё же помогаю спрыгнуть с лошади. — Что теперь? — ухмыляюсь я. — Расседлать, потереть натруженную спинку, напоить и накормить. * * * — Вырасту — обязательно заведу лошадь. И жабу, — доверительно сообщает мне Альбус, когда мы возвращаемся в особняк. — Сначала лучше жабу. За лошадями ухаживать нужно, — не люблю скатываться в нравоучения, но тут это скорее жестокая правда. Альбус фыркает. — Вот мама тоже пытается убедить всех вокруг, что у меня даже жаба и дня не протянет. Оказавшись в тепле, он мгновенно грустнеет, видимо, сказывается усталость и резкая смена температуры. Боюсь, Поттер (в его-то состоянии) всё-таки переусердствовал и с ездой, и с энергичностью, с которой после наглаживал широкие бока Тихого, к вящему удовольствию последнего. Альбус украдкой зевает. — Думаю, тебе стоит поужинать, а перед сном обязательно принять горячую ванну, иначе будешь завтра передвигаться по дому гордой походкой заправского кавалериста, потому что после сегодня про лечебные зелья можешь забыть минимум на неделю. Я же должен разобраться с почтой, которой оказалось куда больше, чем я рассчитывал. И ни строчки от Гамеро. Что странно, принимая во внимание, как отчаянно ему нужна была новая партия. Зато есть пара интересных приглашений, к которым я должен придумать не менее интересный отказ, пара бумажных вопросов — весь этот ворох словесной шелухи, создающий иллюзию того, что все эти безумные бесполезные действия имеют смысл, да не просто какой-нибудь, а возвышенный, более глубокий, принадлежащий интеллектуальному миру. Такая чушь по сравнению с настоящим биением жизни. Я думал, что давным-давно забыл, как оно чувствуется, но последние дни вдруг заставили меня вспомнить что-то очень важное, значимость мелочей, из которых складывается целое. Мелочей — Поттер, укрывшись пледом, спит на диване перед камином. Мелочей — рядом на полу валяется горстка цветных фантиков, я приглядываюсь внимательней и вижу, что это сорванные с ёлки шоколадные ангелочки с черничным джемом. Мелочей — я замираю настороженно, глядя, как отсветы камина путаются в его волосах, пляшут у Альбуса на щеке, сливаясь с пятнами на шкурке вездесущей саламандры, будто бы впаянной тонкой стрункой ему в шею. Словно почувствовав что-то, Поттер вздрагивает и открывает глаза. Спохватившись, отвожу взгляд, делаю вид, что вдруг заинтересовался средневековым гобеленом на стене напротив. Даже думать не хочу, с каким жадным выражением смотрел сейчас. Альбус… кажется, уже напрочь забыл, через что я заставил его пройти. Мерлин, как давно было то время, когда моя жизнь становилась куда приятней от простого куска шоколада, и было ли вообще. Огонь в камине внезапно разгорается ярче, и одно из поленьев, с треском развалившись, выбрасывает вверх сноп искр. Я уже знаю, кого увижу в ярких всполохах. — Драко, — сообщает мне голова Забини. — Министерские вышли на Гамеро. Учитывая, что тот знает мою фамилию, это довольно... неприятное известие. — Считай я уже там, — беру с полки флакон с летучим порохом и поворачиваюсь к любопытной мордашке Альбуса. — Поттер, — обращаюсь я к нему. — Мерлином заклинаю, один вечер посиди спокойно. А затем трансгрессирую к камину на третьем этаже. Через мгновение мощный вихрь уже несёт меня мимо сотен несанкционированных каминных решёток.